Первой бьет Юлька — кулаком в «солнышко». Я сгибаюсь пополам и хватаю ртом воздух. Потом налетает Зверева и сбивает с ног. А дальше все три амазонки пинают меня ногами по ребрам, стараясь пнуть как можно больнее — я слышу глухие удары, чувствую урон, но не боль. Боль проявится, когда уйдет адреналин.
Они не бьют меня по лицу, сучки трусливые.
Больше всех старается Юлька, а вот Алька тычет мне носком сапога в бок как-то вяло, даже с опаской, словно боится замараться.
Наконец она повелевает:
— Все, девчонки, хватит с нее. Идите, а я еще с ней перетру.
Сдается, повод затащить меня в эти кусты все же был надуманным.
Потоптавшись на месте, Надя и Юлька продираются через ветки и оставляют нас с Алькой наедине.
Я все еще сижу на земле и даже не предпринимаю попыток встать — осторожно приподнимаю рубашку и оцениваю повреждения. Пара ссадин. Сойдут дня через три, на мне быстро все заживает.
Алька склоняется надо мной и внимательно смотрит на мой бок.
— У тебя тоже…
Шрамы… Фак. Они как бы не предназначены для разглядывания такими тупыми овцами, как Мамедова.
С яростью воззрившись на нее, я замечаю в ее глазах ужас и омерзение.
Но сегодня обычное Алькино красноречие, похоже, изменило ей. Она заторможена, будто это не меня, а ее только что приложили башкой о землю. Алька садится на ствол поваленного дерева в полуметре от меня и поджимает губы.
— Ну, и какого хрена, Мамедова? Скажи хоть, кто твой парень. Зорин? — Чертыхнувшись, я встаю на ноги и отряхиваю колготки и куртку от грязи и сухих листьев. — Или ты совсем того… Обозналась.
Алька зарывается в сумочку, извлекает оттуда навороченный телефон и молча сует его мне в руку.
Ну конечно же… Солнечный день, площадь, мы с Багом обнимаемся до треска ребер и запихиваем языки в рот друг другу. Но выглядит это и впрямь горячо и красиво. Я аж на минуту залюбовалась.
— Красивая пара, — брякаю я, возвращая телефон, и падаю рядом с Алькой на поваленный ствол.
— Ты… Ты такая мразь… — стонет Алька, будто признав поражение, а мне вдруг начинает нравиться быть мразью. Настоящей, без принципов, без тормозов и совести. Хочется, стоя спиной к спине с Багом, воевать до последней капли крови за нашу свободу. За мою — бегать и целоваться на площадях с тем, кого я люблю. За его — кататься на скейте, делать ошибки и просто быть восемнадцатилетним.
— Этот браслет… Так вот откуда он у тебя… — Алька сжимает наманикюренные пальцы в кулаки.
— Как бы там ни было, Аля, это все не твоего ума дело, — морщусь я, ощупывая ребра.
Алька дергается:
— Не моего? Он муж моей сестры. Она ждет от него ребенка. Ты хоть об этом подумала, тварь?
— И при чем же здесь ты? — перебиваю я ее тираду.
— Я… — От моего вопроса Алька лишается дара речи — пыхтит как паровоз, часто хлопает глазами, а ее щеки покрываются бордовыми пятнами. — Я просто хочу до тебя достучаться. Не лезь к моей семье. Женька всегда был рядом с нами, и он должен…
Я отказываюсь верить своим близоруким глазам: Алька никогда не была так близка к провалу. Неужели и она туда же?..
— Аль… — Я ничего не могу поделать со злорадной улыбочкой, перекосившей лицо. — Любовь такая сука, да?
Я уделала ее и теперь ржу. По-настоящему веселюсь, ликую, праздную победу.
Пока Мамедова силится что-то ответить, я снова поднимаюсь на ноги и открыто глумлюсь — жаль, зрителей не достает:
— Заруби себе на носу: Женя тебя не любит. И ни-ког-да не полюбит, прикинь? Женя ничего не должен ни тебе, ни вашим родителям, ни твоей сестре. Может, ты не в курсе, но рабство давно отменили. Единственный, кому он должен… свое время, любовь и заботу, — еще не родился. Но от него Женька никогда и ни за что не откажется.
— Заткнись! — верещит Алька, поднеся ладонь к скуле, на которой уже начал оформляться отек. — Я сейчас же пойду и расскажу обо всем Маше!
О, сюрприз: я не боюсь. Она никогда не сдаст Бага, а мне теперь море по колено.
— Валяй. Иди и расскажи ей все. Этим ты очень облегчишь жизнь и мне и ему!
***
Я оставляю Альку психовать на бревне, вываливаюсь из кустов и ковыляю к школе, напоминая самой себе потрепанную старую собаку — лапы ломит, хвост отваливается.
Но я зла как тысяча чертей и готова убивать.
Моя форма перемазана грязью, из голубых спутанных патлов торчат веточки и шелуха, но это ничего. Это даже вносит изюминку в мой образ полностью опустившегося человека.
В таком виде я подхожу к парте, за которой чистоплюй Зорин сидит в окружении одноклассниц и с видом благодетеля дает им списать алгебру. Но сейчас его имидж будет здорово подпорчен.
Расталкиваю жирных прыщавых коров и со всей дури грохаю кулаком по столешнице. И ору на весь класс:
— Зорин! Это было большой ошибкой! Не подваливай ко мне больше! Никогда! Ты в вечном пролете!!!
Подлый урод. Как я вообще когда-то могла на него засматриваться?!!
Все одноклассники пялятся на меня, открыв рты, и в священном ужасе расступаются, когда я направляюсь к своей парте. Локтем сметаю с нее Юлькины пожитки и, выдохнув, падаю на стул.
Катитесь все к черту. Горите в аду.
Глава 33
6 апреля, четверг, 21.00
«Дорогой дневник!
Ты себе даже представить не можешь, как я сейчас огребла от родителей.
Они вернулись с работы и орали так, что папа осип, побагровел лицом и слег с давлением, а мама побежала в аптеку за успокоительными таблетками.
Подведем итоги: я — безмозглый и безответственный ребенок, который думает не головой, а задницей, и до конца дней своих теперь не выйду из комнаты.
Справедливо. Это — меньшее, чего я заслуживаю.
Сегодня я прогуляла школу. Но у меня была уважительная причина: просто я не смогла туда попасть.
Потому что не ночевала дома.
Накануне в “Боксе” прошел тот самый вечер-трибьют, на нем выступали ребята, и я не могла пропустить это важное мероприятие…
Расскажу обо всем по порядку.
Во вторник я вернулась из школы на пределе взвинченной — оставила обед нетронутым и заперлась в ванной, осматривая раны, доставшиеся в неравном бою со школьными курицами.
Ничего страшного: пара ссадин на ребрах и аккуратный синяк. Слабачки. На мне заживали увечья и посерьезней.
Я даже злорадно рассмеялась, хотя глаза жгло от бессильных, глупых слез.
Вечером я нарочно не уходила в комнату — засела в кресле в гостиной и, подспудно всем сердцем желая расспросов, смотрела с отцом и мамой нудный сериал. Впрочем, разговор по душам так и не состоялся, а мое присутствие очень напрягло и озадачило родителей.
Баг, как настоящий сталкер, забрасывал меня сообщениями, не верил ответам, что со мной все нормально, и упорно пытался подловить на вранье — он меня чувствует, с этим не поспоришь. А еще он напомнил мне о предстоящем выступлении в “Боксе” и взял честное слово, что я приду.
Мы опять проболтали почти до рассвета, а утром я с прискорбием осознала, что пойти на занятия попросту не смогу: не выдержу пристального внимания тамошних сливок общества. Если честно, я и сейчас не знаю, чего мне ждать от придурка Зорина и униженной, безответно влюбленной Альки. Полагаю, Мамедова превратит мое пребывание в школе в кромешный ад, но Маше точно ничего не расскажет. А мне внезапно стало пофиг на приличия и отчаянно захотелось отрываться.
Я сказалась маме больной и осталась лежать в кровати, но после полудня принялась звонить родителям и осаждать их просьбами отпустить меня погулять с друзьями:
— Да, одноклассники, мам. Мне уже лучше. Не хочу отрываться от коллектива…
Мама взяла с меня обещание, что на сей раз я уж точно вернусь вовремя, и благословила на прогулку. Естественно, она не подозревала, что я нагло вру: собралась в клуб и вернуться к двадцати трем ноль-ноль все равно не смогу. Потому что концерт начинался в девять.
Хотя Yato/Yaboku в диалоге клялся, что сразу после пар будет ждать меня на репетиционной базе, в гараже я застала только Лося — он колдовал над ноутбуком и настраивал бас-гитару.
Наедине нам было чертовски неловко, ибо Лось — самый неразговорчивый тип из всех, кого я знаю.
Я пыталась обсудить испортившуюся погоду, но Лось лишь неопределенно хмыкал и, завесившись челкой, увлеченно проверял натяжение струн. Повисали непозволительно долгие, гнетущие паузы, и мне приходилось мучительно подыскивать новые темы для разговора, но и они не заходили.
— Когда Баг придет? — сдавшись, тяжко вздохнула я, и Лось пробасил:
— Скоро должен. У него какие-то там терки с батей.
Безотчетная тревога скрутила внутренности в тугой узел. Я отчаянно надеялась, что Баг не сделал поспешных шагов, хотя у этого парня изрядно не хватает винтиков в голове, так что произойти могло все что угодно.
Через полчаса раздался визг ржавых петель, и наконец произошло явление Бага народу. Он, как всегда, был без шапки и нараспашку и дрожал как осиновый лист.
Бьюсь об заклад, когда-нибудь его идеальные уши заледенеют и отвалятся. Но он все равно останется симпатичным…
Я внимательно всматривалась в его бледное лицо, но на нем блуждала блаженная укуренная улыбка. Она меня успокоила: если бы Баг заявил отцу, что собирается бросить Машу, его настроение было бы совсем другим. Вряд ли он вообще остался бы жив.
— Давно здесь, Эльф? Сорри. Прошу прощения. Папаша меня возле универа перехватил… — Баг наклонился ко мне и коротко поцеловал, приземлился рядом на диван, обхватил мое лицо ледяными ладонями и поцеловал уже по-настоящему.
Сердце сбилось с ритма, мозг закоротило, тело ослабло.
Раз уж этот процесс пошел, остановить его возможно, только растащив нас по разным углам. Минут через десять я уже еле дышала и была готова раздеться, но Лось возмущенно откашлялся: