Лед медленно опускался. Подбежавшие дорожники и девушки — регулировщицы оттащили в сторону прицеп, сбросили на снег продукты, но спасти машину не удалось — она ушла под лед.
Однажды и сама Трисанова чуть не стала жертвой сурового озера. Домик, в котором размещалась ее команда, стоял на больших санях у самой трассы. Утром, когда девчата, а с ними и Маша крепко спали после утомительного ночного дежурства, в окно домика кто-то сильно постучал.
— Утонете, черти, — раздался с улицы голос шофера Кузьмина.
Кинулись к двери, но она не открывалась.
— В окно! — крикнула Маша.
Всем удалось выскочить. А домик, вместе с постелями, инструментом, маскхалатами дорожников, которые, чтобы не таскать их каждый раз домой, оставляли у девчат, — все ушло на дно озера.
Был у регулировщиц коварный враг — промоины, которые то там, то здесь образовывало непонятное ладожское течение. Движение на таком участке трассы временно прекращалось. У промоин скапливались десятки машин. А это-то и нужно было фашистским летчикам.
Однажды к одной из таких промоин подошла колонна машин. И не успела еще первая из них пройти через мостик, как показались вражеские самолеты. Видит Маша, как один из шоферов, рослый детина с небритыми щеками, выскочил из кабины и юркнул под кузов. Из-за струсившего водителя остановились и другие машины. Маша бегом бросилась к грузовику.
— За руль, сукин сын! — крикнула она. — Не поедешь — убью на месте.
И наставила на шофера автомат. Тот испуганно посмотрел на девушку, торопливо залез в кабину, завел машину и повел через мостик.
Самолеты сбросили бомбы, по они не причинили большого вреда. Рассредоточенная колонна продолжала путь, а повторить удар фашисты не смогли. Наперерез им уже шли наши истребители.
Небритый здоровяк, так испугавшийся вражеских самолетов, запомнил Машу крепко-накрепко. Он не был трусом, и то, что с ним случилось, произошло, видимо, потому, что человек впервые попал на ледовую дорогу. А здесь лучшее средство спасения — быстрое продвижение вперед. Теперь, проезжая по трассе, он бросал на Машу виноватый взгляд, а однажды не выдержал, остановился.
— Здравствуй, сержант.
Обычные слова, но произнесены они были как благодарность за большую услугу.
После Ладоги Трисанова прошла по многим дорогам Ленинградского фронта. Она управляла движением в Шлиссельбурге, под Лугой, в городах Прибалтики. Но ни одна из них не запала так в сердце и память, как «Дорога жизни». В других местах тоже было трудно и опасно, но там под ногами была родная земля, там было где укрыться от пурги и мороза.
Только переправа у Долгой Мельницы, что пересекала дорогу на Гдов, может сравниться с трудностями на ледовой трассе. Сюда Маша Трисанова попала уже в 1944 году, когда блокада была снята полностью и наступление советских войск развернулось по всему фронту. К переправе у Долгой Мельницы шли две наши армии. Шли днем и ночью, мощными колоннами, с тяжелой техникой. За пятеро суток Маша спала не более десяти часов и ела, наверное, не более пяти раз, да и то одну картошку. Даже за сапогами в батальон никому не удалось съездить. Так и ходила по лужам в валенках…
И. Ворожейкин, С. КугаевскийГЕРОИ НОВОРЖЕВСКОГО ПОДПОЛЬЯ
Резкий ветер горстями бросал колючий снег в лицо. Он обжигал щеки, пробирался за воротник. Метель неистовствовала. Опасаясь встреч с полицаями, Толя Острогорский шел полем, утопая по пояс в сугробах. Заметив темные очертания деревни Трохачево, облегченно вздохнул:
— Наконец-то. Только бы застать дома…
Вот и знакомая изба, где живет Саша Хлебодаров.
Оглянувшись, юноша осторожно постучал в дверь.
— Кто там?
Толе показалось, что мужской голос дрогнул.
— Откройте, Роман Егорович.
— Носит тебя нелегкая, — вместо приветствия проговорил отец Саши, плотно закрывая дверь.
Саша перебирал книги. На одной из них Толя прочитал: «История СССР».
— Не забываешь про школу?
— А ты? — вместо ответа спросил Саша.
На минуту ребята замолчали. Затем заговорил Толя, горячо, убежденно:
— Саша, дружище, нельзя нам больше бездействовать. Вот мы хотели через линию фронта перебраться. А разве нельзя быть полезным Родине здесь, на оккупированной земле, в нашем Новоржеве? Нужно только быстрее решиться. Если ты согласен, то нам, как комсомольцам, надо потолковать с другими ребятами.
На другой день Толя Острогорский и Саша Хлебодаров побывали у Васи Барихновского, Володи Баркова, Игоря Соколова, Кима Петрова. Через несколько дней все, с кем говорили Толя и Саша, пришли на квартиру Игоря. Собралось больше десяти юношей и девушек, бывших учеников Новоржевской средней школы.
— Интересная штука получается, — сказал Барихновский, показывая ребятам приказ коменданта Новоржева. — Хлеб отдай, скот отдай, сам работай на немцев, а теперь еще и радиоприемники отбирают. Только приемничек-то я им не сдам, хотя он и не работает.
— Приемник! Вот здорово! — радостно воскликнул Петров. — Что же ты молчал, чертушка!
Две ночи возились друзья со старым приемником, но он упорно молчал.
— Ничего, ничего, заговорит, — подбадривал себя и друзей Вася, поворачивая, наверное, в сотый раз выключатель.
И вдруг раздался перезвон кремлевских курантов. Подпольщики на какой-то миг замерли, затем схватили карандаши. Диктор читал приказ Верховного Главнокомандующего о разгроме фашистских войск под Москвой.
И еще одна ночь была бессонной: ребята писали листовки. Утром Барихновский отправился в Новоржев. На окраине города его задержал патруль.
— Куда? — один из гитлеровцев ткнул дулом автомата в Васину грудь.
— В комендатуру, — ответил Барихновский.
— А-а, — протянул фашист и повернулся спиной.
Вася зашагал дальше. У доски объявлений военной комендатуры он остановился, осторожно вытащил из-за пазухи листовку и прикрепил ее поверх распоряжения гитлеровских властей. Затем юноша неторопливо прошел к афишной тумбе…
Вскоре всюду, где отважный подпольщик наклеил листовки, толпились люди.
— Вот это новость! — восхищенно говорил старик в дубленом полушубке. — Выходит, капут немцам под Москвой. А они-то брехали…
О разгроме гитлеровцев под Москвой в тот день узнали не только в Новоржеве, но и во многих окрестных деревнях.
В городе регулярно стали появляться листовки. Гитлеровцы усилили репрессии. Малейшее неповиновение влекло теперь за собой угон в Германию или расстрел. Но и это не помогло. Борьба против оккупантов разгоралась.
Вскоре включилась в нее и Зоя Брелауск — учительница Крекшинской семилетки. На бирже труда, куда пришла Зоя просить работу, ей был устроен настоящий допрос: «Кто, откуда, не комсомолка ли?». Отвечала коротко: Зоя Яковлевна Брелауск, год рождения 1914-й, окончила Опочецкое педагогическое училище, работала учительницей, была комсомолкой.
Немецкий офицер взглянул на посетительницу. Перед ним стояла высокая девушка. Аккуратно завитые волосы обрамляли симпатичное лицо, голубые глаза смотрели открыто и прямо. Гитлеровец отвернулся и что-то отрывисто произнес.
— Будете шить мешки, — сказал переводчик.
Когда Брелауск уходила с биржи, ей показалось, что мимо прошла знакомая. Зоя оглянулась: сомнений быть не могло. Тихо окликнула:
— Зина?
Та остановилась:
— Зоя!
Оказалось, что Зина Евдокимова, владевшая немецким языком, работала на бирже труда, в отделе, в котором выдавали местному населению документы. Девушки вышли на улицу. По дороге рассказали друг другу о своих мытарствах после начала войны.
Зина внимательно слушала подругу. И тогда Зоя решилась:
— Знаешь, Зинок, а все-таки жутко жить так, как мы живем. Вчера я проходила мимо одного дома. Двое фашистов за руки вели девушку, она не хотела идти, наконец вырвалась и плюнула в лицо одному из гитлеровцев. Тот вытащил пистолет и застрелил ее. Застрелил спокойно, будто стрелял не в человека… Так продолжаться больше не может. Не должны мы сидеть сложа руки.
— Об этом я часто думаю, Зоя. Но что делать?
— А ты помоги нашим людям. Ты же сама сказала, что выдаешь документы. — Зоя на минуту задумалась. — сейчас часто отправляют молодежь в Германию. Но фашисты отбирают здоровых людей. А им надо выдавать такие документы, по которым они бы значились больными. Понимаешь?
— Понимаю, понимаю и постараюсь так делать.
Зоя Брелауск
…Как-то в воскресный день Зина пришла к Зое домой.
— А я с хорошей вестью. Тебе, Зоя, можно устроиться на маслозавод. Освободилась должность счетовода. С кем надо я уже поговорила. Работа там несложная: нужно выдавать квитанции сдатчикам молока и масла, всегда с народом будешь.
Засиделись до позднего вечера. Провожая подругу, Зоя предупредила:
— Действуй осторожнее, Зина. Неровен час скажешь лишнее — злой язык найдется.
Едва только Брелауск вернулась домой, как раздался негромкий стук.
— Войдите!
Две женщины, закутанные в теплые шали, переступили порог.
— Зойка, не узнаешь, что ли? — радостно воскликнула одна из них.
Брелауск растерянно посмотрела в сторону говорившей. Та скинула заиндевевшую шаль.
— Шура! Смирнова Шура! — ахнула Зоя.
Учительнице русского языка и литературы Крекшинской семилетней школы Александре Ефимовне Смирновой не удалось в свое время получить высшее образование. А учиться хотелось. Девушка поступила на заочное отделение Калининского педагогического института. Нелегко было совмещать работу с учением, но комсомолке Смирновой настойчивости и трудолюбия было не занимать. Война застала Шуру в Калинине — сдавала экзамены за третий курс литературного факультета. Однако вскоре книги пришлось на время отложить — студенты, в том числе и заочники, были отправлены на сооружение оборонительных рубежей. Смирнова рыла окопы, устанавливала противотанковые надолбы. Когда работы были закончены, Шура добралась до Торопца. Там жили родственники. Врагу вначале удалось занять Торопец, но в январе 1942 года советские войска освободили город.