— Родной, немцы рядом, — тихо говорила она. — Потерпи немного, а потом пойдешь.
— Лошадь мне… Понимаете? Лошадь! Я не один. Там еще раненый. Помочь ему надо… — умолял Цинченко.
— Нет лошади, родной. Во всей деревне нет. Каратели всех забрали.
С трудом добрался Леонид Васильевич до деревни Северное Устье, где остался Петровский. Подводы на месте не оказалось. На рассвете Петровский увез в штаб отряда тяжелораненого Колю Петрова. Одна женщина помогла Коле добраться до деревни, и он пришел на стоянку первым.
Но лошадь Цинченко все же получил. Местный староста, оказавшийся другом партизан, приказал своему сыну немедленно отвезти раненого командира в штаб отряда. Другую подводу он послал к Ясскам за Юрой.
Все мы радовались возвращению Цинченко. Рачков долго не отходил от его постели, промыл спиртом раны, наложил повязку, подробно расспрашивал о случившемся.
Надо было спасать Иванова. Рачков направил к Ясскам конного разведчика. По ни партизанский разведчик, ни крестьянин из Северного Устья Юру не нашли.
В бригадной землянке тягостная тишина. Васильев и Орлов сидят у чугунки, молча глядят на огонь, курят цигарку за цигаркой. За окном — ночь. Порывистый ветер с силой раскачивает деревья, завывает в густых ветвях сосен.
— Ты думаешь, он погиб? — неожиданно спросил комиссар, зная, что комбриг в эту минуту думал о том же.
— Думаю, что да, — глухо ответил Васильев.
Юру Иванова очень любили в отряде. Это был крепкий смуглый юноша с большими голубыми глазами. Когда он просил принять его в отряд, Рачков и Майоров долго не могли решить, как же поступить с ним. Таких молодых парней в то время в отряде не было.
— А ты подумал о том, как иногда страшно быть в партизанах? — спросили они его. — Придется в бой ходить, в разведку, голод переносить, холод?
— Подумал, — коротко отвечал Юра.
Взяли его в отряд с испытательным сроком. Юра получил задание: пробраться в деревню, занятую оккупантами, установить их численность и вооружение. И когда юноша принес в штаб исчерпывающие данные и рассказал, как он подполз по густой ржи к самым немецким пушкам, — вопрос о его приеме в отряд был решен.
Юра Иванов
Юра участвовал во всех операциях, проводимых «Буденовцем». И когда 30 декабря 1941 года отряд был выстроен для вручения правительственных наград, одним из первых было названо имя Юры…
Утром разведка донесла: тяжелораненый Иванов схвачен гитлеровцами и брошен в дедовичскую тюрьму. Через несколько дней наш головной пост задержал неизвестного человека и под конвоем доставил в штаб. Это был крестьянин небольшого роста, с жиденькой рыжеватой бородкой, в желтом потрепанном полушубке и больших валенках. Он стоял у порога землянки и искал кого-то.
— Мне бы товарища Майорова или Рачкова повидать…
— А откуда вы их знаете?
— Ну как не знать! Они же у нас в райкоме до войны работали. Моя фамилия Гришин, Илья Петрович.
— Майорова и Рачкова сегодня нет.
— Есть тут еще один человек, о котором я слышал: Васильев Николай Григорьевич.
— Так это я Васильев. Можете говорить, — сказал комбриг.
— Тогда я вам все и расскажу. Меня наши мужики прислали. Сходи да сходи, говорят, в Серболовский лес, может быть, и найдешь их там. Расскажи, как дело-то было. Вот я и пошел. Уж парень то больно хороший был.
— Это вы о ком?
— О парнишке нашем, дедовичском, Юрой звали.
— Юрой? — раздалось несколько голосов.
Рыжебородый свернул цигарку, глубоко затянулся дымом и, сняв шапку, начал рассказ:
— Случилось это под Яссками. Вы-то небось знаете, как туда попал Юра. Да и мы ночью взрыв слышали. То ли ему бок поранило, то ли ноги — не знаю, но ползти он все-таки мог. Дополз до деревни Подосье. И уроди бог в этой деревне, как на грех, ирода Семенова. Взял, сукин сын, веревку, связал парню ноги и руки, положил на воз да в Дедовичи, в комендатуру. Это своего-то парня, да еще раненого! Ну в комендатуре… известное дело. Я там рядом жил и все слыхал. Били его, Николай Григорьевич, били так, что не приведи бог… А он, как железо. Выкрикнет два-три слова и опять молчит. Фашист орет, пистолетом грохочет, а он молчит.
Рассказчик все чаще и чаще вытирал заплаканные глаза. Мы ловили каждое его слово.
— Потом вывели его на улицу, — глухо, будто издали, доносился до нас голос Гришина. — Шел он весь избитый, со связанными за спиной руками. Следом за ним, с автоматами наперевес, шагала группа немецких солдат во главе с офицером. В толпе закричала мать Юры. Она рвалась к нему, но ее удерживали односельчане. Юра обернулся и, увидев мать, пошатнулся. Каратель ткнул его прикладом в спину и крикнул: «Не оглядывайся!» Дорога лежала мимо часовни. И тут Юра, впервые за всю дорогу, заговорил: «Развяжите руки, я хочу помолиться». Немецкий офицер оскалился в улыбке. Значит, сломили все-таки комсомольца-партизана. Бога вспомнил. И приказал развязать руки.
— Мне-то было хорошо видно, — заканчивал рассказ Гришин. — Вижу — Юра правую руку поднял, стал он пальцы сжимать, да не крестом, а в кулак, и как ахнет офицера в морду, тот так и шлепнулся на землю. «Вот тебе партизанская молитва!» — крикнул парень и бросился бежать. А мы так и замерли на месте. Фашисты заорали. Потом из автомата очередь дали. Юра повернулся к нам и упал на снег…
Васильев поднялся с места. Все, кто был в землянке. молча обнажили головы.
Отряд готовился к новой операции против ясского гарнизона, но неожиданно Рачков получил приказ: «Немедленно двигаться в зимний лагерь для получения нового боевого задания».
…28 января 1942 года 2-я партизанская бригада, преодолевая глубокие снега, вернулась в Серболовский лес. Позади остались славные, еще небывалые до сих пор у нас по своим масштабам дела. Две недели бригада во взаимодействии с частями Красной Армии участвовала в боевых действиях в районе города Холм, вела бои на его улицах.
Пока бригада находилась под Холмом, фашисты подступили к самым границам Партизанского края. Они сожгли деревню Дубовку, залегли в трех километрах от наших землянок.
Необходимо было разгромить Ясский гарнизон. И Васильев приказал выступать.
Отряд тронулся в путь. Длинная вереница подвод вытянулась по лесной дороге. Ехали на северо-запад. В большой деревне, расположенной вдоль шоссейной дороги и засыпанной по самые окна снегом, был объявлен привал.
В штаб бригады один за другим входили командиры отрядов, комиссары и начальники штабов. Когда все собрались, комбриг поднялся и сказал:
— Бой за Ясски назначаю на три часа ночи. Каждый отряд, как и в бою за Холм, получает определенный участок. Охватим гарнизон плотным кольцом с севера, с юга и востока. У гитлеровцев останется один выход — отступать по шоссе на запад, к Дедовичам. Это будет ложный выход. Сюда мы выбросим наш заслон и оседлаем дорогу между деревнями Борок и Кленива. В заслон пойдет отряд «За Родину».
Командиры знали о том, как любит Васильев тактику окружения. И хотя он всякий раз разнообразил ее, вводил различные детали — все же это был его любимый маневр. Налет, окружение! — в этом весь Васильев.
Сгущались сумерки. На окраине деревни партизаны заканчивали последние приготовления к отъезду: запрягали лошадей, грузили пулеметы и боеприпасы. Опоясанные пулеметными лентами, увешанные дисками и гранатами, люди рассаживались на подводы.
В двадцать один час тридцать минут отряд «Буденовец» выехал к месту боя, получив задание начать боевые действия раньше других отрядов. На пути к Ясскам расположена деревня Точки. Комбриг приказал в полночь занять эту деревню. Бой должен быть молниеносным.
Ночь, а светло как днем. Начальник штаба отряда Ефремов послал вперед группу разведчиков. Они, соблюдая все правила осторожности, быстро достигли окраины деревни. Фашистов в Точках не оказалось. Дорога на Ясски была открыта.
Первой к селу подошла наша рота. На пути стояли сенные сараи, в которых засели немцы. Из двух пулеметов они били прямо по наступающей цепи. Партизаны залегли. Полчаса продолжалась перестрелка. Исход боя решила первая рота Синельникова. С правого фланга она ворвалась в деревню, зашла в тыл фашистам и забросала их гранатами. Сараи загорелись.
С восточной стороны в Ясски ворвался отряд «Храбрый» и стал продвигаться вперед вдоль оврага. «Ворошиловец» в это время с севера атаковал фашистов, засевших в здании начальной школы. Партизаны отряда «Грозный» пробивались с юго-запада.
Бой разгорался.
— Рачков сегодня в ударе, — говорил комбриг, обращаясь к комиссару. Азартно наступает! Уже всю окраину очистил.
— А вот и автоматчики двинулись… Слышишь, слева бьют.
— Это Гриша Волостнов. Молодец! А вот это уже Синельников. Пошел, Никифор, пошел!
Отряд «Грозный», встретивший отчаянное сопротивление карателей, замедлил продвижение вперед. Рачков, быстро оценив обстановку, приказал:
— Первая рота! Занять почту и сельсовет!
Командир роты Никифор Синельников мгновенно поднял залегшую роту на штурм. Фашисты не выдержали, побежали.
— Эй, фрицы, шнапс не допили! — кричали вслед партизаны.
Действительно, в здании сельсовета оказалось множество бутылок вина. Видимо, фашисты всю ночь пьянствовали.
Треск ломающихся обгорелых балок, стрекот автоматов, бешеный лай пулеметов, охающие взрывы мин, крики и стоны сливались в общий гул.
К семи часам утра половина Яссок была в руках партизан. Фашисты удерживали в своих руках только здания школы и церкви. Не удалось полностью закрыть доступ к церковной ограде, и несколько немецких солдат ускользнуло за каменную стену. Другая группа фашистов засела в цементированном подвале школы и оттуда вела огонь. Каратели пристреляли оба склона рва, и подобраться к ним незаметно было очень трудно. Смельчаки скатывались в ров, но никак не могли подняться на противоположный склон. Вот бросился вперед партизан Захapов. Согнувшись до самой земли, он уже добежал до середины бугра и вдруг закружился на одном месте, как волчок, и замер. Саша Попов, славковский паренек, сорвался с места и прыгнул в ров, но через секунду тоже упал и остался лежать неподвижно…