И, словно подхлестнутые этой командой, заговорили все виды оружия на обоих берегах. Надвое раскалывали воздух орудия нашего бронепоезда. Стоя почти у самого берега, он в упор расстреливал немецкие танки, пытавшиеся выскочить на мост.
Никитин оглянулся. За ним бежал Байков. Как капитан судна, обреченного на гибель, последним покидает борт корабля, так и младший лейтенант Байков последним оставлял мост. Никитин подумал, что командир промедлил, желая убедиться, все ли сделано так, как он любил, — надежно, основательно. Командир улыбнулся. Эту улыбку хорошо запомнил Никитин. Она не исчезла с лица Байкова и тогда, когда вражеский танк метнулся на мост.
В это мгновенье, сотрясая всю округу, грянул взрыв. Огненные языки лизнули край низко плывших облаков. За ними потянулись в небо клубы дыма… Когда смолкло эхо и рассеялся дым, не было ни тупорылого танка, ни бежавших за ним фигурок в мундирах мышиного цвета. Над берегом повисла тишина. Лишь река кипела и пенилась у рухнувших ферм моста.
У всех, кто наблюдал взрыв, не оставалось никакого сомнения в том, какая участь постигла героев. В тот же день 50-й батальон ушел в сторону Ленинграда. Пока писари писали похоронные, а в штабе оформлялись наградные листы, на берегу Великой происходило удивительное. Вот что рассказал нам Иван Иванович Холявин:
— Я очнулся, но долго не мог открыть глаза, а когда открыл, то увидел, что лежу наполовину зарытый в землю. Попытался подняться. Руки и ноги не слушались. Терял сознание. Снова приходил в себя. Сил не было, и я продолжал лежать, будто скованный по рукам и ногам. Сколько так пролежал, не знаю. Помню, что только глубокой ночью сумел выбраться. Потом долго сидел, не понимая, что произошло. Наконец встал и пошел через горящий город. Улицы были безлюдны. Никто меня не остановил, никого я не видел. Решил пробираться к дому. В Подборовье было пусто. Неподалеку гремел бой. Тропка вывела меня через лесок к своим. Какое-то подразделение занимало оборону чуть в стороне от шоссе. Мне дали винтовку и семнадцать патронов. Потом воевал под Новгородом. Однажды, когда мы были в разведке, среди нас нашелся предатель, мы угодили в плен…
В плену оказался и Павел Иванович Алексеев. Но ему вскоре посчастливилось бежать, а потом связаться с ленинградскими партизанами. Он воевал в составе 7-й партизанской бригады, а весной 1944 года стал бойцом 201-й стрелковой дивизии.
Остался в живых после взрыва и Андрей Иванович Анашенков. Отлежавшись на берегу, он сумел доковылять до дому. Жену и ребятишек не застал, они прятались в лесу. Анашенков на клочке бумажки нацарапал записку: «Был дома, ушел на Ленинград».
У околицы повстречал старика соседа.
«В лес пойдем, Андрюша. Теперь у нас один удел — хорониться».
«Нет, дед, мой удел другой. Кто же будет гнать фашистов назад!»
Как сложилась дальнейшая судьба этого солдата, пока установить не удалось.
— Я приходил в себя после взрыва, почитай, полный месяц, — говорит Петр Кузьмич Никитин. — Добрался до дому и как упал на пороге избы, так и не встал. В августе стал учиться ходить. Тут и подоспел ко мне полицай. Привел к военному коменданту, а тот на выбор предлагает: либо в полицию, либо в лагерь военнопленных. «Нет, говорю, никто у нас в роду полицаями не был, и мне не с руки подаваться на эту должность». Так оказался в лагере… Что перенес, про то говорить нечего. Стал тогда ловчить, прикидывать, и в один прекрасный день дал дёру. Убежал. А в таком разе перед русским человеком один путь оставался — в партизаны. Как саперу, знакомому с подрывным делом, мне в отряде особый почет был. Дважды пускал под откос немецкие эшелоны… В январе тысяча девятьсот сорок четвертого года наш отряд влился в ряды армии.
Летом в одном из боев на Карельском перешейке меня ранило. После госпиталя попал уже на Первый Украинский фронт, в стрелковый полк. Сперва воевал простым стрелком, а вернувшись в строй после очередного ранения, получил от командира погоны с нашивками младшего сержанта и принял отделение. Вскоре вышли мы к Одеру. Оттуда, с того берега, прямая дорожка до Берлина открывалась. Лодка попалась нам добрая. Двадцать три солдата взяла. Только не всем нам довелось до противоположного берега добраться. Уж очень сильный огонь был. Но все-таки мы пробились, оседлали развилку дорог и держались почти сутки, до тех пор, пока не подоспели на плацдарм наши основные силы. Тут снова все пошли вперед. А я остался: еще раз задержала меня в пути немецкая пуля…
В тысяча девятьсот пятьдесят третьем году пришла в военкомат на мое имя медаль «За отвагу». А теперь узнал, что награжден еще орденом Ленина и орденом Отечественной войны второй степени. Вот и выходит, что ни одно доброе дело в нашей стране не остается незамеченным…
Попытались мы найти и Николая Ивановича Панова. Его фамилия названа в приказе № 164 войскам Северо-Западного фронта от 15 февраля 1942 года о награждении отважных саперов. В Псковском городском военкомате проверили по книгам учета, кто из Пановых призывался в армию в 1941 году. Но тут нас ждало разочарование. Оказалось, что Пановы — одна из очень распространенных на Псковщине фамилий. Есть целые села, где чуть ли не каждый второй — Панов. Нам попадались Пановы артиллеристы, летчики, танкисты, но ни одного сапера. В это время подоспел ответ на запрос в архив Министерства обороны СССР. Оттуда сообщили, что в списках личного состава 50-го инженерного батальона числился Панов Павел Васильевич и жил он в деревне Заходцы Псковской области.
Казалось бы, поиски подходят к благополучному завершению. Надо было лишь убедиться, что именно этот Панов служил в 50-м батальоне. Снова отправляемся в военкомат, поднимаем карточки бывших военнослужащих, снятых с учета по возрасту. Наконец, перед нами карточка Павла Васильевича Панова. Он действительно служил в 50-м батальоне, сейчас проживает в Заходцах. Значит, он? Но почему же в приказе названы иные имя и отчество? Неужели при составлении наградных документов вкралась ошибка?
Едем в Заходцы. Павел Васильевич работает лесником на отдаленном участке. В лесу его не найти. Пришлось набраться терпения и ждать, пока он явится сам.
— Вы служили в пятидесятом батальоне?
— Служил.
— Мост в Пскове подрывали?
— А как же!
Мы готовы были обнять Павла Васильевича, поздравить его с наградой, как мы уже это делали с его товарищами. Но рассказ Павла Васильевича настораживает нас. Он совсем расходится с тем, что нам уже хорошо известно.
И тут осенила догадка:
— А вы какой мост подрывали?
— Как какой? Ольгинский.
— Значит, не Рижский?
— Нет, его подрывала специальная команда. Она последней в городе оставалась.
— А что вам известно о ней?
— Мало. Знаю только, что подрывники погибли геройской смертью. Может быть, вы в Торошино проедете? Там как-то я встретил плотника. Он из того взвода.
— Никитина?
— Его.
Поиски продолжались. И вот наконец в архиве мы узнали довоенный адрес Панова Николая Ивановича: «Ленинград, 1-й круг, дом 5, квартира 4».
Едем в Невский район и находим старые домовые книги дома № 5. В них записано несколько Пановых, в том числе Николай Иванович и его мать Александра Ивановна. В 1942 году Пановы переехали на Загородный проспект. Едем по новому адресу. Там нас ждала неудача: по этому адресу Пановы больше не проживают — Александра Ивановна умерла от голода. Тонкая нить следа вот-вот должна была порваться. Но жильцы первой квартиры дома № 15, узнав цель наших поисков, связывают нас с другими старожилами. Те вспоминают, что у Александры Ивановны была дочь Валя.
Нет нужды подробно рассказывать, как мы нашли Валентину Ивановну — сестру Николая Панова. Важен ее рассказ:
— Еще в тысяча девятьсот сорок первом году мы получили извещение о том, что Николай погиб смертью храбрых. С берегов реки Великой пришли к нам и его последние письма.
Валентина Ивановна достает маленькую фотографию. Открытое волевое лицо. На верхней губе — едва заметный шрам.
— Наверное, за эту отметку все звали Николая боксером, — продолжает сестра героя. — Он и впрямь был сильным, смелым…
Стояла ранняя весна, когда мы с героями саперами отправились к Рижскому мосту. На Великой еще держался лед, но высоко в небе плыли уже по-весеннему легкие облака. Мы идем по берегу.
— Тут я лежал! Видите, старый окопчик, — говорит Никитин.
Он показывает на едва заметную щель.
— А мой вот здесь, — ведет нас чуть в сторону Холявин.
Сохранился и крошечный блиндаж младшего лейтенанта Байкова.
Бывшие саперы несколько минут стоят молча, обнажив головы.
А недалеко от блиндажа, как памятник погибшим героям, возвышается мост, красивый, надежный. По нему паровоз тащит тяжелогруженый состав.
На рубежах войны торжествует жизнь.
Н. МасоловОРЛИНОЕ ПЛЕМЯ — МАТРОСЫ
В один из августовских дней по улицам древнего Таллина в направлении к живописной горе Маарьямаа протянулись людские колонны. Гордо реяли боевые знамена и военно-морские флаги. Вместе с балтийскими моряками и воинами Советской Армии шли ветераны труда, пионеры. К ним присоединялись все новые и новые группы жителей эстонской столицы. Почти у каждого были в руках цветы.
На углу центральной улицы стояла небольшая группа иностранных туристов. Один из них обратился к проходившему мимо рабочему-эстонцу:
— Скажите, пожалуйста, почему такая масса людей? Что происходит?
— Переносятся останки Евгения Никонова, — ответил рабочий.
— А кто такой господин Никонов? Министр? Академик? — послышались новые вопросы.
— Нет, — последовал ответ, — Никонов — матрос, простой русский матрос.
Евгений Никонов! Его именем названа одна из улиц Таллина, в парке Кадриорг стоит памятник матросу- балтийцу. Зорко всматривается он вдаль. В правой руке моряк держит бинокль, а в левой крепко сжимает автомат. В штормовую погоду балтийские ветры доносят сюда мощное дыхание моря.