Неожиданно Дьяченко уловил далекий незнакомый рокот. Потом послышался нарастающий свист, настолько неприятный, что хотелось голову втянуть в плечи. На самой высокой ноте свист резко оборвался, грохнул взрыв. Вверх взметнулся огромный столб воды. За ним второй, третий, пятый… Снаряды ложились близко.
— Обнаружили, сволочи, распронатуды их… — зло выругался сухощавый моряк, откуда-то появившийся рядом с Федей. — Вперед, самый полный! — приказал он кому-то, хотя перегруженное суденышко и без того трудилось вовсю.
Маневрируя между разрывами, моряки спешили вывести катера из-под обстрела. Но фашисты пристрелялись. Один из снарядов угодил в переполненный людьми катер и разнес его в щепки.
— Стойте! — не своим голосом крикнул Дьяченко и метнулся к корме.
— Спокойно, сынок, спокойно, — остановил Федора парторг роты, крепко сжимая его руку выше локтя. — Там справятся и без тебя. Видишь, уже подходят катера, подбирают людей…
Наконец берег.
— Высаживайся, пошел! — приказал командир.
Дьяченко замешкался, словно хотел спросить: «Как высаживаться, прямо в воду, одетыми? А разве к песчаной бровке не подойдем?» Но вовремя спохватился и первым бросился в озеро со всем своим багажом.
Высаживались молча, слышался только повелительный голос командира:
— Не задерживаться на берегу! Вперед! Поглубже в лес, поглубже в лес!
Вода чавкала в сапогах, ставших пудовыми, ручьями текла со скаток шинелей, гимнастерок, мешков, которые несли на себе солдаты. Собрались на лесной поляне. Построились.
— Вот вам и первое боевое крещение, поздравляю! — сказал командир, проверив, все ли налицо.
Теперь, казалось, можно было и передохнуть, обсушиться. Но командир сразу же повел дальше, поторапливая:
— Шире шаг, шире шаг!
— И куда спешим? — проворчал кто-то недовольно.
Лишь через полчаса остановились в лесу, поросшем густым молодняком. В это время откуда-то сверху коршунами свалились два вражеских самолета, прочесывая лес вдоль берега из пулеметов.
— А командир наш голова, — сказал пожилой усатый боец Деревянко, поглядывая на небо. — Вовремя увел нас с берега, а то бы досталось нам.
— Мы-то ушли, а вот немцы навряд ли уйдут, заметил Федя. — Посмотрите…
Звено наших истребителей стремительно шло наперерез вражеским машинам. Завязался воздушный бой. Большинство солдат впервые наблюдало схватку в воздухе. Они не отрывали от неба глаз. Грянуло дружное «ура», когда все увидели падающего «мессера», охваченного огнем и дымом.
— А я що казав? — торжествующе спросил Федя.
Расположившись под деревьями, бойцы приводили себя в порядок, сушили обмундирование, готовились завтракать.
— Смотри! — сказал Федя, тронув за руку Ивана Сомова, потянувшегося ложкой к банке с консервами.
Из-за поворота на дорогу вышла группа людей. Худые, почерневшие, они едва переставляли ноги. Щупленький старик волоком тащил за собой небольшой узел с каким-то скарбом. Пожилую женщину, видно уже совсем отощавшую, поддерживали под руки две другие, помоложе. Рядом с ними, как тени, брели дети. Маленькая девочка в ситцевом платьице, мешком висевшем на ее худеньком тельце, часто останавливалась и сквозь слезы шептала:
— Мамочка, дорогая, я больше не могу…
Федя быстро встал, пошел к дороге, навстречу людям. Хотел что-то сказать, но не смог. К горлу подкатился твердый комок. Задыхаясь, он бросился назад, схватил все, что было приготовлено к завтраку, и — к беженцам.
— Передохните, до берега уже недалеко. А пока поешьте. Вот берите.
Торопливо, словно боясь, что они откажутся, Дьяченко стал наделять детей и женщин сухарями, всем, что у него было. Старушка, которую вели под руки, тяжело опустилась на круглый камень у дороги. По ее лицу медленно текли крупные слезы, а глаза светились по-матерински ласково.
— Родные вы наши, хорошие. — заговорила она тихим голосом. — Сами-то как будете? Нас накормят на том берегу, а вам силы нужно беречь, воевать ведь идете…
— Ничего, ничего, мамаша, кушайте, за нас не беспокойтесь…
По дороге, направляясь к ладожской переправе, подходили еще и еще люди, такие же измученные, голодные. Федя кинулся в лес, к бойцам:
— Хлопцы — там ленинградцы, дети, женщины! Они в таком состоянии — смотреть больно. Давай сюда жратву, какая есть…
Завтракать больше никто не мог. Все собрались у дороги, каждый отдал все свои личные запасы. Оставались только сухари — НЗ (неприкосновенный запас) подразделения. Бойцы вопросительно смотрели на командира. Нелегко было ему распорядиться последними резервами, но оставить их он тоже не мог.
— Раздайте все, — разрешил он.
Угощая мальчика лет шести, устало присевшего под кустом. Федя с тоской смотрел на его худенькое личико, казавшееся прозрачным. Взволнованный невиданным горем людей, он свернул толстую махорочную самокрутку, хотелось жадно затянуться едким табачным дымом, но мокрые спички никак не загорались, ломались.
— Дяденька, а ты попробуй моим стеклышком. — предложил малыш. — Оно зажигает.
И он извлек из кармана штанишек небольшое увеличительное стекло. Федя направил на самокрутку луч солнца. Она задымилась.
— Спасибо, дружище, выручил, — сказал Федя, возвращая линзу. _- А ты, дяденька, возьми стеклышко себе. Возьми, пожалуйста, — взмолился мальчик и с видом знатока добавил: — Прикуривать будешь. Ведь на фронте спичек не продают…
Вечером подразделение погрузилось в эшелон, направлявшийся к Ленинграду. В неосвещенном вагоне слышался гневный голос сибиряка Пахомова:
— Третью войну ломаю на своем веку, всего навиделся, но такого зверья, как эти гитлеровские выродки, не встречал. Эх, добраться бы нам только до них!
Маршевую роту разместили вблизи большого парка на окраине Ленинграда.
— Сейчас на нашем фронте затишье, — сказал представитель командования, обращаясь к бойцам пополнения. — Решающие бои — впереди. А пока набирайтесь сил, учитесь.
И потекли дни, переполненные нелегким солдатским трудом. Едва взойдет солнце, рота уже в поле. Следует атака за атакой на укрепленные пункты, оборудованные так же, как у врага.
Как-то во время перекура на тактических занятиях близкие Федины друзья Иван Денисенко и Петр Холодный подзадорили его:
— Видишь птицу? Вон в небе парит.
— Ну, вижу.
— Собьешь?
— Собью!
— Не хвастайся, промажешь.
Дьяченко отложил в сторону недокуренную цигарку, вскинул винтовку и выстрелил. Птица на какую-то долю секунды словно повисла в воздухе неподвижно, потом камнем рухнула вниз.
— Кто стрелял? — послышался властный голос старшины роты.
— Ну, Федька, держись, — язвительно заметил Холодный. — Теперь тебе будет на орехи…
Федор вытянулся перед старшиной в струнку, приставив винтовку к ноге, как на часах. Но тот, осмотрев убитую птицу, неожиданно сменил гнев на милость:
— Эх, парень, всыпать бы тебе полагалось за беспорядок. Понимать же нужно: блокада, каждый патрон дорог. К тому же находишься не на охоте, а на учениях… Однако стреляешь удивительно метко. Молодец.
В тот день на вечернюю поверку в роту пришел командир батальона.
— Рядовой Дьяченко, выйти из строя! — приказал он.
Три шага вперед, поворот кругом, лицом к товарищам — все это Федя выполнял с удивительной четкостью. как никогда раньше, а сам думал: «Вот он, тот неприятный разговор. И дернул же меня черт стрелять по птице, как будто мишеней нет…» Но в следующую минуту его сердце радостно забилось.
— За меткую стрельбу объявляю вам благодарность, — торжественно сказал комбат, — и вручаю вам снайперскую винтовку.
Он взял винтовку у старшины, передал ее Феде, крепко пожал ему руку и добавил, улыбнувшись:
— Теперь вы должны стрелять еще точнее, конечно, не по птицам.
Тренировал Дьяченко лейтенант Теплов.
— Ни одна ваша пуля не должна пролетать мимо, — говорил он. — Вот посмотрите, как нужно стрелять.
Лейтенант вскидывал пистолет и на глазах у Феди вгонял в небольшую мишень несколько пуль, что называется, одна в одну.
…Хмурой сентябрьской ночью 1942 года Дьяченко и его боевые друзья строем прошли через город к фронту. «Так вот какой ты, Ленинград!» — взволнованно думал Федя, любуясь широкими, прямыми улицами и проспектами города.
На передний край в районе Колпина выдвигались по отделениям тихо. Строго-настрого было запрещено курить, кашлять, греметь котелками.
— Ваше место здесь, — сказал командир взвода вполголоса Феде Дьяченко и Петру Холодному. — Еще раз напоминаю: будьте все время внимательными — сюда может сунуться вражеская разведка, случаются и другие неприятности.
Умолкли шаги товарищей. Федор и Петр остались вдвоем. Переглянулись, осмотрелись, прислушались. Траншея. Стрелковые ячейки. Под ногами хлюпает вода. Напряженная тишина, только слышно, как переговариваются пулеметы.
— Что же будем делать? — шепотом спрашивает Петр.
— Как что? — удивился Федя, — наблюдать, наверное, нужно.
Прильнули к брустверу, затихли. Медленно потянулось время.
Сумерки постепенно рассеивались. Становилось светлее.
— Федь, а Федь, это же немцы! — взволнованно зашептал Петр. — Ты посмотри, ходят нахально, во весь рост. Я даже подумал сначала, что это наши…
— Ну ходят, так что же?
— А ты стреляй!
— Угу… Стреляй… А патроны где? Старшина дал двенадцать штук и сказал — это на всю ночь, береги, блокада… Выпалю их сейчас, а что буду делать, если немцы полезут?
— Да ты хоть один пульни, никто не узнает, — не унимался Петр Холодный.
Федя посмотрел на товарища долгим взглядом, без слов говорившим: «Ох, Петька, опять ты подведешь меня со своими подначками!» Однако соблазнился предложением, прицелился и выстрелил. Куда попал — разобраться не успели. С вражеской стороны со свистом прилетела мина и угодила в небольшое перекрытие над траншеей рядом с солдатами. Перекрытие рухнуло, посыпалась земля. Холодный упал. Федя кинулся к нему.