ию…
В полку, взглянув на невысокую, хрупкую девушку, предложили ей стать медсестрой. Маншук отрицательно покачала головой.
— Нам нужны радистки, телефонистки, писарь. Выбирайте, — сказали ей.
Но девушка снова отказалась.
— Так кем же хотите быть? — устало спросил ее один из командиров с покрасневшими от бессонницы глазами.
— Пулеметчицей, — коротко ответила Маншук.
Командир поднял тяжелые веки и снова взглянул на девушку, на ее тонкие, почти детские руки; затем перевел взгляд на лицо, полное решимости, и спорить не стал: почувствовал, что это бесполезно. «Но почему эта девочка хочет стать пулеметчицей? — думал он. — Десятки женщин выбрали бы что-нибудь полегче. А впрочем, на войне легких профессий не бывает. Всем одинаково трудно».
Маншук облегченно вздохнула. Она знала, что все равно стала бы пулеметчицей, если бы ей и возражали. Но тогда пришлось бы что-то объяснять, доказывать… То, что она увидела по дороге, пока добиралась в свою часть, укрепило ее в давно принятом решении. Она свято верила, что для того, чтобы полной мерой отомстить врагу за сожженные города, за обездоленных людей, надо биться с фашистами лицом к лицу, уничтожать их. А кто это может сделать лучше пулеметчицы? И еще была одна причина, почему Маншук стала именно пулеметчицей. В своих детских мечтах она не раз видела себя Анкой из Чапаевской дивизии.
…Одно желание было у Маншук и ее боевых товарищей — гнать врага с советской земли. И они дождались этой поры. К концу 1943 года советские воины, тесня гитлеровцев, продвинулись к рубежу, который занимали фашистские части из группы «Север», когда-то осаждавшие Ленинград, и немецкие дивизии, действовавшие в Белоруссии. К этому времени на счету у Маншук было много боев. Она в совершенстве владела оружием и десятки раз в упор расстреливала шедших в атаку гитлеровцев. О бесстрашной девушке-пулеметчице знали нс только в полку, где она служила, но и в других частях. Ее воинскую доблесть ставили в пример.
6 октября 1943 года советские танкисты ворвались в Невель. Бросок был настолько неожиданным для фашистов, что они не успели даже снять регулировщика на центральной улице, и тот, ничего не подозревая, некоторое время указывал направление нашим танкам. Гитлеровцы бежали, оставив город.
Через день столица нашей Родины Москва салютовала войскам, освободившим Невель. Это были радостные, незабываемые дни. На улицах Невеля тогда можно было встретить смуглую темноволосую девушку в серой солдатской шинели с нашивками старшего сержанта. Это была Маншук. Не подозревала отважная пулеметчица, что у стен этого города ее ждет подвиг, который откроет ей путь в бессмертие.
Фашисты сумели закрепиться на высотах вблизи Невеля. Снова разгорелись ожесточенные бои. Советские воины стояли насмерть и не отдали город врагу. В завершающем яростном бою за Невель пулеметчица Маншук Маметова выдвинулась вперед со своим пулеметом и кинжальным огнем косила гитлеровцев, поднимавшихся в атаку. После нескольких безуспешных попыток прорваться вперед фашисты залегли.
Вскоре они начали минометный обстрел высоты, где находилась отважная пулеметчица… Маншук почувствовала сильный толчок в голову, и сразу же теплая струя залила ее лицо.
«Ранена… кровь…» — подумала она и на несколько минут потеряла сознание.
Немцы, увидев, что пулемет молчит, снова двинулись по полю. Вражеская цепь приближалась все ближе, ближе… Маншук очнулась и, преодолевая острую боль, в упор стала расстреливать фашистов. Сокрушительным огнем она опрокинула цепь. Враги снова откатились назад.
И опять по бесстрашной пулеметчице немцы открыли минометный огонь. Она сменила позицию. Пулемет ее непрерывно строчил. Яростный огонь его открывал нашим воинам путь к победе… Последнее, что слышала Маншук, это громкое русское «ура!». Бойцы поднялись и пошли в контратаку…
Маметову нашли мертвой, крепко сжимавшей рукоятку пулемета. Это было 15 октября 1943 года.
Через улицу, почти напротив братского воинского кладбища, возвышается двухэтажное здание. Это средняя школа № 2. Появилась она уже после войны, как и белоколонное здание Дома культуры, что рядом со школой, как десятки новых домов на центральной улице Невеля. Сюда, за невысокую ограду, где вечным сном спят Маншук и ее товарищи по оружию, доносятся школьные звонки, разноголосый шум улицы. Жизнь бурлит, словно горный поток, спускаясь с вершины Алатау. Мимо проносятся машины. Они везут мирный груз — строительные материалы, хлеб, лен. Спешат после смены веселые девчата швейной фабрики, идут рабочие молочноконсервного завода.
Каждое утро мимо строгого обелиска шагают в белую школу ребята. Их пионерская дружина носит имя Маншук. А в пионерской комнате на видном месте висит большой портрет девушки с большими темными глазами, одетой в серую солдатскую шинель. Такой ее запомнили боевые друзья и люди, чьими руками поднят из пепла славный русский город на берегу живописного озера.
Это и твой город, Маншук! Потому что жители Невеля давно считают храбрую казашку своей родной сестрой. Имя Маншук звучит здесь теперь привычно, совсем как русское имя. Его произносят на улицах, в домах, на пионерских сборах… Героиня незримо идет по жизни. На нее, как на правофлангового, равняются люди труда и школьники. Верное, бесстрашное сердце Маншук стало символом любви и самоотверженности.
Е. ЗайцевШТУРМОВАЯ ПОГОДКА
Да, это было здесь. У этого самого капонира на аэродроме мы пережидали налет «юнкерсов». Наглые, с отвратительными черными паучьими крестами на крыльях и фюзеляжах они пикировали на наши самолетные стоянки. Гвардии капитан Федор Павлюченко нещадно чертыхался и яростно грозил кулаками вслед каждому «юнкерсу», когда тот выходил из атаки.
Капитан стоял в полный рост, и вид его был грозен. Просто не верилось, что до войны это был человек что ни на есть самой мирной профессии. Колхозник-хлебороб, потом председатель сельского Совета где-то в Белоруссии. Почти перед самой войной он, «презрев все права и нормы», как сам выражался, уже в солидном возрасте добился приема в авиационное училище. Окончил его как раз вовремя, чтобы с первого же дня Великой Отечественной войны занять свое место в боевом строю советских авиаторов.
На соседней стоянке вспыхнул самолет. К нему побежал механик, на полпути споткнулся, упал, да так и остался лежать. Павлюченко застонал.
— Ну, погоди, сволочь! — крикнул он, грозя опять массивными кулаками в небо.
С фашистами Павлюченко имел и личные счеты. Его жена и маленький ребенок находились в плену у врага, в оккупированной Белоруссии. И мы видели, как часто грусть заволакивала глаза Федора. Говорили, что он тайком продолжал писать им письма и прятал в чемодан.
— Что он делает, что он только делает! — вдруг во весь голос закричал Павлюченко, и отбежал от капонира.
Произошло нечто невообразимое. По летному полю, странно вихляя между воронками от взрывов бомб, на старт выруливал маленький, юркий истребитель. Порой он исчезал за черными фонтанами дыма и земли, и тогда казалось, что его накрыл, растворил в себе взрыв. Но он снова появлялся, словно по волшебству, и продолжал упорно пробиваться к старту.
Чудом спасаясь от пулеметных очередей, сыпавшихся, как град с неба, он рулил на максимальной скорости. Потом остановился, словно для того, чтобы набраться сил, и вдруг с задорным звоном сорвался с места. Вот он уже оторвался от земли и промчался над нашими головами. Мы онемели от неожиданности и восторга. Павлюченко сжал обе руки над головой в братском приветствии, как бы говоря: «Молодец, друг, жму твои руки за храбрость». Уже в следующую минуту истребитель скрылся за хмурой грядой леса. «Ушел», — облегченно вздохнули все, радуясь удаче неизвестного храбреца. Истребительная эскадрилья, в которой он служил, только утром прилетела на аэродром, и имени летчика мы не знали.
— Ну, что тут скажешь! — ликовал Павлюченко. — Бедовая голова. Ушел.
Но, оказывается, истребитель и не думал уходить. Набрав высоту, он снова появился над аэродромом. Как обозленные осы, закружили вокруг него «мессершмитты», прикрывавшие бомбардировщиков. Но храбрец прорвал их кольцо и начал «клевать» бомбовозы. Уклоняясь от пулеметных трасс и пушечного огня, летчик стремительно бросал машину то в одну, то в другую сторону, «крутил» головокружительные фигуры высшего пилотажа. В какой-то неуловимый момент он зашел в хвост одному из «юнкерсов» и тот, распустив шлейф черного дыма, рухнул в лес. Раздался взрыв.
— Все! — удовлетворенно подытожил Павлюченко.
Имени отважное пилота нам узнать, к сожалению, так и не удалось. Эскадрилья истребителей, временно приземлившаяся на аэродроме, сразу же после бомбежки улетела по назначению.
Утро следующего дня выдалось пасмурное, туманное. Погода — явно нелетная. Летчики нетерпеливо поглядывали в небо. И как было не понять их? Все эти дни они готовились к большому бою — до тонкостей изучали линию вражеской обороны, скрупулезно наносили на карты расположение фашистских огневых точек, систему противовоздушной обороны, места авиационных баз врага.
Но вот, наконец, свежий ветер немного разогнал сплошной туман, закрывавший аэродром. И сразу же на командном пункте раздался звонок. Павлюченко не торопясь поднялся и взял трубку.
— Слушает капитан Павлюченко… Так… Так… понятно. Уточните квадрат. Понятно.
Он говорил, внимательно глядя на карту.
— Все ясно, будет выполнено. Товарищи. обратился капитан к летчикам, находившимся в землянке, — пойдемте.
— Наконец-то! — с заблестевшими глазами воскликнул Осадчий.
— Штурмовая погодка! — подхватил Казаков.
— Да, это, видимо, начало широко задуманной и далеко идущей операции на всем фронте, — отвечая на возгласы друзей, сказал Павлюченко. — Словом, поработать придется.
И началась, как шутя говорили летчики, штурмовая погодка…
Девятка тяжелых самолетов штурмовиков, которые мы называли воздушными танками, а немцы — «шварце тодт» — черной смертью, возглавляемая гвардии капитаном Федором Павлюченко, взяла курс на аэродром, где базировалось несколько фашистских эскадрилий. Над целью появились внезапно. Пробившись сквозь сильный заградительный огонь фашистских зениток, «воздушные танки» устремились в атаку. Ни один самолет гитлеровцев не смог подняться в воздух. С высоты в тысячу метров «ИЛы» пикировали до бреющего, буквально «утюжили» стоянки. И едва от цели уходила одна группа, как на смену ей появлялась другая. Черная пелена дыма поднялась над аэродромом, закрывая исковерканные и горящие вражеские машины.