Петр Михайловский
В дни боев за литовское побережье Балтийского моря довелось мне услышать легенду о матросской бескозырке и зеленой фуражке. На поверку оказалась эта легенда настоящей былью…
Начало этой удивительной истории относится к первым часам Великой Отечественной войны. Немецко-фашистские захватчики прошли уже несколько пограничных поселков и вели бои за Лиепаю. А в 10–15 километрах от небольшого курортного городка Паланги, у берега моря все еще гремели выстрелы.
Здесь, на рубеже советской государственной границы, стойко держалась небольшая группа пограничников и балтийских моряков. Фашисты окружили храбрецов, предлагали им сдаться. Но решимость наших воинов была непреклонна — до последнего патрона, до последнего дыхания поклялись они биться и клятву сдержали.
Когда смолк неравный бой, десять раненых воинов попали в руки озверевших фашистов. На утро следующего дня их гнали по улицам Паланги. Гнали в Клайпеду, где героев ждали пытки, тюрьма, смерть. Впереди гитлеровцы несли на штыках пробитые пулями три зеленые фуражки и три бескозырки. У дома, возле которого на каменном пьедестале стояла фигура ангела, один из пленных упал. Конвоиры стали бить его прикладами. Тогда рванулся один из матросов, поднял окровавленного товарища и грозно крикнул, обращаясь к врагам:
— Ну погодите, гады! Вернутся еще наши…
Зима посеребрила прибрежные дюны. В Паланге находился небольшой гарнизон гитлеровцев. Часто приезжали сюда на отдых эсэсовские офицеры. В канун нового, 1942 года в доме с ангелом давался бал. Опьяненные успехами на фронте, фашисты пировали широко: гремела музыка, рекой лилось французское вино.
А когда утром гитлеровцы вышли на улицу, то не поверили своим глазам: ангел «держал» в одной руке бескозырку, а в другой — зеленую фуражку. В стороне лежали три убитых эсэсовца, известные своими зверствами на всю округу. Внизу, у пьедестала, кровью по снегу было выведено: «Они еще вернутся!»
Ветер трепал ленточки бескозырки, и в лучах нещедрого зимнего солнца искрилась надпись: «Краснознаменный Балтийский…» Фашисты стояли в оцепенении. Наконец комендант бросился к фигуре ангела и, сорвав страшные символы, стал топтать их в пушистом снегу.
А тем временем собрались жители. Надо было показать твердость прусского духа, и эту роль взялся выполнить почетный гость — оберст из штаба эсэсовского корпуса барон фон Берлинг. Обращаясь к собравшимся, он кричал на ломаном русском языке:
— Корабли большевистских найн. Этих (барон указывал на растерзанную бескозырку) мы Кронштадт все пуф-пуф…
Отдав приказание найти и сегодня же расстрелять партизан, комендант пригласил гостей продолжать веселье.
Весь день бесновались фашисты. С утра и до поздней ночи рыскали гестаповские ищейки по городу. Было схвачено несколько десятков русских и литовцев. На допросе их зверски избили. Однако найти народных мстителей не удалось.
На другой день комендантский патруль в пяти километрах от Паланги обнаружил сгоревшую машину и рядом с ней труп застреленного барона фон Берлинга, возвращавшегося к месту службы. На снегу кровью было выведено: «Они еще вернутся!»
Прошло ровно двенадцать месяцев. 31 декабря 1942 года в доме с ангелом, где по-прежнему размещался комендант, вновь было шумно и весело. Эсэсовцы и летчики, «отличившиеся» в бомбежках жилых кварталов Ленинграда, справляли новогодний вечер. Но и на этот раз фашистского коменданта навестило «привидение». Ранним утром 1 января 1943 года ангел на пьедестале снова «держал» в руках зеленую фуражку и матросскую бескозырку. Ознаменовалась эта ночь и другими событиями: были уничтожены вражеские часовые у склада с оружием, похищено много автоматов, пулеметов и гранат.
И пошла гулять у самого синего моря молва о вещих символах прихода освободителей — о балтийской бескозырке и зеленой фуражке пограничника. Она летела быстрее птицы по литовским поселкам, по рыбацким хатам, разбросанным в прибрежном ивняке. И верили в нее, и ждали прихода освободителей измученные фашистским игом советские люди.
Поздней осенью 1944 года вблизи Паланги вновь зазвучала канонада. Каждую ночь теперь огненные языки пожаров лизали небо, а дувший с востока ветер доносил звуки боя. Советские воины прорвались к морю. Первыми сюда пришли люди в бескозырках — балтийские моряки и воины в зеленых фуражках — советские пограничники.
Однажды в боях за небольшое рыбацкое селение нашему отряду большую помощь оказали литовские партизаны. Вечером один из них подошел ко мне и передал потрепанную тетрадь — дневник их командира, павшего неделю назад смертью героя.
Командиром партизан был отважный балтиец Валерий Батенин, один из моряков, попавших в плен под Палангой в первые дни войны, а затем бежавший с двумя товарищами из клайпедской тюрьмы.
Много интересных записей о борьбе бесстрашных советских людей в тылу врага сделал Батенин. Говорилось в дневнике и об участии партизан в событиях, которые имели место в Паланге в новогоднюю полночь 1942 и 1943 годов.
В один из апрельских дней 1945 года, высадившись с группой десантников-моряков в небольшой бухте вблизи Одера, я познакомился с разведчиком лейтенантом Сизовым. В начале войны он служил во флоте. Был старшиной второй статьи и как память о морской службе хранил в нагрудном кармане ленточку с бескозырки.
После ранения Сизов попал в армейскую дивизию, с которой и прошел путь от Москвы до Штеттина. Повстречав случайно на границах Польши земляка, разведчик узнал о гибели отца и сестры, повешенных гитлеровцами за связь с партизанами. Мать Сергея фашисты угнали в Германию.
Сизов был любимцем отряда. О нем рассказывали немало интересных историй. Это он, возвращаясь однажды из разведки, неожиданно был атакован десятью фашистами, вышел из поединка победителем и взял «языка». В другой раз Сизов, захватив в плен гитлеровского офицера, под огнем переправился с ним вплавь через Вислу.
Уходя в разведку, Сергей всегда брал с собой фотографию девушки. Когда мы подружились, он рассказал мне про свою любовь. Звали ее Оксана. Была она родом из небольшого поселка, затерявшегося в неоглядном просторе льняных полей Смоленщины. Последний раз они виделись в Москве. Морозным январским вечером 1942 года Михаил Иванович Калинин вручил младшему лейтенанту Сизову и Оксане Петренко боевые ордена.
Оксана была радисткой разведгруппы армии, в которую входила дивизия Сизова. Но встретиться им больше не пришлось. В одном из боев Сергей получил тяжелое ранение, а вернувшись из госпиталя, узнал: сержант Петренко не вернулась с территории врага, куда была послана со специальным заданием.
— Вот она, моя Звездочка, — заканчивая рассказ, сказал Сергей и протянул мне фотографию. На обороте была надпись: «Любимому от его Звездочки».
Однажды мы готовились к десантному броску через Одер. Поздней ночью ко мне привели старого чеха, бежавшего, по его словам, из баронского поместья. Узник гитлеровских концлагерей с 1941 года, Ромул Жижка хорошо говорил по-русски. Он рассказал, что летом прошлого года в их лагерь, находившийся в то время еще в Восточной Пруссии, была доставлена раненая русская девушка-парашютистка. Надзиратели лагеря обращались с ней люто, и она бы погибла, если б не пани Петровна, — так звали в лагере старую русскую женщину, пользовавшуюся у узников исключительным уважением. До лагеря Петровна работала на военном заводе. За колючую проволоку ее бросили за то, что она отказалась везти в экипаже пьяного фашистского ублюдка — сына начальника завода. Он хлестал ее кнутом, исступленно крича: «Повезешь?» — «Нет…» — тихо, но упрямо отвечала она.
Парашютистка держалась с людьми просто. И словом и делом поддерживала слабых. По вечерам в темном бараке, когда при свете мерцающей коптилки едва были различимы мертвенно-бледные лица узников, девушка говорила о том, что близко освобождение, рассказывала про силу наступавшей Советской Армии, вполголоса пела песни своей Родины, радостные и привольные.
Когда Советская Армия перешла границы Восточной Пруссии, лагерь расформировали Жижка, Петровна, парашютистка и еще тридцать узников были направлены на работу в расположенное у моря поместье барона фон Зикенфридта. Вскоре и сюда докатился грохот боев; барон бежал. Вечером того же дня в замок ворвалась большая группа эсэсовцев. Рабы барона так и не успели воспользоваться свободой.
Почти весь вечер провозились гитлеровцы с рацией: им требовалось передать куда-то сведения о продвижении советских войск. Но радист их по дороге в замок был убит, и аппарат не повиновался неумелым рукам. Тогда эсэсовцы вызвали к себе парашютистку. О том, что она радистка, им сказали два американских летчика, жившие в поместье на правах полугостей-полупленных.
Что произошло в ту кошмарную ночь в кабинете барона, никто не знает. На утро пьяные гитлеровцы вывели оттуда парашютистку. На ее груди кровью сочилась вырезанная ножом пятиконечная звезда. У старого дуба старший из эсэсовцев, злобно сверкнув глазами спросил. «Передашь?» Ответа не последовало. Тогда палачи привязали девушку к дереву и начали стрелять в нее.
— Как звали девушку? — перебил чеха мичман Ткачук.
— Пани Петровна звала ее странным именем Звездочка, — ответил чех. — И мы все так ее звали.
Вошел вызванный мною Сизов.
— Как звали твою мать? — спросил я его.
— Пелагея Петровна, — ответил Сергей.
Через несколько минут мы уже следовали за старым чехом.
Десять километров на машине, а затем столько же пешком вдоль берега моря по зарослям камыша — и мы у цели. Гитлеровцам не удалось бежать. Бой был коротким, но ожесточенным. Разведчики и матросы уничтожили эсэсовцев всех до единого В этом же бою мы потеряли и нашего друга: Сергей Сизов, первым ворвавшийся в замок, был убит.
Похоронили мы Сергея и Оксану поздно вечером. Оксана лежала в гробу такая же прекрасная, как была при жизни. Лучи заходящего солнца золотили длинные пряди ее чудесных волос. Казалось, она задремала, и в сладком забытьи ей слышен шелест родных смоленских березок. Могилу вырыли вблизи дороги, под сенью вековых буков, откуда хорошо был слышен рокот моря, так горячо любимого Сергеем, и видна скала, где в темные ночи часами простаивала Оксана, вглядываясь в сторону родной земли.