…Это произошло незадолго до конца войны, на территории Восточной Пруссии. Советские танкисты атаковали противника. Используя лощины, перелески, они вышли во фланг гитлеровцам. Бой длился весь день, не прекратился и вечером. В наступающих сумерках Злыгостев и его товарищи, находившиеся в засаде, видели, как горели вражеские танки. Кто-то начал считать их, насчитал пятнадцать, но потом сбился — так их было много.
Но вот в небо взлетела зеленая ракета. Это был сигнал атаки. Танк старшего сержанта Злыгостева первым вышел из-за укрытия и сразу оказался в самом пекле боя. Он подбил один танк, потом другой. Но вскоре и танк Злыгостева был подбит. Иван окликнул товарищей, никто не отозвался. Все были убиты…
Злыгостев попытался подняться, но не смог: левая рука перебита. Танкист, превозмогая боль, придвинулся ближе к смотровой щели. И в эту минуту он увидел, что рядом стоит фашистский танк, его пушка угрожающе разворачивается, сейчас ударит в борт, в упор…
Трудно сказать, как мог человек, контуженный, с перебитой рукой, управлять машиной. Но он, собрав всю волю, нашел еще в себе силы, включил скорость, дал газ до отказа и ринулся на таран…
В полевой сумке Злыгостева товарищи нашли маленький портрет Владимира Ильича Ленина. Рядом с ним хранилась листовка о боях на Пулковских высотах, в которой большими буквами напечатаны ленинские слова:
«…Мы побеждаем и будем побеждать…»
Сохранилась и записная книжка «братца-ленинградца». В ней — десятки записей о самом памятном о самом главном в боевой жизни. Многие из них сделаны Злыгостевым в боях за Ленинград. Под Пулковом он записал:
«Смелость, смелость и еще раз смелость, доведенная до риска, всегда побеждает». И тут же рядом: «Земля — крепость твоя. Остановись, окопайся и ничего тебе не страшно, хоть землетрясение…»
И еще запись:
«Побеждает тот, кто в минуту смертельной опасности думает о победе. Наш комбат сражался даже и тогда, когда его подбили, и тогда, когда танк превратился в живой факел… Вот пример, которому хочется следовать, подражать!»
И как бы в подтверждение этой мысли — следующая, более подробная запись:
«Многие говорят, что мне везет. Почти в каждом бою мне сопутствует победа. Но, видимо, мало кто знает, как много, терпеливо надо учиться, осваивать опыт других фронтовиков. Как иной раз устанешь, как намотаешься, что и ног под собой не чувствуешь. А командир роты свое: тренироваться, тренироваться, тренироваться. Вот и тренируемся, используя каждую минуту между боями. И стрелять учимся, и машину водить, и землю рыть…»
…Не видел, не мог видеть Разумов, как воевал Иван Злыгостев… Но каждый раз, слушая о нем рассказы ветеранов или читая историю части, он спрашивал себя: «А как бы поступил ты? Нашлось бы у тебя столько смелости, мастерства? Сумел бы и ты вот так же, как на той высотке, помочь товарищам в минуту трудную?»
Вопросы эти были не праздными. Сама суровая армейская жизнь ставила их каждодневно. И не только перед ним, Алексеем Разумовым, мастером вождения, командиром лучшего в роте танкового экипажа, — перед всеми солдатами полка. Ведь каждый из них несет эстафету героя.
Ивану Злыгостеву посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Он навечно зачислен в списки родной части. В первой роте каждый день на вечерней поверке старшина первым выкликает фамилию Ивана Злыгостева.
После поверки рота уходит на прогулку. Вслед ей с портрета смотрит мужественное, волевое лицо, добрые и в то же время суровые глаза героя… «Я с вами, — как бы говорит этот взгляд, — я всегда буду вместе с вами».
И верится солдатам, что так оно и есть: он с ними всегда, везде, в трудностях, в радости и даже в этой песне, что звенит сейчас над притихшим городком в ласковой весенней тишине:
Мы гвардейцы, нам страх неведом,
Такими партия взрастила нас…
Да, навечно остался Иван Злыгостев в боевом строю и в сердцах воинов-ленинградцев.
В. ТопильскийДОРОГОЙ ОТЦОВ
Его имя не выбито золотом на мраморе и не занесено в книгу истории, но кровь его горит в пламени боевых знамен. Он не ленинградец, не знал и не видел нашего прекрасного города в мирном труде. Он повстречался с великим Ленинградом в грозные дни войны. Повстречался — и встал насмерть у его стен.
Если вы захотите отдать дань светлой памяти этого солдата, придите на Пулковские высоты, обнажите голову и постойте в безмолвии у братской могилы. Здесь он спит вечным сном. Сюда часто приходит стройный, молодой солдат с погонами артиллериста. Он строг и молчалив. Не удивляйтесь. Это пришел на свидание со своим отцом-солдатом сын-солдат.
Юрий Лопырев не помнит своего отца. Мальчику шел третий год, когда отец — ветеринарный врач колхоза имени В. И. Ленина Иван Романович Лопырев ушел на фронт. Но по рассказам матери сын хорошо представляет своего отца, знает его привычки, характер, даже голос и улыбку. Стоит Юрию сосредоточиться, на мгновение закрыть глаза, как в его воображении тотчас встает живой и родной образ.
И тут нет ничего удивительного. С детских лет Юрий любил и уважал отца. Бывало, долгими зимними вечерами мать, а чаще всего бабушка, большая выдумщица, рассказывали маленькому и любопытному Юре удивительные истории. От иных сказок у мальчика пугливо разбегались быстрые огоньки-глазенки, от страха дрожали губы… Но тут всегда вовремя поспевал отец. Высокий, в длинной серой шинели, в шапке с красной звездой. Он выхватывал из ножен блестящий стальной меч и, размахивая им, отгонял прочь всех сказочных недругов-супостатов.
…Шел третий год войны. С фронта домой приходили от отца ласковые, добрые, ободряющие письма-треугольники. Федосия Дмитриевна — мать Юры — возвращалась с работы, не раздеваясь садилась ближе к свету, бережно раскрывала конверт и, читая письмо с далекой, объятой огнем боев и пожаров стороны, улыбалась и плакала.
— Да перестань ты, дочка, — добродушно говорила бабушка, — ты же знаешь, Ванюшка видеть не мог плаксивых. Иди-ка лучше к столу, щец горяченьких поешь, оно и на душе враз полегчает.
Но вот с фронта пришло последнее письмо. И было оно не от отца, а от его командира. Сообщалось в нем о том, что «командир орудия коммунист старший сержант Иван Романович Лопырев погиб смертью героя, защищая от врагов колыбель революции — Ленинград».
Прошло несколько лет. Однажды Юра возвратился из школы сияющий и радостный, с красным галстуком на шее — в этот день его приняли в пионеры. Мать обняла сына, крепко прижала к груди:
— Поздравляю тебя, сынок. Будь настоящим человеком, каким был твой отец.
Федосия Дмитриевна подошла к комоду, открыла левый верхний ящик и достала со дна большую пачку перевязанных голубой тесьмой пожелтевших от времени конвертов.
— Возьми, посмотри, это от отца… — Мать не закончила фразу, мягкий и добрый голос ее сорвался, задрожал. Она отвернулась, чтобы скрыть слезы, и быстро вышла из комнаты.
На улице давно сгустились сумерки, пригнали с лугов стадо, с веселой песней прошли с работы девчата; мать суетилась около печки, готовя ужин. Ничего этого не замечал Юра. Взволнованный, он сидел у распахнутого в сад окна, как когда-то сидела его мать, и, не отрываясь, листок за листком читал фронтовые отцовские письма.
«…С группой товарищей из нашей батареи, — писал отец, — я на днях был в Смольном, награды за бои нам вручали. Все переволновались больше, чем на передовой, когда отбивали налет гитлеровских стервятников. Да и как не волноваться. Впервые мы увидели Смольный, поднялись по светлым мраморным лестницам дворца в большой зал. Сели и не дышим. Тишина, словно перед боем. Слышу, толкает меня в бок сосед, наводчик наш, и осторожно, шепотом: «Знаешь, командир, тут же сам Ленин выступал». От этих слов я вздрогнул: ведь и зал, и колонны, и большие светлые окна видели и слышали Ленина. Здесь, в этом светлом зале, звучал его голос, здесь, по этим мраморным лестницам шел он, окруженный матросами и солдатами, в незабываемом 1917 году — первом году революции. И поверь, мне так захотелось, чтобы в эту вот минуту рядом со мной была ты с сыном, чтобы вы вместе со мной разделили чувства радости и гордости. Гордости за то, что я, деревенский доктор-ветеринар из глухой деревни, стою в зале Смольного, в штабе революции, и в руках моих винтовка, и ею я защищал и Смольный, и революцию, и Ленина. Мне в это счастливое мгновение казалось, что я и есть тот солдат революции, который шел на штурм Зимнего. Только теперь мы штурмовали не дворец, а грудью встали на защиту Ленинграда и всех его исторических памятников, его жителей — страдальцев и героев.
Потом я услышал свою фамилию. Не знаю, как я подошел к столу, как мне прикрепили на пропахшую по́том гимнастерку и орден Славы. И вновь мне так захотелось, чтобы рядом со мной встал мой сын, Юра. Я знаю — сын подрастет, возмужает и поймет мои настроения, мое волнение. Я буду бесконечно счастлив, если увижу, что сын пошел по моим стопам. А моя дорога — это дорога чести. Может быть, пишу я и высокопарно, но на это есть основания. Когда всем нам вручали награды, мы услышали такие слова, которые взволновали нас до глубины души. Оказывается, те три самолета, которые мы вчера сбили на подступах к Ленинграду, летели бомбить нашу «Дорогу жизни», по которой эти минуты переправлялись на машинах в тыл сотни ленинградских мальчишек. И я вновь вспомнил о нашем Юрке…»
Следующее письмо, неоконченное и наспех написанное перед боем:
«…Только что похоронили боевого товарища Кузьму Прохорова из-под Рязани. Это наш парторг. Человек исключительной души и отваги. Он и погиб на боевом посту, отражая напор танков врага. Похоронили мы его недалеко от огневых позиций, на небольшом старинном кургане, говорят, что тут в старину был сторожевой пост, охраняющий город от недругов. Коммунист Кузьма Прохоров остался вечно на посту у стен великого города — колыбели Октября… На холмике мы поставили небольшую пирамидку с пятиконечной звездой. Пройдет время, и народ поставит величественный памятник героям, защищавшим Ленинград. Мы, воины, верим, что так и будет».