ни стало. «Кого послать с донесением? Ведь это почти на верную гибель!» — мучительно думал Ивашкевич. К нему подошел мичман Черненко, заменивший Зеленкова.
— Комиссар передал мне карту. Здесь, за узкоколейкой, течет ручей Мойка. По нему можно выйти к Неве, а там свои. Кого решили послать?
— Товарищ старшина, разрешите я заменю Сухова.
Это сказал Ивашкевичу Поляков, услышавший последние слова Черненко.
— Иди, Саша, но будь осторожен, не рискуй зря. Ползи вдоль узкоколейки до ручья, а затем по его правому берегу к Неве. Так дальше и дольше, но зато вернее.
Отважный юноша выполнил задание, пробрался на командный пункт батальона. Начальник штаба бригады полковник Ярыгин передал Ивашкевичу приказ: «Держаться до последнего. С наступлением темноты подойдет пятый батальон под командованием капитана Карельского».
Получив приказ, Ивашкевич принял отчаянно смелое решение: наступать своими силами, захватить позиции врага за противотанковым рвом и там закрепиться.
— Немцы с наступлением темноты собираются атаковать нас, а мы упредим их, — говорил он командирам взводов — старшинам Колбасе, Терещенко, Спиридонову. — Неожиданный удар даст нам преимущество.
На том и порешили.
— Приготовить гранаты. Бросать только по команде! — передал по цепи Ивашкевич.
Юнги приготовились к новому броску.
— Гранаты!
Десятки взрывов раздались одновременно в окопах, занятых фашистами. Еще рвались гранаты, когда Ивашкевич вскочил на кромку рва. За ним поднялись остальные моряки. В ход пошли штыки и ножи. Боцман Белоголовцев схватился с четырьмя гитлеровцами. Троих заколол штыком, а на голову четвертого с силой обрушил приклад винтовки. Забросал гранатами пулеметный расчет врага Виктор Шишкин. Семенов и Дубов подорвали дзот. Рослый немец в упор выстрелил в Ильина. Пуля ожгла плечо. Юнга упал. Немец хотел добить его, но подоспел Юрий Корчагин и заколол гитлеровца штыком.
Плечом к плечу с молодыми балтийцами шли в атаку ленинградские девушки: семнадцатилетняя Дора Беликова и сестры Ира и Зоя Аверины — медицинские работники бригады. Их мужество и умелые нежные руки спасли жизнь многим раненым морякам.
В разгар боя, когда силы юнг начали ослабевать, подошло подкрепление. Усталые и голодные, прокопченные в пороховом дыму, с наспех перевязанными ранами, юнги снова бросились в атаку.
Под покровом ночи группа моряков во главе с Белоголовцевым, проделав проход в проволочном заграждении, вплотную подобралась к деревне Арбузово. Дружный и внезапный удар ошеломил гитлеровцев. Они выскакивали из домов, но их настигал меткий огонь станкового пулемета Алексея Белоголовцева. Шинель отважного боцмана была продырявлена во многих местах, каска пробита. Вражеские пули изрешетили щит «Максима», но руки моряка не отрывались от гашетки до тех пор, пока гитлеровцы не были выбиты из деревни.
Бой был выигран. Балтийцы закрепились на околице деревни, захватили несколько пулеметов и минометов, десятки автоматов, сотни гранат с длинными деревянными ручками и набрали вещевой мешок «железных крестов», снятых с убитых фашистов.
На рассвете роту юнг отвели на отдых. У переправы их встретил полковник Ярыгин. Он горячо приветствовал победителей:
— Хорошо дрались, по-флотски. Военный Совет Балтфлота благодарит вас за доблесть…
Д. ХренковНА НЕВСКОМ ПЯТАЧКЕ
— Нет, сейчас никак не могу!
Старший лейтенант Клин решительно рубанул ладонью воздух. Пламя в коптилке, сделанной из сплюснутого стакана противотанкового снаряда, встрепенулось, как желтая бабочка. В неярком свете мы увидели часть стены землянки, жердевые нары, столик на двух ножках, на котором стоял светильник.
— Жизнь на нашей переправе начинается ночью, — словно оправдываясь за резкость отказа, снова заговорил Клин. — Переправа насквозь простреливается. Так что пока отдыхайте. На том берегу часы для сна короче воробьиного носа.
Старший лейтенант вышел. Почти тотчас затрепетало пламя коптилки. Показалось, что на переправе заработали мощные паровые молоты. Земля под ногами задрожала. Дверь, тщательно прикрытая начальником переправы, распахнулась, и светильник погас. Теперь мы сидели в темноте, следя за тем, как, чадя бензином, тухли красные искорки на фитиле коптилки. Потом, заглушая бензиновый запах, в землянку ворвались запахи иные, более острые. Это были запахи тротила, обожженной земли.
Сплошной грохот продолжался минут десять. Наша землянка качалась, как зыбка. Пожалуй, только сейчас мы окончательно поверили в цифру, которую недавно под диктовку старшего лейтенанта Клина записали в свои блокноты: за две последние недели октября 1941 года фашисты обрушили на переправу более 27 тысяч снарядов и мин.
Мой спутник, фотокорреспондент нашей армейской газеты Женя Цапко, любил язык цифр. Вот и сейчас, как только в землянку вошел солдат и зажег коптилку, он вытащил из своей полевой сумки блокнот, карандаш и что-то стал подсчитывать, шевеля чуть припухшими губами.
— А пожалуй, там порция снарядов и мин раза в три больше. — Женя взглянул на солдата. Тот не удостоил его ответом, но повернулся ко мне и сказал:
— Там на каждом квадратном метре уже разорвалась либо бомба, либо мина или снаряд.
«Там» — это на Невском пятачке — крохотном клочке земли на левом берегу Невы. Туда мы держали путь.
Много раз в этот день еще гасла коптилка в нашей землянке. Мы немало натерпелись страху, прежде чем стало смеркаться и нам удалось забыться на нарах коротким, но освежающим, как глоток воды в походе, сном.
Землянку мы покинули в то неопределенное время суток, когда ноябрьская ночь, казалось, окончилась, а утро застряло где-то на пути к нам, то ли в Колтушах, то ли в Манушкино, а может быть, и в небольшой деревеньке со странным названием Черная Голова, тоже лежащей на дороге к Неве. Небо было темным, будто его задрапировали плотной маскировочной тканью. Первые шаги пришлось делать ощупью. Лишь через некоторое время я стал различать впереди себя спину старшего лейтенанта Клина. Он вел нас по лабиринту фундаментов сожженных домов, воронок, траншей, штабелей досок.
— Где же вы, товарищ политрук? Вас, часом, не зацепило? — связной тронул меня за рукав шинели.
Мы побежали и вскоре увидели узкую полоску воды. В свете непрерывно вспыхивающих и гаснущих ракет она сверкала, как лезвие ножа. У берега покачивалась лодка с тремя гребцами, а недалеко от нее стояли Женя Цапко и старший лейтенант Клин.
— Ваша, — почему-то шепотом сказал Клин и уже громче: — Теперь поторапливайтесь.
Мы сели.
— Шевелись! — крикнул один из гребцов. С берега полетели в лодку мешки, потом кто-то поставил мне в ноги два термоса, прыгнул в лодку сам. Я догадался: старшина.
— Ни пуха ни пера! — махнул нам Клин.
Сильные руки столкнули лодку с песчаной отмели,
и, подхваченная рекой, она сразу развернулась носом вперед. Солдаты опустили весла на воду. Почти тотчас впереди завел длинную скороговорку пулемет. Когда догорела ближайшая к нам ракета, справа отчетливо стала видна трасса пуль. Гребцы взяли левее. Но красное жало пулеметной очереди, описав короткую дугу, появилось слева от нас. Потом заработал еще один пулемет.
А тут по всей глади реки начали рваться мины. Они лопались на воде звонко, оглушительно, с такой яркой вспышкой, что, казалось, вот-вот загорится вода.
Вдруг лодку стало разворачивать.
— Почему табанишь? — закричал рулевой.
Но тот, к кому он обращался, не слышал. Гребец сполз с банки.
— Старшина, за весло, — скомандовал хозяину мешков и термосов рулевой.
Старшина взял из рук убитого весло. Лодка снова пошла быстрее. Скоро она уткнулась в левый берег.
До береговой кручи было не более десяти — пятнадцати метров. Но мы не успели проскочить их, как раздался душераздирающий скрип, будто наверху начали быстро вращать давно заржавленный ворот. Это заговорил немецкий шестиствольный миномет. На пятачке его презрительно называли ишаком. Но в эти минуты нам было не до сравнений. По береговой круче над нами заметался огонь… Старшина первым упал в предусмотрительно вырытый на берегу окопчик.
Узкую, похожую на траншею землянку командира 86-й дивизии, до которой мы, наконец, добрались, почти всю занимал стол, покрытый картой. С потолка на нее сбегал ручеек мелкого песка. Когда на зеленом поле вырастал небольшой холмик, полковник Андреев привычным движением ладони смахивал его и снова подпирал рукой подбородок.
Хлопнула дверь. Полковник оторвал глаза от карты:
— Ну?
— Наскребли все, что могли, — доложил вошедший. — Пришлось взять писарей, даже часть поваров.
— Рота?
— Роты, пожалуй, не получится. Добрый взвод.
— Не густо.
— Зато ленинградцев прислали.
— Ленинградцев? — обрадовался полковник. — Я думал, они успеют только к следующей ночи.
— Переправляются следом за мной.
— Пошли встречать.
Полковник накинул на стеганый ватник плащ-палатку. Потом остановился, сбросил хрусткую, всю в подпалинах, накидку на нары и надел шинель. Она была мятая, в буроватых пятнах засохшей глины, но с петлицами. На них отчетливо виднелись «шпалы».
Следом за командиром дивизии и мы вышли в ход сообщения. Чуть брезжил рассвет. С кручи хорошо была видна Нева, утюжки лодочек, спешивших убраться восвояси на правый берег. Река чуть курилась, и поэтому разрывы мин и снарядов напоминали огоньки бикфордова шнура, опутавшего всю правобережную сторону.
Солдаты пополнения уже были под защитой береговых круч. Они растянулись цепочкой и поднимались по ходу сообщения к нам, втягивая головы в плечи.
Полковник стал так, чтобы видеть всех проходящих мимо. Вот уже первые поравнялись с ним. Они не знали, кто этот человек, но видели, что он стоит прямо, спокойно, и сами невольно подтягивались, расправляли плечи. Полковник заметил это, улыбнулся и вдруг протянул руку оказавшемуся рядом с ним солдату.