Танк открыл огонь из пушки. Снаряды, перелетая лощинку, разрывались на линии окопов.
Экипаж танка прощупывал оборону пушкой, прочищал себе дорогу. Солодков все-таки успел подползти к взгорку. Танк не прекращал огня, на минуту задержался. Лежать под свистом снарядов было невыносимо, и Солодков, видя, что ему не добросить противотанковую до врага, вскочил и кинул гранату. Он слышал взрыв, но, прижавшись к земле, не видел, что стало с танком. «А что, если промахнулся?» Ему уже нечем было разить врага, поскольку он бросил последнюю гранату. Танк все стрелял, но вперед не двигайся. «В чем дело?» Солодков не видел, что сорвал гусеницу, и танк, крутясь, стрелял ради острастки. Солодков лежал у всех на виду. К подбитой машине на выручку поспешил второй танк и тотчас прикрыл его пушечным огнем. Стреляя, он продвигался вперед. Вот он все ближе и ближе. Осталось сорок метров, тридцать, двадцать… «В чем дело? Нечем отбиваться?» — нервничал Лебедев. Солодков неподвижно лежал. «Что он — убит? Но почему бойцы молчат? Они не могли быть убитыми».
…Рота в этом бою погибла почти вся. Немногие, оставшись в живых, оказались отрезанными от соседа и, потеряв связь с командованием батальона, вынуждены были отходить в одиночку. Лебедев, пытаясь соединиться с бойцами других рот своего батальона, успеха не имел — танки противника уже хозяйничали на всем рубеже батальона. Лебедев понял, что в этом неравном бою он может оказать сопротивление лишь из хорошо подготовленного к обороне рубежа. И он, отлично зная город, принял решение отступать к центру города.
— Что стало с Солодковым? — спросил Лебедев бойца.
— Нашелся, товарищ лейтенант. Политрук ищет для обороны подходящий рубеж.
Лебедев приказал Уральцу, насколько это возможно, задержать немцев, а сам поспешил к площади Павших борцов. Он решил во что бы то ни стало задержать противника в районе площади хотя бы на короткое время и тем самым дать возможность подойти свежей части.
Из Комсомольского садика, прилегающего к драмтеатру, прибежал сержант Кочетов.
— Товарищ командир, куда нам с пулеметом? — спросил он.
— К театру, — кинул Лебедев. — Пулемет поставьте у главного подъезда.
Здание театра позволяло держать круговую оборону. Из него можно было простреливать все подходы к площади. Лебедев вбежал на сцену, осмотрел зрительный зал, проверил запасные выходы. Стрельба из автоматов и ручных пулеметов близилась. Пули, влетая в разбитые окна, рябили стены фойе. Сержант Кочетов открыл пулеметный огонь. Лебедев крикнул из зрительного зала:
— Что там?
— Немцы прорываются на площадь.
В здание вбежал Солодков.
— Григорий Иванович, что мне делать? — с ходу спросил Александр Григорьевич.
Лебедев сказал:
— Мой рубеж — первый этаж. Твой — балконы. Бери людей и баррикадируй переходы на балконы. Возьми с собой Уральца.
С улицы к Лебедеву прибежал боец.
— Я от Кочетова, товарищ лейтенант. Куда ему с пулеметом?
— Пулемет тащите в театр.
По паркету прогремел пулемет. Кочетов, почувствовав прохладу каменного здания, с облегчением произнес:
— Хорош погребок. Здесь отдохнет душа. Куда прикажете, Григорий Иванович?
— На сцену.
Павел Васильевич, убитый горем, мало что понимал.
Он вышел к подъезду в то время, когда Кочетов втаскивал пулемет в театр. Сержант, увидев Дубкова, крикнул: «Дедушка! Убьют! Прячься!» И тут с Павлом Васильевичем произошло самое неожиданное: он весь затрясся от гнева и злости. Гнев вернул ему силы, и он, не помня себя, сбежал в подвал и вышел из него с ружьем и патронташем. Гитлеровцы были еще далеко от театра; они мелькали в развалинах, а Павел Васильевич стоял на площадке подъезда и стрелял из двустволки. Из театра выбежал Кочетов.
— Дедушка, побереги патроны! — крикнул сержант.
— Ироды! Душегубы! — проклинал Павел Васильевич насильников.
Сержант схватил Дубкова в охапку и втащил его в театр.
Бойцы захлопнули дверь и, приперев ее сухим бревном, с шумом и грохотом начали кидать на лестницы стулья, вешалки, диваны; заваливали двери и переходы с балкона на балкон; они отрывали ярусные скамейки, выволакивали их к лестницам и бросали на каменные плиты ступенек. Кажется, все уже сломано и свалено в непролазные нагромождения, и тогда Лебедев приказал бойцам встать на огневые позиции. Солдаты заняли двери, лестничные площадки, ложи. Лебедев во весь голос прокричал:
— Товарищи! Мы должны задержать немцев. К нам идет помощь!
Гвардейские полки дивизии генерала Родимцева были посажены на автомашины. Дорога от Ахтубы до Красной Слободы шла по песчаным кустарникам, дубовым рощам, тальниковым перелескам. Весь этот путь перехвачен бесчисленными протоками, ручейками, болотами, камышовыми зарослями. В дождливое время здесь ни проехать ни пройти. Пойменные земли киснут, превращаются в липучее тесто. Но в этот год осень стояла сухая, солнечная, и непроглядная коричневая пыль висела над дорогой днем и ночью, пухлым слоем ложилась на деревья. Подует ветерок, и тогда весь лес закурится пылью. Бойцы задыхались, шматками выплевывали пыль. Они спрашивали друг друга:
— Скоро ли Волга?
— Побаниться захотел?
— А ты как думал? В такой город грешно вступать нечесаным и немытым.
— А дойдешь до него?
— Чудак, я не дойду, ты дойдешь. Или ты первый день в нашей дивизии?
Дивизия двигалась стремительным маршем. Ее бойцы чувствовали, что они особенные воины и на них возлагают большие надежды. Генерал был одет по-армейски просто. В уголках коричневых глаз с добродушным прищуром то сходились, то распускались мелкие морщинки. Выпрыгнув из машины, генерал пошел по сыпучему песку к волжской переправе. На ходу снял фуражку, отряхнулся. Высокий чуб густых волос слипся от пыли, шуршал песком. Он шел неторопливым, но и не тихим шагом. В коренастой плотной фигуре генерала чувствовался характер.
— Широка, матушка, — сказал генерал, поглядывая на Волгу. — Широка. Сколько, по-вашему, товарищ полковник?
— Около километра, товарищ генерал.
— Глазомер… глазомер…
— Вполне возможно, что ошибаюсь. Мы — сухопутники.
— Разок-другой искупаемся, и мы будем моряками. Ши-ро-ка.
Генерал посмотрел в бинокль. В узких улицах, что спускались к Волге, все казалось вымершим. Из спаленных кварталов доносились редкие разрывы мин и нечастая стрекотня автоматов, но двумя-тремя километрами выше по Волге, в районе нефтесиндиката и далее к северу, в рабочих поселках, рвались каменные стены зданий, рвалась рыжая земля. Непрерывный гул и грохот сползал с Мамаева кургана, стелился по реке и замирал в лесах Заволжья.
Родимцев внимательно вглядывался в свой участок, отведенный дивизии армейским командованием. По длине он невелик, но самый сложный. Прежде чем его занять, надо переправить дивизию, а переправив, тотчас вступить в бой и отбросить противника от берега, что и позволит восстановить общую линию фронта, разорванную немецким прорывом.
— По существу, — заговорил генерал, — нам, Иван Павлыч, придется форсировать Волгу. Ну, что же, чем шире, тем лучше для нас. Есть где развернуться. И берег открытый, и стрельбу удобно наблюдать. Взял да и пригнулся, когда заметишь, что пуля на тебя летит. — И совершенно серьезным тоном: — Готовьте полк к делу. Вашему полку занять Дом специалистов, площадь Павших борцов и железнодорожный вокзал. На прикрытие с воздуха не полагайтесь — эта задача возложена на артиллерию. Штаны не сушить, если они у кого окажутся сырыми. Тактика дивизии: с воды на берег, с берега — в атаку.
Гвардейские полки дивизии генерала Родимцева переправлялись через Волгу в город. Волга сверкала огнями. Смрадное небо как будто хлестали в тысячи огненных розг, и оттого огненные полосы непрерывно рассекали багровое небо. Солдаты безмолвно плыли на огонь. Они смотрели на рокочущий город. Суденышки и паромики, тихо шумя моторами, бороздя Волгу, возили воинов на правый берег. Порой взрывы снарядов и мин сбрасывали гвардейцев в Волгу. Живые плыли дальше.
Левобережье полыхало зарницами. Оттуда неумолчно била советская артиллерия, прикрывая переправу солдат. Солдаты теснились друг к другу. Бойцов окатывали холодные фонтаны. А тяжелые волны, набегая на паромик, отворачивали его, но суденышко, беря прежний курс, плыло дальше, к горному берегу, на вершине которого уже хозяйничал враг, прорвавшийся в центральные кварталы города.
Первый батальон гвардейского полка Елина под командованием старшего лейтенанта Червякова переправился в районе мельницы и пивного завода. Комбат Червяков с ходу повел батальон в атаку. Внезапность ошеломила немцев. Они послали на переправы авиацию. Генерал Родимцев приказал командиру полка перенести переправу других батальонов в район металлургического завода, где высаживались другие полки дивизии.
Первый батальон, не оглядываясь, полез в гору и, одолев крутизну ее, вцепился в первые прибрежные кварталы. Батальон, окрыленный успехом, штурмовал врага с предельным напором и отвагой. Комбат Червяков не помнит такого боя, такого успеха, и кажется ему, что у него не батальон солдат, а целый полк. «Вперед, товарищи! Вперед!» — покрикивал комбат.
Противнику казалось, что наступление русских ведется не батальоном, а целым полком отборной гвардии. Батальон уже подходил к Комсомольскому садику, на краю которого виднелся пылающий драмтеатр. Солдаты Червякова перехватывают улицу Ленина, вбегают в садик и одним броском занимают здание областного Совета. Позади гвардейцев остался километровый путь. Батальон продолжал двигаться в сторону вокзала. Гвардейцы уже растеклись по тесным дворам самых крупных зданий города. Здесь, стена к стене, стоят гостиницы, многоэтажные корпуса государственных учреждений. Правее распростерлась площадь Павших борцов. Здесь отовсюду слышится беспорядочная стрельба.
— Вперед, герои! Вперед!
Комбат приказал командиру первой роты Драгану штурмовать Привокзальную площадь.
— Справа будет наступать вторая рота, — пояснил обстановку Червяков. — Назад не оглядываться— Комбат повернулся лицом к Волге. Левее центральной площади, между домами специалистов, расположенн