Борис Шаляпин, 1975 г.
Шаляпин Борис Фёдорович – второй и долгожданный сын Шаляпина от первого брака, живописец, график и скульптор. Известный в США художник-портретист. Учился с 1912 года во Флеровской гимназии, затем до 1922 года в Трудовой школе. В 1923 году несколько месяцев был в Париже, куда окончательно переехал к отцу в октябре 1925 года для продолжения художественного образования. После первой персональной выставки в Нью-Йорке в марте 1935 года остался в США. В 1950-е годы купил участок земли в 100 км от Нью-Йорка в штате Коннектикут, построил в 1952 году в Истоне дом-студию.
Первая жена (1926–1941) – москвичка Мария Викентьевна Бобрик (Карпиловская), в этом браке родилась дочь Ирина (1930–2001). Вторая жена – американка Хелен (Хелча) Дэвидсон (Елена Осиповна) – брак был заключён в 1942 году. Она много сделала для утверждения его статуса большого американского художника.
Несколько раз приезжал на родину – в 1960, 1968, 1975, 1976, 1977 гг. Всегда удивлялся: «Почему меня постоянно приглашают и пускают в СССР, а сестру Ирину к нам – нет?»
Творческий путь
С детства проявил хорошие способности к рисованию и пению. Брал уроки вокала до 20 лет.
Музыке я учился, но, как многие дети, ленился играть гаммы, упражнения, этюды. Жалел потом, что не получил настоящего музыкального образования. А вот петь очень любил. У меня был бас, ниже отцовского: отец легко шел вверх, а я – вниз. И вот однажды я попросил его послушать меня. Он был само внимание, когда я пел. А потом сказал: «Я тебе не советую делать пение профессией. Не потому, что голос твой не хорош. Нет. Но в нашем положении, в эмиграции, тебе лучше оставаться художником – в какой-то мере это искусство интернациональное. А петь по-русски, когда вокруг не знают языка, невыносимо трудно. Трудно, когда тебя не понимают… Ведь твой родной язык – русский, никогда, ни на каком другом ты не сможешь петь так, как на русском…28
Ф. И. Шаляпин и Борис в гостинице Savoy в Нью-Йорке, 1907 г.
Каждое своё письмо Борис, как и его отец, сопровождал рисуночками. Обожал рисовать лошадей. В 1919 году в Петрограде целый год жил с отцом и посещал мастерскую В. Шухаева в Академии Художеств, в Москве – мастерскую А. Архипова и Д. Кардовского. С 1923 по 1925 год учился на скульптурном отделении ВХУТЕМАСа29 у С. Коненкова:
«Познакомившись с Сергеем Тимофеевичем Коненковым, я бегал к нему в студию на Красную Пресню и показывал свои работы. Мне так нравились вещи Коненкова, что я, конечно, попал под его влияние и тоже резал по дереву. Он давал мне ценные указания. Я с нетерпением рвался в бой – начал серьёзно заниматься искусством. Несмотря на многочисленные мои просьбы перевести меня на живописный факультет, меня решили оставить на скульптуре. Это меня привело в уныние, т. к. живопись была мне милее, хотя и скульптуру я любил». Впоследствии С. Коненков скажет: «Борис Шаляпин стал продолжателем лучших традиций русской живописной школы».
После переезда из СССР в Париж отец ему купил мастерскую на Монпарнасе. Два года занимался в Академии Коларосси и у друга Матисса, Шарля Герена, одновременно занимаясь с К. Коровиным и П. Степановым. Отец был доволен его результатами, писал дочери Ирине в Москву: «Борька работает пока не дурно». Первую персональную выставку «Русские типы» (10 портретов) в фойе театра «Ковент-Гарден» в Лондоне в июле 1928 года помог организовать отец. Она работала всего 10 дней. Критики хорошо отозвались на его работы:
«Борис Шаляпин сильный рисовальщик, сумевший проникнуть и показать русский характер, атмосферу национальной жизни». Илья Репин в 1929 году писал: «Да, это взрослый и большой художник. Особенная редкость – его стиль…»
Летом 1928 года, как вспоминала Ирина, когда они вместе были на даче отца в Сен-Жан-де-Люз, Борис написал маслом один из лучших портретов отца, сидящего у шахматного столика (поколенный, прямоличный, в красной пижаме и белых брюках; в левой руке мундштук с сигаретой). На фотокопии портрета Борис надписал посвящение отцу:
“My first portrait – work for you my dearest father. 29.IX.1928.
St-Jean-de-Lus”30.
Шаляпин с сыном Борисом возле своего портрета, 1928 г.
Шаляпин-отец с гордостью послал отзывы о работах сына и цветную фотокопию портрета И. Е. Репину:
Дорогой мой Ефимович! С сердечной любовью к Вам посылаю эти робкие мазки моего сыняги Бориса. Ф. Шаляпин. 1928.
Илья Ефимович 15 августа 1928 года восторженно ответил Шаляпину:
Достоин своего гениального отца этот молодой богатырь!.. Браво, Шаляпин, браво, Борис Фёдорович – браво! Я бесконечно счастлив и благодарю Бога, что ещё могу радоваться такому дивному созданию… Глубоко очарованный этим новым молодым созданием, приветствую нового гения – чудесной породы. Всегда Вас обожающий Илья Репин. 15 августа 1928 г. Сын мой Юрий в таком же восторге от этого нового создания31.
28 марта 1930 года отец писал сыну:
Дорогой мой Борис, получил я твое письмо. Рад ему очень. Рад, что работаешь. Надо, надо. Если бы ты почитал разные записки великих художников, оставленные ими для поучения, ты увидал бы, как они работали и какая именно была конструкция их работы. Читать надо! Читать надо много! – Надо многое знать! Обя-за-тель-но!!!…
С 1930 по 1935 год Борис участвовал в Выставках Осеннего салона в Париже. За свои скульптуры из дерева в 1933 году в Париже получил Большую золотую медаль. Газеты отмечали успех его выставки, писали, что он многообещающий художник со своими устоявшимися убеждениями. На этой выставке он представил первый свой портрет С. В. Рахманинова (второй он написал за 10 дней летом 1940 года). Его работы стали появляться в газетах. Отец, довольный его взрослением, писал ему:
…Сыняга мой дорогой, Борька мой любимый – посылаю тебе вырезку. Думаю, она тебе сделает удовольствие, может быть, большее, чем даже мне.
Борис Фёдорович написал большое количество портретов отца в жизни и ролях – серия «Шаляпиана» с 1928 по 1934 год, – а также портретов выдающихся деятелей политики и искусства. Не раз делал эскизы декораций для спектаклей отца.
В 1936 году выполнил серию портретов китайских актёров. Иранскому шаху так понравился его собственный портрет, что он пригласил художника в свой дворец на месяц. В 1940–41 годах сделал большую серию портретов артистов «Русского балета Монте-Карло».
С 1942 по 1975 год был официальным иллюстратором еженедельника «Таймс» (рисовал обложки-портреты выдающихся людей мира, за каждую получал $10.000).
В 1975 году в ноябре в интервью о своей выставке на родине32 сказал:
Я всегда любил рисовать. Когда я был ребёнком, мне иногда было интересней сидеть и мазать что-то на бумаге, чем играть с игрушками. Так оно и пошло. Сначала я писал лошадей, потом начал писать людей. А вот цветы и натюрморты я никогда не рисовал. Я почему-то к этому хладнокровен. Люблю рисовать животных, человеческие фигуры. Люблю пейзаж и портрет. Меня интересуют люди. Мужчины бывают очень характерны, женщины – красивы. В портрете я нахожу большую выразительность в смысле показа характера человека. Однажды ко мне в гости пришёл один человек и увидел на стене портрет балерины, который я сделал. Этот человек, очевидно, был психолог, во всяком случае, я так решил, потому что он, не зная этой женщины и глядя на её портрет, в точности рассказал про неё, про её характер. Для меня это было очень лестно. Значит, я это всё схватил и сумел перенести на холст. Я художник-реалист, хотя и допускаю фантазию в реалистическом искусстве. Ведь можно и фантастического дракона написать, но реально. Но когда художник пишет что-нибудь совершенно абстрактное и называет вещь, например, «Лунная ночь», а лунной ночи никакой не видно, то с этим я не согласен. <…>А так как я профессиональный художник, это моя работа, мой хлеб, то должен сам ездить и писать. Отец всегда очень поощрял мои занятия живописью, хотя и был моим строгим критиком. Он всегда охотно мне позировал. Мы сидели и разговаривали, а я писал. Потом мы обсуждали, как идёт работа. Он всегда очень верно критиковал. Вот, говорил, обрати внимание на это, вот тут мне кажется что-то неверным… У него глаз чудный был – ведь он сам очень хорошо рисовал и лепил. Он как-то вылепил свой бюст, который сейчас находится в Москве в Театральном музее имени Бахрушина. Он и меня рисовал, когда я был маленьким, и похоже меня делал, очень похоже. Отец рисовал карандашом, а потом промывал рисунок в молоке – фиксировал. Молоко закрепляет карандаш33.
Открывать на родине свою первую выставку очень волнительно. Наши русские люди ведь врать не будут. Нравится или нет, всегда скажут прямо. Помню свою первую в жизни выставку в лондонском театре «Ковент-Гарден», где пел отец. Стоял там за углом и подсматривал. Вот и сейчас волнуюсь, хотя выставка уже открылась. С Коровиным мы проводили много времени. Он писал рассказы о своей жизни, читая их мне и брату Фёдору. Очень я любил и Рахманинова. У него всегда было хорошо, весело. Я писал его портрет в Рамбуйе, там собиралось много народу, веселились. Сергея Васильевича многие считали человеком угрюмым, хмурым, а он только казался таким. На самом деле очень любил смех, шутки, розыгрыши.
Брат и я, мы оба очень дружили с Михаилом Чеховым. Какой талантище был! Никогда не забуду, как он в Москве Гамлета играл. Не красавца, не героя. Знаете, как иногда монолог читают – станут в гордую позу и громко: «Быть или не быть?» А он сидел и сам себя спрашивал: «Быть или не быть? Вот в чём вопрос». И постановка была изумительная. Но в Америке Чехов не мог играть из-за сильного акцента. Пришлось вместо сценической деятельности открыть актёрскую школу. Прекрасная была школа…
Язык, надо сказать, и для отца был камнем преткновения. Когда он пел по-русски, аудитория его не понимала, а из иностранных языков ему без акцента давался только итальянский. Он очень это переживал, ему не хватало контакта с публикой34.
Цель художника-портретиста, как я её понимаю, – добиться того, чтобы человек на холсте жил. А для этого необходимо «пропустить через себя» его внутренний мир, ощутить человека как личность и выразить своё представление о его образе. Кстати, пейзаж тоже должен сохранять, передавать настроение природы, прочувствованное живописцем. И, конечно, для художника очень важно точное ощущение пространства, масштабность… Мне вообще представляется, что и в живописи, и в музыке чувство соразмерности, гармония – главное. В Америке меня называют «вождём реалистов»; да, я считаю, что путь представителей «абстрактной школы» – это дорога в никуда. Абстракционизм – это болезнь, от которой в конце концов, я верю, искусство выздоровеет. Я и в музыке так называемый модерн не люблю, такая музыка ничего мне не говорит. Думается, что если в авангардистском опусе прозвучит лишняя нота, никто из слушателей этого и не заметит. А попробуйте представить себе лишнюю ноту в произведениях Моцарта или Мусоргского. <…>
Борис Шаляпин, 1975 г.
Когда я писал Тосканини, а он мне не позировал – я делал наброски на его репетиции с оркестром в Карнеги-Холл. Он постоянно останавливал оркестр, злился на бездарность музыкантов, а этого он не прощал никому. Помню, он говорит одному музыканту: «Пиано, пиано. Здесь играйте пиано». Тот начинает играть тише. Тосканини вновь останавливает оркестр. «Синьор, пиано!!» Тот играет ещё тише. Тогда в сердцах Тосканини кричит незадачливому музыканту: «Вы теперь играете так тихо, что я Вас не слышу. Вы должны играть пиано по отношению к оркестру в целом, а не к дирижёру…» Потом, наклонившись ко мне, тихо заметил: «Уж эти мне синьоры. Настоящий музыкант должен чувствовать звучание оркестра в целом, а не только слушать себя». Тосканини – самый вдохновенный дирижёр из всех, кого я знал.
Прокофьева я знал, но портрет его писал по фотографии. Его музыку я любил, встречался с ним в Париже у Н. Бенуа на «журфиксах». Тогда я подметил его интересную черту: он никогда не поддерживал светских разговоров, всегда говорил только с тем, кто ему интересен, в ком чувствовал личность. И тогда был очень внимателен к собеседнику.
Я стремлюсь создать коллекцию портретов выдающихся деятелей искусств, чтобы сохранить их образы для потомков. Как мало у нас прижизненных изображений Пушкина, и как это грустно. Он сам будто бы был доволен портретом кисти Кипренского. Но ведь одно и то же лицо в работах разных художников говорит нам о разных гранях личности35.
Отцовское наследие
В 1936 году 13 июня в Нью-Йорке Шаляпина, возвращавшегося из длительного турне по Китаю и Японии и проехавшего всю Америку с Запада на Восток, на вокзале встречал Борис и небольшая группа ближайших друзей. По желанию артиста пресса не сообщала широко о его приезде. Отец отдыхал в доме сына, подарил ему свою книгу «Маска и Душа», подписав на форзаце:
Живи, учись, взвешивай, будь честен! Никогда не пей алкоголей. И благо тебе будет, и долголетен будешь, и будут любить тебя люди. Работу делай своим наслаждением. А я всегда люблю тебя, милый сын мой Борис! Твой Папуля. 1936. Проездом через Америку36.
В 1938 году, когда отец умер, Борис приехал из Америки только 15 апреля. Он навестил друга семьи К. Коровина и вместе с ним пришёл к гробу. Позднее тот вспоминал: «Боря любил отца, и глаза его были полны слез.
– Брат Федя завтра приезжает, а маму и Ирину не выпустили из России. Папа сам говорил с ней за три дня до смерти по телефону»37.
В 1968 году, во время второго визита Бориса на родину, его встретил Сергей Тимофеевич Коненков и сразу повёз к его дому, к бюсту отца на Новинском бульваре.
«Я был очень тронут и тем, что Коненков повёз меня туда, и тем, что память отца чтут. Коненков ведь с юности был для меня богом. Учитель мой, один из колоссальных скульпторов мира. Это ведь он памятник Пушкину переставил, говорил: «Плохо, что Пушкину солнце светит в спину. Нужно, чтобы светило в лицо».
Сестра Ирина спрашивает:
– Сколько у тебя, Борис, отцовских портретов?
– Три или четыре…
– Где они?
– В разных концах света… Один в Париже, другой – в Колорадо-Спрингс… Вы знаете, сёстры и я, мы мечтаем о том дне, когда эти портреты, как и всё шаляпинское, будут собраны в Москве. Когда в Москве откроется музей Ф. И. Шаляпина, – тогда всё вернётся сюда… Именно это я и сказал министру Екатерине Алексеевне Фурцевой, которая с большой заинтересованностью, как мне показалось, встретила мысль о создании этого музея…
– А каким представляют музей дети Шаляпина?
– Он должен воссоздать жизнь и труд отца, – говорит сын, – гениальность русского народа, русского искусства. Естественно, мы надеемся, что музей будет в Шаляпинском доме, на улице Чайковского, в доме, где бывали все – Горький, Рахманинов, Глазунов, учёные, художники, общественные деятели. Бывали Луначарский, Демьян Бедный, Семён Михайлович Будённый…
– Такой музей, думается, может иметь мировое значение, – замечает Ирина Фёдоровна. – У меня хранятся горы афиш, программ, писем, фотографий – я буду рада передать всё это музею.
– И у меня для него кое-что припасено, – дополняет Борис Фёдорович. – Например, театральные костюмы отца. Не удивляйтесь, они сохранены… Многое берегут Лидия и Татьяна в США, Марфа – в Ливерпуле, Марина и Фёдор – в Италии…38
Эти планы были претворены в жизнь: вместе с архивом Шаляпина жена и дочь Бориса Фёдоровича передали в музей и все его картины.