Незнание большей части того, что существует, и отказ от минимума ожиданий от правительства – не приближение ли это к разобщенности, равносильной безумию тех, кто верит, что может управлять планетой?
Все политические лидеры уклоняются от истины, но здесь это носит систематический характер и проявляется не только в заявлениях, но и в каждом стратегическом расчете. Отсюда некомпетентность. Операция в Афганистане провалилась, война в Ираке была выиграна, как получается, Ираном, урагану «Катрина» было позволено стать сильнейшим стихийным бедствием в истории США, а террористическая активность растет.
На свой мобильный я получил СМС от благотворительной организации Orange. В нем говорилось, что, если я хочу помочь бездомным и оказавшимся в затруднительном положении в Луизиане, нужно набрать слово ПОТОП, и сумма, эквивалентная пяти долларам, будет немедленно переведена в благотворительную организацию с моего счета.
Сейчас я наберу еще несколько слов: КАК ДОЛГО МИРОВАЯ ВЛАСТЬ БУДЕТ НАХОДИТЬСЯ В ОНЕМЕВШИХ РУКАХ ТЕХ, КТО НИЧЕГО НЕ ЗНАЕТ?
Десять депеш о месте(июнь 2005)
Меня спрашивают: ты всё еще марксист? Никогда прежде опустошение, вызванное погоней за выгодой по законам капитализма, не было столь масштабным, как сегодня. Это понимает почти каждый. Как же можно не воспринимать всерьез Маркса, который предсказал и изучал это опустошение? Причина может быть в том, что многие, очень многие, утратили все свои политические ориентиры. Не имея при себе каких-либо карт, они не понимают, куда направляются.
Каждый день люди следуют указателям, ведущим куда-то – от их дома к выбранному пункту назначения. Дорожные знаки, указатели в аэропорту, табло в терминалах. Кто-то путешествует ради удовольствия, кто-то совершает деловые поездки, многие перемещаются из-за лишений или отчаяния. По прибытии они вдруг понимают, что находятся не в том месте, куда их вели указатели. Совпадают широта и долгота, местное время и валюта, нет только притягательности, свойственной выбранному ими пункту назначения.
Они не в том месте, в которое хотели попасть. Расстояние, отделяющее их от него, нельзя вычислить. Может, оно не больше оживленной улицы, а может, между ними лежит целый мир. Место утратило то, что делало его целью. Оно утратило свою территорию опыта.
Порой некоторые из этих путешественников пускаются в странствия на свой страх и риск и находят то самое место, до которого мечтали добраться, и, хотя это нередко оказывается сложнее, чем им казалось, обнаружив его, они испытывают неимоверное облегчение. Многие так никогда его и не находят. Они полагаются на знаки и как будто никуда не двигаются, как будто всегда остаются там же.
Каждый месяц миллионы людей покидают родные края. Они уходят, потому что там больше ничего нет, кроме того, что является для них всем, но не может прокормить их детей. Прежде всё было иначе. Это нищета нового капитализма.
После долгого и ужасного пути, после того, как они столкнутся со всей низостью, на какую только способны люди, после того, как уверуют в собственное несравнимое и упрямое мужество, эмигранты окажутся на какой-нибудь иностранной транзитной станции, где поймут, что всё, что у них осталось от родины, это они сами: их руки, глаза, ступни, плечи, тела, то, во что они одеты и что натянут на себя ночью, засыпая под отсутствующей крышей.
На некоторых фотографиях, сделанных Анабель Герреро в приютах Красного Креста для беженцев и эмигрантов в Сангатте (рядом с Кале), можно увидеть, что пальцы человека – это всё, что у него сохранилось от клочка пахотной земли, его ладони – частичка русла какой-то реки, а его глаза – семейная встреча, на которую он больше никогда не придет.
«Я спускаюсь по ступеням в метро, чтобы сесть на ветку „B“. Тут полно людей. Ты где? Да ну! И как погода? Сажусь в поезд, перезвоню позже…»
Из миллиардов разговоров по мобильному телефону, ежечасно происходящих в городах и пригородах по всему миру, большинство, будь то личных или деловых звонков, начинается с сообщения о местоположении звонящего. Людям нужно тотчас же определить, где они находятся. Как будто их преследуют сомнения, что они могут оказаться нигде. Окруженные столь многими абстракциями, они вынуждены изобретать и указывать собственные мимолетные пространственные ориентиры.
Больше тридцати лет назад Ги Дебор пророчески написал: «Накопление товаров массового производства для абстрактного пространства рынка не только нанесло сокрушительный удар по всем региональным и правовым барьерам, а также всем корпоративным ограничениям Средневековья, защищающим качество ремесленной продукции, но и уничтожило автономию и характерные особенности местности».
Ключевое условие современного общемирового хаоса – это де- или релокализация. Это относится не только к практике вывода производства в регионы с самой дешевой рабочей силой и минимальными правовыми нормами. Оно также включает в себя безумную офшорную мечту о новой безграничной власти: желание подорвать статус и доверие ко всем прежним устоявшимся в своих границах местам, так чтобы весь мир стал единым текучим рынком.
Потребитель – это по сути тот, кто чувствует или кого заставляют чувствовать себя потерянным до тех пор, пока он или она не потребляет. Названия марок и логотипы превратились в топонимы пространства Нигде.
В прошлом те, кто защищал свою родину от завоевателей, использовали известную тактику замены указателей, таким образом, что, скажем, табличка с надписью «САРАГОСА» указывала направление на «БУРГОС». Сегодня знаки меняют не столько защитники, сколько иностранные захватчики, чтобы сбить местное население с толку, запутать их в вопросах того, кто кем управляет, природы счастья, масштабах бедствия или того, где следует искать вечность. И вся эта путаница ставит целью убедить людей в том, что их главное спасение – это быть клиентом.
Между тем клиенты определяются тем, где они платят, а не тем, где живут и умирают.
Обширные области, которые некогда были сельской местностью, превращаются в зоны. Особенности этого процесса разнятся в зависимости от континента – Африка, Центральная Америка или Юго-Восточная Азия. Однако изначально такое расчленение всегда приходит извне, оно осуществляется в интересах корпораций, стремящихся ко всё большему накоплению, что означает захват природных ресурсов (рыбы на озере Виктория, древесины в лесах Амазонки, бензина – там, где его только можно обнаружить, урана в Габоне и т. д.), независимо от того, кому принадлежит эта земля и вода. Последующая эксплуатация ресурсов вскоре начинает требовать строительства аэропортов, военных и военизированных баз для защиты незаконной добычи и взаимодействия с местными мафиози. Потом начинаются племенные войны, голод и геноцид.
Люди в таких зонах теряют всякое ощущение дома: дети становятся сиротами (даже если фактически это не так), женщины – рабынями, мужчины – головорезами. И на восстановление привычной жизни понадобятся целые поколения. Каждый год такого корпоративного накопления увеличивает зону Нигде во времени и пространстве.
Между тем – и политическое сопротивление часто начинается именно между тем – самое главное, что нужно понять и запомнить: те, кто, получают выгоду из нынешнего хаоса, постоянно прибегают к дезинформации и путанице с помощью своих внедренных вещателей в СМИ. Однако их заявления никого никуда не ведут.
Но в то же время информационные технологии, разработанные крупными корпорациями и их армиями для того, чтобы осуществлять высокоскоростное управление своим Нигде, используются и другими как средство коммуникации в пространстве Везде, образовать которое они стремятся.
Карибский писатель Эдуард Глиссан прекрасно это выразил: «Сопротивление глобализации состоит не в том, чтобы отрицать глобальность, а в том, чтобы представить себе, какова конечная сумма всех ее возможных особенностей, и смириться с идеей, что, пока отсутствует хоть одна черточка, глобальность не будет такой, какая нужна нам».
Мы устанавливаем собственные ориентиры, даем названия местам, находим поэзию. Да, поэзию необходимо отыскать даже в это время «между тем». Гарет Эванс:
как полуденный кирпич хранит
румяное тепло пути,
как роза распускается, даруя нам покой,
приятный вздох,
она цветет, как ветер,
как тонкие березы поют истории о ветре,
не теряя времени
на пути грузовиков,
как листья изгороди сберегают свет,
который день уже отдал,
как ямочка ее запястья бьется,
будто грудка воробья,
в порыве ветра,
как хор земли находит свои очи в небе
и обращает их друг к другу
в изобильной темноте,
дорожи тем, что ценишь.
Их Нигде порождает странное – небывалое прежде – понимание времени. Цифровое время. Оно непрерывно продолжается днем и ночью, на протяжении всех времен года, в момент рождения и смерти. Оно столь же равнодушно, как и деньги. Но, несмотря на свою непрерывность, оно совершенно дискретно. Это время настоящего, оторванное от прошлого и будущего. Внутри него весь вес приходится на текущий момент, прошлое и будущее не имеют значения. Время более не колоннада, но единственная колонна из единиц и нулей. Это вертикальное время, ничем не окруженное – ничем, кроме отсутствия.
Прочтите пару страниц стихов Эмили Дикинсон, а затем посмотрите фильм Догвилль фон Триера. В поэзии Дикинсон вечность ощущается в каждой паузе, фильм же, напротив, безжалостно показывает, что происходит, когда из повседневной жизни стирается всякий след вечности. А происходит то, что все слова и язык оказываются бессмысленными.