еще раньше – на Гавайях. На пенсию так не катаются. Так что, Мэри, не пытайся меня разжалобить…
– Прекрати, Барт. Не перегибай палку.
– Я уж не говорю о его новехоньком «кадиллаке» и фургоне. Недурные машинки, да? На какой из них они ездят получать продуктовые карточки?
– Замолчи! – прошипела Мэри, вцепившись в край стола. Глаза ее горели, зубы оскалились.
– Извини, – пробормотал он, сникая.
– Вот ваш заказ!
Официант расставил перед ними эндибургеры, картофель-фри, блюдечки с зеленым горошком и крохотными луковками, затем отбыл восвояси. Некоторое время они молча ели, сосредоточившись на том, чтобы не измазать соусом подбородок и колени. Интересно, сколько семей удалось сохранить благодаря эндибургерам, подумал он. А ведь дело-то совсем нехитрое – жуй себе да молчи в тряпочку. Мэри отложила недоеденный эндибургер в сторону, промокнула салфеткой губы и сказала:
– Ничуть не хуже, чем в прежние дни. Послушай, Барт, ты хоть приблизительно представляешь, как быть дальше?
– Ну конечно, – уязвленно ответил он. Хотя, по правде говоря, даже понятия об этом не имел. Вот выпей он еще двойное виски, тогда другое дело.
– Ты хочешь, чтобы мы развелись?
– Нет, – твердо сказал он, понимая, что от него ждут четкого ответа.
– Ты хочешь, чтобы я вернулась?
– А ты сама хочешь?
– Не знаю, – сказала она. – Говоря начистоту, Барт, я впервые за двадцать лет испугалась за себя. Да-да, я о себе беспокоюсь. – Она поднесла было ко рту эндибургер, но тут же снова отложила его. – Разве ты не знаешь, что я лишь по воле случая вышла за тебя замуж? Ты никогда об этом не задумывался?
Похоже, она осталась удовлетворена его неподдельным изумлением.
– Да, так я и думала. Я была беременна, поэтому, конечно же, хотела выйти за тебя. Однако что-то внутри меня усиленно этому противилось. Какой-то внутренний голос настойчиво нашептывал, что это будет самая страшная ошибка в моей жизни. Три дня я поджаривалась на медленном огне, а по утрам, когда меня тошнило, ненавидела тебя лютой ненавистью. Что мне только в голову не приходило! Убежать на край света. Сделать аборт. Родить ребенка и отдать его на усыновление. Родить ребенка и оставить себе. В конце концов я все-таки остановилась на самом разумном варианте. Как мне казалось. – Она горько рассмеялась. – И все равно потеряла ребенка.
– Да, это так. – Он сокрушенно покачал головой, отчаянно надеясь, что разговор перейдет на другую тему. Ему показалось, что его только что с головой окунули в нечистоты.
– И все же, Барт, я была с тобой счастлива.
– Правда? – машинально переспросил он. Ему вдруг отчаянно захотелось удрать. Зря он все-таки ее пригласил. Ничего у них не выйдет.
– Да. Однако беда в том, что семейная жизнь действует на мужа и жену по-разному. Помнишь, как в детстве ты никогда не беспокоился из-за своих родителей? Ты просто считал, что они всегда будут рядом с тобой; подобно еде, одежде и крыше над головой.
– Да, наверное. Так оно и было.
– А я вот ухитрилась забеременеть. В течение последующих трех дней передо мной открылся новый мир. – Она пригнулась вперед, глаза взволнованно сияли, и он вдруг ошарашенно осознал, что этот всплеск эмоций необыкновенно важен для нее. Что он куда важнее общения с подругами, походов по магазинам и восхищения шоу Мерва Гриффина. Неужели все годы замужества она вынашивала эти мысли? Двадцать лет? Господи, а ведь они и правда прожили вместе двадцать лет. Ему вдруг стало не по себе. Куда приятнее было вспомнить, как Мэри находила в кювете пустую бутылку и торжествующе, улыбаясь до ушей, махала ею над головой.
– Я вдруг поняла, что я тоже личность, – сказала она. – Независимая личность, которая вовсе не обязана отчитываться или объясняться перед кем бы то ни было. С другой стороны, рядом со мной не было человека, на которого я могла бы целиком положиться, которому могла бы довериться в трудную минуту. Поэтому я поступила разумно. Как моя мать, а до нее – моя бабушка. Как мои подруги. Мне надоело ходить в невестах и искать спутника жизни. Вот почему я согласилась выйти за тебя. Я ни о чем не беспокоилась, даже после смерти Чарли, потому что рядом оставался ты. А ты всегда был со мной добр. Я тебе очень за все это благодарна. Но вот жила я в замкнутом мирке. Словно в бутылке. Я совершенно перестала думать. Разучилась. Мне только казалось, что я думаю, но это было не так. А теперь мне больно думать. Да, больно. – Она подняла глаза и с минуту смотрела на него с легким укором; затем слабо улыбнулась. – Поэтому, Барт, я хочу, чтобы теперь ты сам немного подумал. Что нам делать?
– Я собираюсь устроиться на работу, – соврал он.
– Вот как?
– И я схожу к психиатру. Мэри, все наладится, вот увидишь. Я, конечно, был слегка не в себе, но теперь все встанет на свои места. Я…
– Так ты хочешь, чтобы я вернулась домой?
– Да, недельки через две. Я должен кое-что уладить…
– Домой? Господи, о чем я говорю? Ведь наш дом вот-вот снесут. Сровняют с землей. Боже, какой кошмар! – простонала она. – И зачем ты все это устроил?
Этого он вынести не мог. Мэри, его Мэри, прежде так себя не вела.
– Может, и не снесут, – промолвил он и взял ее за руку. – Может, они передумают. Я схожу, поговорю с ними, объясню ситуацию…
Мэри отдернула руку. В ее глазах застыл страх.
– Барт, – прошептала она.
– Что… – Он осекся в недоумении. Что он ей наговорил? Почему она смотрит на него, преисполненная ужасом?
– Ведь ты знаешь, что наш дом снесут. Ты давно это знал. А мы сидим здесь и разговариваем…
– Нет. – Он покачал головой. – Ничего подобного. Все совсем не так. Мы… Мы… – Но чем же они на самом деле занимались? Он вдруг почувствовал себя растерянным, сбитым с толку.
– Барт, я, пожалуй, пойду.
– Я устроюсь на работу…
– Мы потом поговорим. – Она быстро встала, стукнувшись бедром о ребро стола, от чего звякнула посуда.
– Психиатр, Мэри. Клянусь тебе, что я…
– Мама просила меня зайти в магазин…
– Ну так иди! – заорал он; головы, как по команде, повернулись в их сторону. – Пошла вон, дрянь ты этакая! Высосала из меня все соки, а мне что оставила? Дом, который вот-вот снесут. Убирайся с глаз моих долой!
Мэри поспешила прочь. В зале наступила могильная тишина, стоявшая, казалось, целую вечность. Затем мерный гул голосов возобновился. Он посмотрел на свой недожеванный эндибургер, весь дрожа, боясь, что его вот-вот стошнит. Затем, овладев собой, расплатился и вышел не оглядываясь.
12 декабря 1973 года
Накануне вечером (пьяный в стельку) он составил список подарков к Рождеству, а теперь бродил по городу с его урезанной версией. Первоначальный вариант поражал воображение – в нем значились более ста двадцати имен, в том числе самые дальние родственники его и Мэри, друзья и знакомые, а в самом конце – Боже, спаси королеву – Стив Орднер, его жена и – самое невероятное – их горничная.
Он уже вычеркнул из списка большинство имен, изумленно похихикивая над некоторыми из них, а теперь неторопливо прохаживался мимо витрин, уставленных рождественскими подарками; поразительно, но их до сих пор вручали от имени стародавнего голландского воришки, который проникал в дома по дымоходам и выкрадывал у людей последние ценности.
Он шел, нащупывая облаченной в перчатку рукой пачку купюр в кармане – пятьдесят десятидолларовых бумажек.
Да, сейчас он проживал свою страховку, первая тысяча долларов из которой растаяла с невероятной быстротой. Он подсчитал, что при таких тратах останется без гроша уже к марту, а то и раньше. Тем не менее мысли эти ничуть его не обеспокоили. Где он окажется в марте и чем будет заниматься, было столь же для него непонятно, как дифференциальное исчисление.
Он зашел в ювелирный магазин и купил для Мэри серебряную брошь, сделанную в виде совы. Вместо глаз у совы блестели бриллианты. Брошь обошлась ему в сто пятьдесят долларов, не считая налога. Продавщица рассыпалась в комплиментах. Она была уверена, что его жена придет в восторг от такого подарка. Он улыбнулся. Целых три встречи с психиатром коту под хвост, Фредди. Что ты на этот счет думаешь?
Фредди промолчал.
Он зашел в крупный универсальный магазин и поднялся по эскалатору в отдел игрушек, украшением которого служила огромная электрическая железная дорога – в зеленых пластмассовых холмах зияли туннели, над рельсами были укреплены светофоры, а по трехъярусным рельсам мимо станций и вокзальчиков громыхал паровозик «Лайонел», выпуская клубы искусственного дыма и увлекая за собой длинный состав вагончиков с надписями: «Би энд Оу», «Су-лайн», «Грейт норзерн», «Грейт вестерн», «Уорнер бразерс» (почему «Уорнер бразерс»?), «Дайамонд интернэшнл», «Саузерн пасифик». Вокруг деревянного ограждения столпились мальчуганы с родителями (главным образом – отцами), и он вдруг проникся к ним нежностью, настоящей, не тронутой завистью. В эту минуту он мог подойти к ним, признаться в любви, выразить свою благодарность и вообще – пожелать счастья. И еще он попросил бы их беречь себя.
Пройдя мимо стеллажей с куклами, он выбрал по одной для каждой из трех своих племянниц: Малышку Кэтти для Тины, Мейси-акробатку для Синди и Барби для Сильвии, которой уже исполнилось одиннадцать. В следующей секции он взял электронного морского пехотинца для Билла, а для Энди, по некотором размышлении, остановился на шахматах. Энди было уже двенадцать, он вступал в опасный возраст. Беа из Балтимора как-то призналась Мэри, что уже не раз обнаруживала на его простынях запекшиеся желтоватые пятна. Неужели такое возможно? Так рано? Мэри сказала Беа, что дети сейчас развиваются быстрее, чем раньше. По мнению Беа, все дело было в молоке и витаминах, однако она предпочла бы, чтобы Энди больше занимался спортом. Или ездил в летние лагеря. Верхом бы катался. Или хоть чем-нибудь вообще занимался.
Не обращай на них внимания, Энди, подумал он, сжимая под мышкой шахматную доску. Разыгрывай королевский гамбит, а сам тем временем мастурбируй под столом, если хочешь, и плевать тебе на всех.