– Быть не может.
– Чистая правда. Я хотел, чтобы вы это знали. Я же говорил вам, Доус, – победить в этой войне невозможно.
– Вы скотина! – взорвался он. – Вранье! Я вам не верю. Только на кой черт вам сдалось звонить мне в Рождество и пичкать своим враньем?
– Я говорю правду, Доус. Вам придется начать все сначала. И сейчас, и потом, и всегда.
– Я вам не верю.
– Эх, бедняга! – вздохнул Мальоре. Голос его звучал искренне, и это было хуже всего. – Боюсь, вам Новый год тоже радости не принесет.
И повесил трубку.
Так начались рождественские праздники.
26 декабря 1973 года
Словно в подтверждение слов Мальоре, в тот же день он получил письмо от них (именно так он теперь рассматривал людей из городского управления – в виде личного местоимения, напечатанного курсивом, наподобие шрифта на афише фильма ужасов).
Он повертел белый конверт в руках, рассматривая его со смешанным чувством отчаяния, ненависти, страха, гнева и опустошенности от сознания своего поражения. Его так и подмывало разорвать конверт с письмом в клочья и выкинуть в снег не читая, но он сдержался. Вскрыл конверт, едва не разодрав его надвое, и вдруг осознал, что его обвели вокруг пальца. Оставили с носом. Поимели, грубо говоря. Он уничтожил их машины и бухгалтерскую отчетность, а они нашли всему замену. Это было все равно что сражаться в одиночку против всей китайской армии.
Я говорю правду, Доус. Вам придется начать все сначала. И сейчас, и потом, и всегда.
В другом конверте прибыло стандартное напоминание из Управления дорожных работ:
Дорогой друг!
Скоро наш большой кран доберется и до Вашего дома. Не пропустите это торжественное событие, и Вы увидите собственными глазами, КАК МЫ УЛУЧШАЕМ ВАШ ГОРОД!
Но это письмо пришло из городского управления и было адресовано лично ему. В нем говорилось вот что:
20 декабря 1973
Мистеру Бартону Д.Доусу,
Западная Крестоллен-стрит, 1241
Уважаемый мистер Доус!
Нам стало известно, что Вы последний из жильцов Крестоллен-стрит, кто еще не сменил места жительства. Надеемся, что никаких проблем с переездом у Вас не возникнет. Мы располагаем подписанной Вами формой номер 19642-А (ознакомлением с информацией о проведении дорожных работ в соответствии с проектом 6983-426-73-74-НС), однако до сих пор не получили от Вас подписанную форму о согласии на переезд (6983-426-73-74-НС-9004, синяя папка). Насколько Вам известно, мы не сумеем компенсировать Вам расходы, связанные с переездом и приобретением нового жилья, пока не получим от Вас эту форму. В соответствии с выпиской из налоговой ведомости за 1973 год, стоимость Вашего дома, располагающегося по адресу: Западная Крестоллен-стрит, 1241, оценена в 63 500 долларов. Согласно действующему законодательству, Вы должны переехать на новое место жительства до 20 января 1974 года; в этот день на Западной Крестоллен-стрит начнутся работы по сносу старых домов.
Напоминаем также, что в соответствии с законодательством нашего штата (указ 19452-36), не выехав из своего дома до полуночи 19 января 1974 года, Вы преступите закон. Мы убеждены, что это Вам известно, однако считаем своим долгом напомнить, во избежание недоразумений.
Если у Вас возникли проблемы с переездом, звоните мне в течение рабочего дня или приезжайте лично. Я уверен, что мы с Вами обо всем договоримся, поскольку мы всегда готовы оказать Вам любое содействие. Позвольте в заключение поздравить Вас с Рождеством и пожелать счастливого Нового года.
Искренне Ваш,
От имени городского управления
ДТГ/тк
– Нет, – пробормотал он. – Не позволю.
Разорвав письмо на мелкие клочки, он выкинул обрывки в мусорную корзину.
В тот вечер, сидя перед телевизором, он вспоминал страшные события сорокадвухмесячной давности; именно тогда они с Мэри впервые узнали, какую жестокую участь уготовил Бог их сынишке Чарли.
Фамилия доктора была Янгер. На дипломах в его кабинете вслед за фамилией шло долгое перечисление ученых степеней и регалий, но они твердо усвоили одно: доктор Янгер был крупным специалистом по заболеваниям мозга.
По приглашению Янгера они с Мэри в жаркий июньский день приехали к нему в больницу, где уже девятнадцать дней лежал Чарли. Их принял доктор Янгер, на вид лет сорока пяти, привлекательной наружности, крепкий и загорелый. А вот руки доктора Янгера просто заворожили его. Огромные и неуклюжие, они сновали по столу с неподражаемой легкостью и какой-то змеиной, даже чем-то отталкивающей грацией.
– У вашего сына опухоль мозга, – с места в карьер заявил доктор Янгер. Говорил он спокойно, почти без выражения, но глаза его следили за ними с такой настороженностью, будто он только что заложил под их стулья по фугасу.
– Опухоль, – тихо, почти безжизненно повторила Мэри.
– Насколько это серьезно? – спросил он Янгера.
Первые симптомы появились месяцев восемь назад. Головные боли – сначала изредка, затем все чаще и чаще. Потом у мальчика стало двоиться в глазах, особенно после физической нагрузки. Потом – Чарли стыдился этого особенно мучительно – он время от времени стал мочиться в постель по ночам. Однако они впервые показали его своему семейному врачу лишь после того, как Чарли временно ослеп на левый глаз; при этом всегда голубой глаз сделался совершенно багровым, как солнечный закат. Врач осмотрел ребенка и нашел еще кое-какие отклонения. Вскоре после этого Чарли стал мерещиться запах апельсинов, иногда у него немела левая рука, а порой он неосознанно начинал нести полную околесицу или даже откровенную похабщину.
– Это серьезно, – сказал Янгер. – Вам следует приготовиться к худшему. Его опухоль неоперабельна.
Неоперабельна.
Это слово несколько лет эхом отдавалось в его ушах. Он никогда прежде не подозревал, что слова можно различать на вкус, однако у этого страшного слова имелся собственный вкус. Отталкивающий, но вместе с тем сочный, словно у недожаренного гамбургера, приготовленного из падали.
Неоперабельна.
По словам Янгера, где-то в глубине мозга Чарли угнездились плохие клетки; опухоль была размером с грецкий орех. Будь эта опухоль на столе, ее можно было бы раздавить одним щелчком. Однако беда заключалась в том, что эта пакость затаилась в самых недрах мозга мальчика, где медленно росла, вызывая новые и новые отклонения.
Как-то раз, еще до встречи с доктором Янгером, он пришел навестить Чарли в обеденный перерыв. Они беседовали о бейсболе, обсуждали шансы местной команды пробиться в плей-офф Американской лиги.
– Мне кажется, – сказал Чарли, – если их подающие мммммммм мммм мммм подающие ммммммм мммм мммм продержатся ммммм мммм мммм…
Он склонился вперед.
– Что, Фред? Я не понимаю, что ты говоришь.
Глаза Чарли закатились.
– Фред? – прошептал он, теряясь. – Фредди…
– Проклятые гребаные обосранные ннннн говновпендюрщики! – дико завопил его сын с больничной койки. На протяжении нескольких секунд с губ ребенка слетали самые грязные ругательства, пока он не потерял сознание.
– СЕСТРА! – завопил он. – СКОРЕЕ, СЕСТРА! О ГОСПОДИ!
Именно эти проклятые клетки принуждали Чарли говорить так. Жалкое скопление мерзких клеток величиной с грецкий орех. Однажды, по словам ночной сиделки, Чарли в течение пяти минут подряд выкрикивал слово собакость. Да, все дело в клетках…
– Вот посмотрите, – сказал им доктор Янгер в тот жаркий июньский день. Он развернул толстый рулон специальной бумаги и показал им запись волн, снятых с головного мозга их сына. Для сравнения доктор предъявил им также энцефалограмму здорового мозга, но она не понадобилась. Рассматривая то, что творилось в мозгу Чарли, он вновь ощутил во рту этот мерзкий и сочный вкус. На бумажной ленте беспорядочно чередовались острые горные пики (словно понатыканные кинжалы) и глубокие долины.
Неоперабельна.
Если бы эти клетки выросли в наружной части мозга, хватило бы и мелкой операции. Но эта опухоль размером с грецкий орех выросла очень глубоко и продолжает увеличиваться с каждым днем. Вмешательство с помощью скальпеля, лазера или криохирургия могут временно продлить жизнь. Точнее – бессознательное существование. Без хирургического вмешательства гроб для Чарли придется заказывать уже совсем скоро.
Все это доктор Янгер изложил в общих чертах, порой сбиваясь на медицинские термины, значения которых они не понимали, да и не пытались понять. В первое мгновение в голове его вихрем пронеслась непростительная, предательская мысль: Слава Богу – это не со мной. Тут же вернулся странный вкус, а с ним пришло безутешное горе.
Сегодня грецкий орех, а завтра – весь мир. Ползучая неизвестность. Умирающий малыш. Беда, в которую сердце отказывается верить.
Чарли умер в октябре. Слов прощания он не говорил. Последние три недели мальчик не выходил из комы.
Он тяжело вздохнул и отправился в кухню готовить себе коктейль. Темная ночь по-кошачьи беззвучно прокралась в окна. Без Мэри дом казался вконец опустевшим. Он повсюду то и дело натыкался на собственное старье – выцветшие фотографии, рваный спортивный костюм, стоптанные тапочки под комодом. Черт знает что.
После смерти Чарли он уже никогда больше его не оплакивал; даже на похоронах ни слезинки не пролил. А вот Мэри рыдала, почти не переставая. Порой ему казалось, что она целыми неделями напролет ходит с заплаканными глазами. Но в конце концов оказалось, что именно она нуждается в исцелении.
Смерть Чарли потрясла ее, это было очевидно. Мэри прежняя и настоящая различались разительно. Раньше она притрагивалась к спиртному лишь в том случае, если это было необходимо для его карьеры. Со слабеньким коктейлем в руке могла просидеть целый вечер. Лишь простудившись, позволяла себе пропустить стаканчик горячего грога на ночь. И все. Но вот после смерти их сына Мэри не только составляла ему компанию по возвращении с работы, но потом выпивала еще и на сон грядущий. Быть может, в иных семьях пьют и побольше, но перемены были налицо. Прежде Мэри редко плак