– Неужели улетаете?
– Я пробыл здесь десять дней и прочитал восемь лекций, – ответил Блейз. – Боюсь, что времени остается в обрез. Так что пора лететь. Кроме того, мне кажется, что я и так сделал для вас все, что мог.
– Да, – после небольшой паузы произнес Маккей. – Я слушал ваши выступления. Конечно, было бы еще лучше, если бы я мог прямо заявить, что Новая Земля собирается нанимать наши войска.
– Потребуются им войска или нет, все еще зависит от вас, – заметил Блейз. – Кстати, это одна из причин того, что я так спешу.
Его собеседник снова помолчал.
– Конечно, – наконец отозвался Маккей. – Конечно. Да, я откладывал заявление о том, что вы являетесь кандидатом на пост Первого Старейшины, так как не хотел до поры до времени показывать свою уверенность в исходе выборов. Но раз вы уже улетаете, то мне, наверное, лучше всего сделать это прямо в сегодняшнем вечернем выступлении.
– Наверное, – сказал Блейз. – К сожалению, я не смогу вас услышать, но через несколько дней после прибытия на Кассиду я обязательно узнаю о содержании вашей речи из новостей.
Он помолчал, ожидая, что еще скажет Маккей.
– Что ж, желаю удачи, – услышал он голос Маккея. – Мои поздравления, Первый Старейшина.
– Взаимно, Старейший, – ответил Блейз. – До встречи.
– И не забывайте, что вы должны вернуться к моей инаугурации… – быстро добавил Маккей. – Ее никак нельзя откладывать надолго.
– Придется отложить на столько, на сколько потребуется, – произнес Блейз. – В нашей истории есть пример, когда инаугурация Старейшего произошла чуть ли не через год после выборов. Так что, если вам понадобится прецедент, он есть. Поддерживайте со мной связь, и я дам вам знать, когда наступит нужный момент.
– Договорились, – согласился Маккей. – Счастливо долететь.
– Удачных выборов, – в тон ему ответил Блейз и отключился.
Чуть позднее, уже на борту корабля, уносящего его к Кассиде, когда позади остались два фазовых сдвига и связь с Гармонией стала невозможной, Блейз записал свой разговор с Маккеем, чтобы сохранить его в памяти.
Перечитывая рукописное изложение разговора, он размышлял по поводу того, каким тоном были произнесены те или иные фразы. Конечно, никаких особых выводов он не сделал; ясно, что епископ крайне озабочен своим ближайшим будущим. Его волновал исход выборов, даже несмотря на то что он был практически предрешен. Но чувствовалось, что Маккей начинает и тяготиться своей зависимостью от Блейза.
У Маккея не было возможности без помощи Блейза выполнить свои многочисленные предвыборные обещания, которые сводились к тому, что вскоре после его избрания на Квакерские миры хлынет долгожданный денежный поток. Единственным источником средств для обеих планет по-прежнему оставалась сдача внаем молодых людей. Ни Гармония, ни Ассоциация не располагали никаким другим экспортным товаром. О них и Дорсае всегда говорили только как о «голодающих мирах».
На этих трех планетах почти не было природных ресурсов, и остальным Молодым Мирам они могли предложить лишь военных – такой была их специализация, причем Дорсай, занявшийся этим раньше, пошел по пути качественного роста, оставляя таким образом Квакерским мирам единственный немудреный путь – рост количественный.
Поэтому Маккей только теперь начал осознавать, насколько он зависим от Блейза, и ему это явно не нравилось. Оставалось надеяться, что дело ограничится лишь беспокойством по этому поводу и у епископа не возникнет подозрений, что вскоре он станет послушной игрушкой в руках Блейза.
Блейз задумчиво скормил свои заметки фазовому деструктору и некоторое время наблюдал, как листки исчезают внутри и превращаются в мельчайшие частицы, равномерно рассеянные по Вселенной.
Ему оставалось записать еще кое-что, пока события были свежи в его памяти. Только сейчас он понял, что подсознательно оттягивал момент изложения их на бумаге. Такая нерешительность была дурным признаком и свидетельствовала о том, что его память, возможно, пыталась избавиться от каких-то очень важных для него воспоминаний, за которыми таилось что-то либо пугающее либо отвратительное.
Он взял еще один листок толщиной всего в молекулу и начал писать:
Я пишу это на борту космического корабля, летящего на Кассиду. Как ни странно, но прежде всего мне следовало бы обсудить это с Тони. Я пишу «как ни странное, поскольку разговор этот, с моей точки зрения, попросту невозможен. Я уверен, что даже частичное знакомство с моими планами для нее будет настоящим потрясением: столько жертв потребует их воплощение в жизнь – необходимых жертв!
За несколько дней до нашего отлета с Гармонии Барбедж сообщил, что местная милиция окружила отряд революционеров, к которому примкнул Хэл Мэйн, и предложил нам с Тони принять участие в его захвате. Правда, милиция дала маху. Зато благодаря этой поездке я сделал два довольно неприятных открытия по поводу себя.
Первое было связано с решением командира местной милиции повесить трех местных жителей, поскольку ему не удалось взять в плен настоящих революционеров, а также реакцией Тони на этот жестокий приказ.
Я, конечно, мог бы убедить себя, что меня волновало душевное состояние Тони, но это было бы просто самообманом. Я сам не мог допустить этой казни.
Почему я отреагировал именно так – из-за своего отчасти экзотского происхождения или из-за воспоминаний о матери, – значения не имеет. Факт остается фактом: оказавшись лицом к лицу с людьми, которых вот-вот должны были казнить, я повел себя так, что в будущем, при определенном стечении обстоятельств, это может поставить под угрозу все мои планы.
Я всегда говорил себе, что мне, если я хочу еще при жизни добиться изменений в человеческом обществе, придется смириться с неизбежными жертвами – кому-то, выполняя мои приказы, все равно придется умереть.
Но там, на Гармонии, я вдруг понял, что не могу смириться с несправедливой казнью, которая, в принципе, ничто по сравнению с ценой исполнения моих собственных планов.
И повел я себя вовсе не спокойно и разумно. Нет, это была резкая, инстинктивная, бессознательная реакция – как будто я старался защитить себя от какой-то физической угрозы.
Запомнилось мне и лицо майора, когда он услышал, что я запрещаю казнить этих людей.
Я знаю, что мое лицо после стольких лет упражнений и практики не выражало ни малейшей угрозы и оставалось совершенно спокойным. Я уверен, что полностью контролировал свой голос, звучавший совершенно ровно и спокойно. И все же я до смерти напугал его.
Как я могу теперь осуществлять свои планы, если не уверен в том, что меня устраивает цена их воплощения? Я не допустил, чтобы повесили невинных людей. Я был готов убить майора, попытайся он мне противоречить.
И теперь я знаю, как поведу себя в ситуации, которая может оказаться решающей.
Мне остается проводить в жизнь задуманное и надеяться на лучшее. Я просто не в состоянии отказаться от своей мечты о будущем. Те, кто живет сегодня, захватят лишь самый ее краешек. И только их внуки и правнуки в полной мере сумеют реализовать себя. Будущее слишком прекрасно, чтобы не попытаться создать его. Так что пока остается только двигаться вперед. Что я и делаю.
Блейз еще раз перечитал написанное. Затем взял оба листка и сунул их, как и предыдущие, в щель деструктора. И не важно, что они будут уничтожены. Его память навсегда сохранит их содержание вместе с событиями прошедшего дня.
Он еще некоторое время посидел за столом. Казалось, не только его тело, но и ум находятся в каком-то подвешенном состоянии. Сознание пробудилось первым, и Блейз сразу вспомнил: кое-что так и осталось незаписанным, поскольку он плохо представлял, как это можно выразить в словах. Самое лучшее решение проблемы, – сказал он себе, – сесть и начать писать. А слова либо придут, либо нет. Важно было хоть как-то занести свои мысли на бумагу, и вполне вероятно, что это поможет ему прояснить вопрос для себя.
Я не рассказывал об этом Тони, – писал он, – хотя и сам не знаю почему. Особых причин не говорить ей у меня нет. То, что это связано с другой женщиной, не имеет никакого отношения к моим колебаниям – так мне, во всяком случае, кажется, – хотя, честно говоря, если я об этом упомяну, то неудобно будет скорее мне, чем ей.
Блейз остановился и задумался.
И тем не менее я должен войти в собственную память так же, как я вошел в тот лес, – снова начал он, – и передать впечатление, которое произвела на меня Рух Тамани. Возможно, именно в ее отряде находится Хэл Мэйн под именем Говарда Иммануэльсона.
Особенно хотелось бы запомнить то, насколько она поразила меня. И дело не только в ее необычайной красоте, хотя она действительно самая красивая из когда-либо виденных мною женщин. По правде говоря, я даже не представлял, что может существовать некто, являющийся квинтэссенцией самого слова «красота». Но в ней был какой-то внутренний свет, хотя это и не совсем то, что чувствовал я на самом деле. Ее окружала какая-то невидимая, но почти осязаемая аура. Я ощутил эту ауру еще до того, как мои глаза привыкли к царящему в лесу сумраку и я сумел разглядеть ее обладательницу. Если бы, во мне была хоть малая толика присущей квакерам религиозности – я бы, наверное, пал перед ней на колени.
Я дорого бы дал за то, чтобы узнать ее поближе. Правда, нельзя сказать, что хотел бы этого больше, чем встречи с Хэлом Мэйном. Как ни стараюсь, все равно не могу вспомнить, как же он выглядел при нашей случайной встрече. Перед моим внутренним взором отчетливо встают лица тех, кого видел тогда, – и мне кажется, что среди них его нет. Вряд ли ему удалось затеряться среди окружавших меня людей. Но тогда остается предположить только одно: я подсознательно боюсь найти Хэла Мэйна и выяснить его возможности.
Что если он превосходит меня или ни в чем не уступает мне? Тогда отведенная ему в истории роль – быть моим антагонистом, а не союзником.