Вот и долгожданный день! На равнине Сарабинского склона, недалеко от летника Дагдая, с раннего утра стал собираться народ. У коновязей, сделанных торопливыми руками, скапливалось все больше коней и телег. Старики угощали друг друга табаком, женщины вязали чулки, дети поднимали возню. Доржи и Бадма прибежали, конечно, первыми.
Незадолго до скачек Мархансай проиграл Тыкши Данзанову белоногую кобылу. Как это случилось, никто не знает. Карт Мархансай и в руки не берет. Доржи слышал, как мать рассказывала соседкам:
— Зашла я к Мархансаевым. У них Тыкши Данзанов сидит и хохочет: «Ха-ха-ха, теперь кобыла моя!» А Мархансай, красный от злости, кричит: «Узду оставь! На передней правой ноге подкова новая… Пусть Холхой снимет». Подбежал к жене. «Нож где? Где нож, спрашиваю… Надо гриву у кобылы остричь и хвост отрезать… Веревку буду из волоса вить». Тыкши выпучил глаза: «Вы шутите, Мархансай-бабай». А тот схватил нож и выбежал из юрты. Тыкши тогда крикнул: «Не забудьте кусок мяса от живой кобылы отрезать!»
С того дня Мархансай не разговаривает с Данзановым.
Сейчас он подошел, насмешливо спросил:
— Что, зайсан, у белоногой кобылы хвост отрос? Будет она участвовать в скачках?
— Нет. Она ленивая… Вот когда будет состязание, чья кобыла больше сена съест, она всех побьет. В кого такая уродилась, не знаю…
Мархансай смолчал, выплюнул под ноги жвачку табаку. Забавные у него ноги, у Мархансая: кривые, будто он всю жизнь просидел верхом на жирном баране, стерег, чтобы не украли.
Чем выше солнце, тем больше людей. Вот кто-то тревожно и громко выкрикнул:
— Думцы!
Пронеслась белая тройка, запряженная в нарядную телегу. Оглушительно звенели колокольчики. На козлах восседал Гомбо Цоктоев. Какая-то женщина с ребенком на руках зазевалась и чуть не попала под копыта… В телеге сидели тайша Юмдылык Ломбоцыренов и два русских нойона-чиновника. За тройкой бойкий каурый жеребец легко нес телегу, на которой восседал со своей семипудовой женой сам письмоводитель степной думы Бобровский. Вот показался и нойон земского суда Павлинов. За ними — жена тайши с сыном и двумя женщинами, дальше сотник Колотилин. Позади всех, в густой туче пыли, проскакал на хромой кобыле лама Хурдан Тугут. Ему полагалось жить в дацане холостяцкой жизнью, а Тугут не выдержал — на днях переселился в улус и привел в юрту жену. Его встретили веселым смехом.
У тайши смуглое лицо, умные и недобрые глаза. Ему больше пятидесяти лет, но ни одного седого волоса. На голове черная бархатная шапка с собольей оторочкой. Он покручивал и без того тонкие усы, будто собирался продеть их в иголку. На плечах у Ломбоцыренова голубой шелковый халат, тоже отороченный соболем. На груди две медали — золотая и медная.
Для важных гостей были приготовлены дорогие ковры. Тайша направился на свое место. За ним следовали русские гости.
Неподалеку от гостей уселись зайсан Тыкши и Ганижаб. Дальше — Мархансай. Все они заискивающе смотрели на тайшу, а в душе были обижены, что тот ни слова им не сказал, даже не поздоровался.
Доржи отошел от коновязи, шныряет между людьми, слушает и смотрит… Какие красавцы кони бывают на свете! Из какого ключа они воду пили, на каких лугах росистую траву щипали?.. Кто же из них выйдет победителем?
Есть чем восхищаться Доржи. Здесь собраны лучшие кони самых богатых людей Джидйнской и Селенгинской долин, Дырестуя, Боргоя и Иволги…
Улусники любуются высоким рысаком с красивой кличкой Огонь. Они называют его ласково — Жаркий огонь. А рысак как бы чувствует общее внимание и восхищение, нетерпеливо бьет копытом о землю, гордо поднимает голову, прядает высокими ушами. Рядом Дымчатый скакун, или Дымка-красавец, как его здесь прозвали. Дымка грызет дерево коновязи. У него гибкое тело, длинная голова, грудь, как у голубя… А вот Алтай шагай — Золотая бабка — ашабагадского зайсана. У него золотистые копыта, стройные ноги, а уши еще острее, чем у Жаркого огня. Один конь краше другого, — Синяя молния, Саврасый хулэг, Волчьи уши — всех не перечислишь. Люди смотрят на лошадей с немым восхищением, но потом все же поворачивают головы к черному жеребцу тайши. Он — как из сказки. Бока жеребца будто не шерстью покрыты, а дорогим китайским шелком, такие гладкие — муха и та поскользнется.
— Вот он — будущий победитель, — показывает на жеребца Гомбо Цоктоев.
— Хороший конь, — соглашается какой-то незнакомый Доржи старик, — только слишком грузный… Хороший скакун, — повторяет он и задумывается. Все ждут, что он скажет еще. — Третьим или четвертым придет. А может, пятым будет…
Большая группа людей окружила Мунко-бабая.
— Мунко-бабай, какой конь придет первым? — почтительно спрашивают его, ждут, чтобы Мунко обронил хоть одно слово.
Но старик знает цену слову в такой день. Он осторожно уклоняется от ответа:
— Сыновья мои, пока трудно сказать, какой конь придет первым, именем какого коня начнется сегодня похвальная песня.
У коновязи разгорается спор, вот-вот вспыхнет ссора.
— Победит жеребец тайши!
— Нет! Дымка придет первым! Если Дымка не победит, согласен выйти из юрты голым!
— Да ты и сейчас не особенно одетый…
— Бросьте… Лучший скакун — Алтай шагай…
Тут подошел Еши Жамсуев со своей Рыжухой. Места у коновязи не нашлось, он привязал Рыжуху за чью-то телегу. Сразу появился Гомбо Цоктоев.
— Что, Еши, решил попытать счастья?
— Да.
— Ну что ж… попытай. Пожалуй, победителем будешь.
— Может быть… Если из-за подковы не захромает.
Цоктоев покраснел, юркнул в толпу и стал что-то нашептывать то одному, то другому…
И вдруг все заинтересовались Рыжухой.
— Это из какой долины скакун, из какого улуса рысак? — насмешливо спрашивают у Еши приятели Гомбо Цоктоева.
— Не кобыла, а рыжая буря!
— Ноги-то, ноги какие! В шерсти, как в овчинных унтах!
Злые шутки сыплются со всех сторон. Но вот вынул трубочку изо рта Бадма Хоролдоев, знаток и лекарь лошадей, силач из второго табангутского рода.
— Мне пятьдесят лет, — говорит он. — Я прямо из люльки пересел в седло. Коней на своем веку видел всяких — и хороших, и плохих, и своих, и чужих. Ни одни скачки без меня не прошли. И я говорю: не спешите смеяться! У этой Рыжухи в глазах огонь, в челке ветерок…
Бадму Хоролдоева уважают, но все же он не Мунко-бабай. Шутники не унимаются:
— Ну, раз Хоролдоев сказал… Я ставлю на Рыжуху.
— И я, мне тоже хочется побыстрее разбогатеть!
— Почему, Еши, навоз не возишь на своем рысаке?
— Привяжи-ка ее подальше, а то жеребец тайши лягнет, и пропала твоя Рыжуха…
Еши не отвечает. Он отводит Доржи в сторону и говорит:
— Не слушай, что эти люди болтают. Наша Сиротка обязательно победит. Только повод не натягивай. Ногами обхвати покрепче, чтобы не свалиться. Понял?
— Понял, — отвечает Доржи.
Он встревожен. А вдруг Рыжуха отстанет от всех? Тогда придется всю жизнь терпеть насмешки.
Гомбо Цоктоев подошел к тайте, что-то шепнул ему… Тайша поднялся, стал обходить коней. Как только он дошел до Рыжухи, Цоктоев мигнул своим приятелям, и те подняли крик:
— Не допускать кобылу на скачки!
— Запретить!
— Она коней позорит!
Тайша с насмешливой улыбкой разглядывал Рыжуху. Из-за чего спор? Как мог этот дурак Гомбо Цоктоев подумать, что лохматая кляча в силах тягаться с его черным жеребцом!
— Что за шум? — властно произнес тайша. — Зачем запрещать? Резвый конек, пусть себе бежит.
Тайша ушел. Доржи кто-то схватил за руку. Это Тыкши Данзанов.
— Доржи, — шепчет Тыкши, — Доржи, я тебе полтинник дам. Вот он, видишь, полтинник… Ты придержи Рыжуху, если она вперед вырвется. Не давай обогнать моего Шоно шэхэтэ[39].
Тыкши вертит перед глазами Доржи монету с двуглавым орлом. Мальчик успевает заметить, что крылья у орла раскрытые, зубчатые. Кажется, что орел так и хочет влететь ему за пазуху.
В ушах стоял гул. Слышался резкий голос богача Га-нижаба — он предлагал безлошадной бедноте пустить на скачки своих жен… Интересно, у которой ноги окажутся проворнее… Эту издевку подхватил Бобровский. Он по-бурятски сказал Дагдаю:
— Если устроить состязание — чья баба на язык бойчее, Дарима Ухинхэна всех забьет. Она и так его брехню-по всему улусу разносит.
Дагдай молча смерил Бобровского взглядом. Тог вдруг съежился, опустил глаза и отошел. Разговор снова вернулся к Рыжухе.
— Еши, не уступай!
— Неужели узды получше не нашел, Еши?
— Ерунда! Что узда…
— Верно! Мы собрались не затем, чтобы смотреть, у кого узда красивее, а помериться, у кого вожжи длиннее.
Доржи чувствовал, что в душе у него два ветра дуют в разные стороны, две быстрые речки удаляются друг от друга…
Мальчик впервые столкнулся с таким искушением. «Полтинник — большие деньги. Можно, наверно, купить много пряников, леденцов и орехов. Если останутся монеты, можно подарить Аюухан — пусть платит ламам за лекарства, пусть поправляется…» Эти мысли сверлили голову. Он уже ощущал на ладони приятный холодок монеты. Вот он чистит монету золой. О, как она блестит? Доржи с размаху кидает ее далеко в траву и ищет. Вот он спрятал монету в рот и говорит Бадме: «Ну-ка, угадай — что у меня во рту?» Бадма не знает. «Деньга?» Доржи отрицательно замотал головой. «Бабка? Пуговица?» Нет, все не то. Никто не знает, что у Доржи за щекой полтинник.
Но сомнения продолжались недолго. Разве может ow обмануть дядю Еши, который поведал ему столько чудесных песен, смешных сказок, мудрых пословиц? Как он потом посмотрит ему в глаза? Неужели дружбу Еши он продаст за холодную монету Тыкши Данзанова?
А споры вокруг не утихают.
— Ставлю свою шубу, что победит Жаркий огонь! — горячится какой-то парень.
— Разве у тебя шуба? Скажи — девяносто девять заплат! — хохочет Цоктоев.
Доржи огляделся. Увидел Данзанова. Тот подмигнул ему и похлопал себя по груди: вот он, полтинник, здесь лежит, за пазухой.