Смех, суета, споры, ругань… Но вот шум стихает, все стараются протискаться вперед, вытягивают шеи, толкаются. Каждому хочется увидеть… А посмотреть есть на что: восемнадцать мальчуганов вскочили на красавцев коней. Кони! Взглянешь — и забьется сердце, загорятся глаза…
Доржи на Рыжухе примостился в стороне от других. Он стыдится поднять глаза, завидует мальчику, который сидит на Дымке. Дымка — это конь! Дымка под стать батору…
Кони рвутся вперед, танцуют на стройных ногах. Юные всадники едва сдерживают их… У всех коней туго завязаны хвосты и челки. Рыжухе же хвост завязали так неумело, что он похож не на упругий шар, как у других лошадей, а на большой кукиш…
Скачки должны начаться с окраины маленького улуса Лубчан. Теперь кони далеко. Только самые зоркие видят, как всадники топчутся на месте, подравнивают коней. Но нот кони пущены. Ветер шумит в ушах, у Доржи слезятся глаза. Кажется, что это не конь мчится, а бежит навстречу земля — желтая от засухи…
Толпа образует широкую горластую улицу, по которой должны промчаться кони. Вдали показались красноватые облака пыли. Они катятся по степи.
Восемнадцать огненных стрел, ураган восемнадцати долин, восемнадцать стремительных орлов!
Доржи забыл обо всем. Забыты были наказы Еши и Мунко-бабая, полтинник Тыкши Данзанова… Он крепко держит поводья и гриву, хлещет и хлещет Рыжуху. Он — батор, который нашел живую воду и мчится спасать друга, павшего на поле битвы со злыми людьми.
Доржи пригнулся к шее Рыжухи, следит за конями, которые вырвались вперед. И вот странное дело — они, кажется, больше не бегут, а замерли на месте… Потом происходят еще более удивительные вещи. Эти кони начинают приближаться к Рыжухе.
Теперь Доржи видит впереди только двух коней: как черная буря, летит жеребец тайши, как молния, мчится Дымка. Через некоторое время голова Рыжухи поравнялась с головой жеребца тайши. Долго лошади бегут рядом. «Всех опередил Дымка», — думает с тревогой Доржи. Черный жеребец начал отставать, вот он около хвоста Рыжухи.
Доржи на мгновение обернулся: позади — три головы, будто скачет трехголовый чудо-конь.
Земля, кажется, сошла с ума. Она несется навстречу, кружится, будто Доржи попал в бешеный водоворот. Доржи теперь может достать Дымку своей плетью. Сбоку появилась голова Жаркого огня и быстро исчезла. Вот Доржи прикоснулся коленом к ноге мальчика, который скачет на Дымке. Слышно, как храпят лошади…
Навстречу бегут люди, черные и лохматые, как осенние галки после дождя. Они вихрем проносятся мимо. Слышен только многоголосый крик. Мальчик видит перед собой счастливое лицо дяди Еши. «Спасибо, спасибо тебе, Доржи! Молодец! Молодец, Доржи!» — повторяет он. Из глаз у него текут слезы счастья. Он берет Рыжуху под уздцы и бежит, не давая разгоряченному коню остановиться.
Еши вывел Рыжуху на середину круга. Откуда-то появился Тыкши. Он схватил Доржи за босые ноги и стащил с лошади. Мальчик увидел над собой искаженное злобой лицо Цоктоева и руку его, сжатую в кулак. Через мгновение Цоктоев уже лежал на земле. Это кузнец Холхой толкнул его.
Доржи вскочил. Только бы никто не увидел его слез. Мальчик побежал в степь, бросился на траву и там уже горько заплакал.
«Разве скачки устраиваются не для того, чтобы узнать, чей конь быстрее? Почему кони богачей должны были прийти раньше Рыжухи? В чем виноваты я и дядя Еши?»
Доржи думал, что Хэшэгтэшагса всем интересуется. А почему на скачки не пришел? Почему не захотел на красивых скакунов посмотреть? Если бы он пришел, может, никто не посмел бы обидеть Доржи… Дядя Еши тоже хорош. Не заступился.
Постепенно обида утихала. Теперь уже не хотелось плакать. Он жалеет, что не крикнул этим заносчивым богатеям: «Хоть десять раз затевайте скачки, все равно ваши жеребцы не опередят нашу Рыжуху!»
Доржи явился домой уже под вечер. Прибежал Шагдыр и с гордостью показал монету, которую ему подарил Тыкши.
— Мой Савраска так и лез вперед, а я удерживал его, — объяснил Шагдыр. — Я куплю сахару, и угощу тебя, — пообещал он Доржи.
— Не нужен мне твой сахар. Я лучше сухого кизяка поем… Не хочу я с обманщиком играть.
— Подумаешь… А я похвальную песню Мунко-бабая слышал, — поддразнил Шагдыр.
Доржи очень захотелось расспросить Шагдыра о песне Мунко-бабая, но он удержался.
Что же было после того, как он убежал в степь?
А было вот что.
Улусники заволновались, зашумели:
— Песня, скоро ли похвальная песня?
— Где Доржи?
— Убежал куда-то.
— Не будет похвальной песни! Богачи не допустят!
— Будет!
В середину круга вышел Мунко-бабай.
— Тише! Сам Мунко-бабай начинает похвальное слово! — раздалось сразу несколько голосов.
Похвальная песня — древний, седой обычай. Если на скачках, при покупке или продаже коней зазвучат эти слова величания — все вокруг умолкают, и тут бессильны помешать нойоны, ламы, шаманы.
Мунко-бабай встал посреди круга, степенно оглядел улусников, медленно поднял правую руку. Все смолкли. Даже кони, казалось, перестали ржать, звенеть удилами.
— Как же не быть похвальной песне! Кто это посмел крикнуть? Я скажу свое слово… Много лет уже на всех скачках я благословляю коней-победителей. Но сегодня мне хочется найти самые звучные, самые дорогие слова… Где же Рыжуха? Ну-ка, подсадите меня, друзья, тяжеловат я становлюсь.
Двое мужчин подсадили Мунко-бабая на Рыжуху. Вдали сгрудились тайша Ломбоцыренов, Бобровский, именитые гости. За ними нойоны помельче. В стороне — Мархансай и Ганижаб.
Гордо и радостно оглянулся Мунко-бабай. Он сидит молодцом, будто вот-вот поскачет на этом лихом, горячем коне. Он не спешит начинать свою песню.
Ему подносят большую красивую чашу самой хмельной араки, какая нашлась у собравшихся. Он высоко поднял эту чашу. Левую руку старик прижал к сердцу. Поводья Рыжухи держат Еши и Дагдай.
Грива Рыжухи украшена разноцветными хадаками. Все удивляются, что у нее даже бока не потемнели от пота, будто она не пробежала несколько верст по знойной степи, а паслась на прохладном лугу. Рыжуха так несмело мотает головой, точно стыдится, что обогнала всех красавцев скакунов, посрамила их кичливых хозяев.
Через край полна радостью улусная беднота. Через край полна чаша в руке старого Мунко-бабая. Вот он еще раз оглядел толпу и начал свое похвальное слово — складно и медленно. По обычаю, он помянул имена важных лам и знатных нойонов, а потом заговорил о тем, чего с нетерпением ожидал народ:
Прославленный скакун — хулэг — родился
В нашей привольной степи.
Смелый ездок появился
В славном нашем улусе.
С орлами состязаясь,
Рвался вперед скакун.
С песней его сравню я
И в песне его прославлю.
Казалось: из ушей высоких
Сизые дымки струились.
Казалось: из-под копыт кремневых
Искры живые взлетали.
Славу тебе принесли, Рыжуха,
Быстрые твои ноги.
Летай по степи вольной орлицей,
Пусть неразлучна будет с тобою
Долгая вечная слава,
Лучший скакун наш,
Хулэг всех хулэгов,
В улигерах воспетый конь!
Славься, Еши Жамсуев, счастливый!
Победа Рыжухи тебе награда,
Славься и ты, отважный,
Сильный и ловкий мальчик Доржи.
Мунко-бабай еще выше поднял над головою тяжелую» чашу.
Славься во веки веков
И народ мой родной,
Все, кто стоит вокруг!
Да разве упомнишь все, что сказал в тот раз старый Мунко.
А Доржи ничего этого не слышал. Ему рассказал о слове Мунко Еши Жамсуев. Доржи хотел узнать все-до капельки — как говорил Мунко-бабай, как надели на Рыжуху-победительницу дорогую узду, обернутую алым» сукном, и как поднесли Еши Жамсуеву шелковый синий халат.
Доржи жалко, что он не видел всего этого. Было лишь одно утешение: на будущих скачках он опять всех на Рыжухе обгонит и тогда уж сам, своими ушами, услышит похвальное слово, сложенное народом, рожденное в добрых сердцах мудрых людей.
СЕРЕБРЯНЫЕ УЗОРЫ
С каким нетерпением ожидал Доржи скачек, и вот они прошли. Что принесет завтрашний день — огорчит или обрадует? Доржи думал: дядя Хэшэгтэ рассказал ему уже обо всем, что знал. Но оказалось — у дяди еще много припасено всякой всячины. Наверно, можно долгие-долгие годы прожить вместе с ним, и все равно каждый день будешь узнавать от него что-нибудь новое.
А произошло вот что.
Сундай привез из Боргоя дяде Хэшэгтэ его сундучок.
Сундучок оказался совсем не таким, каким его представлял себе Доржи. Крышка у него совсем горбатая — поставь на нее чашку чая, разольется. Он обит железной лентой, как бочонок обручами перетянут. И настоящий замочек — маленький, с наперсток, — висит на нем, словно что-то караулит.
— Дядя Хэшэгтэ, почему вы свой сундучок в Боргое оставили?
— А ты попробуй его поднять. Не смотри, что маленький, он тяжелый. От вас буду уходить, тоже оставлю. Потом попрошу с кем-нибудь его отправить.
— А что в этом сундучке? — глаза у Доржи заблестели.
— Ты лучше спросил бы не о Том, что в сундучке лежит, а о том, какая пища в этом котле варится, — дядя показал на свою лысеющую голову, а когда увидел расстроенное лицо мальчика, добавил: — Ничего, потерпи… Открою — увидишь.
В тот день Доржи напрасно ждал — дядя так и не открыл сундучок. Что бы сказал дядя, если бы Борхонок начал рассказывать улигер, дошел до самого интересного места и вдруг сказал бы: «Завтра приходите, завтра закончу»? Разве хорошо было бы? Как дядя этого не понимает! Лучше бы он совсем не привозил этот сундучок. Конечно, в нем спрятаны какие-то очень интересные вещи, иначе дядя не стал бы его всюду возить с собой, не стал бы запирать настоящим замком. Неужели он так и не откроет? Может быть, ключик потерял в дороге? Мальчику почудилось, что в сундучке кто-то тихо-тихо посвистывает, шевелится.
…Вот открывает дядя Хэшэгтэ свой сундучок. Внутри сундучок сделан из чистого золота, сияет так, будто в нем очень долго жило само солнце. На крышке звезды горят… Их так много, как на зимнем небе. Горят, хоть зажмуривайся…