Мать Саши внесла большой, пузатый блестящий кувшин. Она поставила кувшин около печки, сняла две звонкие крышки, налила в него воду. Затем она опустила в кувшин горячие угли из печки. Доржи удивился. Он ожидал, что вода зашипит и угли погаснут, но сквозь маленькие дырочки виднелись яркие угольки. Вскоре вода стала кипеть, выбрасывая струи пара… Не волшебный ли это кувшин? Не шаманка ли тетя Алена? Кувшин все сильнее сердился на то, что в него налили воду и положили огонь. Он пыхтел и шумел, кажется, был готов убежать.
Степан и Банзар вернулись в дом.
— Папа, что это такое? — Доржи показал на кувшин.
— Самовар.
— Са-мо-вар… — неуверенно повторил Доржи.
Он разглядел в углу избы еще какую-то диковину, потихоньку спросил отца:
— А это что?
— Станочек. На нем разные вещи из дерева вытачивают.
За столом тетя Алена угостила их свежими огурцами, супом с капустой, морковью и луком, ноздреватым белым хлебом. Потом принесла жареной рыбы. Но вкусней всего был чай, забеленный козьим молоком, чай, из самовара. Мать ни разу не поила его таким вкусным чаем.
— Ты что так много пьешь? Хватит… — отец дернул Доржи за рукав.
Если бы не отец, Доржи пил бы еще и еще. Пусть без молока, без чая, пусть только воду — обжигающую, горячую, которая тонкими струйками бежит из золотистого носика.
Дядя Степан с отцом о чем-то разговаривают. Доржи обидно, что он не понимает.
А говорили они вот о чем. Отец спросил Степана, как сделать полозья для саней. Потом зашел разговор про огород и про коз.
— Отчего ваши козы дают так много молока? Много сена едят?
— Одно сено — плохой корм для коз, — сказал. Степан Тимофеевич. — Капустные листья, картошку даем. Ведь и человеку одним хлебом не прожить.
— Наши буряты добрых двести пятьдесят дней в году не видят ничего, кроме арсы, — вздохнул Банзар. — Хорошо бы всегда иметь хлеб.
Все вышли во двор. Алена показывает гостям огород. Кажется, самая лучшая мастерица-бурятка развернула перед ними свое шитье, щедро расцвеченное яркими нитками. Глаза у Доржи разбежались. Здесь цветы, каких и во сне не увидишь, каких нет в Ичетуе, нет у подножья Сарабды и Баян-Зурхэна. Над цветами летают тяжелые пчелы. Огурцы, как маленькие живые зверьки, прячутся под густыми листьями с желтыми цветами. Их не сразу найдешь! Саша выдернул что-то белое, остроконечное, с рыжими усами. Вычистил ножиком и протянул Доржи… Тот откусил и сразу же выплюнул, как шаман Сандан, когда взял в рот кусок мыла. Все засмеялись. Доржи покраснел. Хорошо смеяться над другими; обидно, когда смеются над тобой.
Во дворе Доржи впервые увидел поросенка. Интересный зверь, — не теленок, не ягненок… О свиньях Доржи слышал и раньше — о них даже в загадках и пословицах упоминается, — а вот видеть не приходилось: улусники не разводят свиней.
Отец взял косу, которую Степан починил, и ушел. Доржи и Саша остались в огороде. Почему в улусе не заводят огороды, не выращивают овощи? Ведь все же любят и капусту, и огурцы…
Доржи старается запомнить русские слова, услышанные от Саши. Оказывается, свою юрту русские называют «дом», а ямашку — «коза». Доржи заучил еще одно слово — «са-мо-вар».
Ребята долго играли в огороде. Только к вечеру Доржи вернулся к себе.
— Папа, откуда приехал дядя Степан?
— Издалека. С Волги.
— Откуда?
— С Волги. Река такая есть.
— Как Ичетуй?
— Больше.
— Как Джида?
— Больше, — раздраженно ответил отец.
— А почему они приехали? Разве там плохо?
— Если бы было хорошо, наверное не приехали бы.
— А почему там плохо?
— Надоел ты… Помолчи хоть немного.
Доржи думает, что отец сам не знает, почему приехал Степан Тимофеевич и чем плохо было дяде Степану в его улусе на Волге. Странные люди эти взрослые. Никогда не скажут прямо, что не знают.
Банзар положил в мешок баранье стегно и протянул сыну.
— На, утром отнесешь тете Алене… Она суп из одной капусты варит…
Очень хорошо, что они с Сашей повстречались летом, когда самые короткие ночи. Уснешь вечером, даже ни одного сна не успеешь увидеть, — и опять солнце, опять с утра до вечера можно играть.
Чуть стало светать, Доржи вскочил, взял мешок с мясом и побежал.
Опять весь день провел он с Сашей. Когда под вечер стал собираться домой, тетя Алена положила ему в туесок куриных яиц, дала два больших кочана капусты, положила луковицу. А Саша подарил картинку со стены.
Кроме дяди Хэшэгтэ, никто не делал Доржи таких чудесных подарков. Бадма и Харагшан стали рассматривать картинку. Заинтересовался ею и отец.
— Это война с Наполеоном. Самая большая война. Вот это Наполеон, французский царь, — объяснял он сыновьям, показывая на человека в белых штанах. — Этот белоштанник тогда столько людей загубил, столько горя принес! Половина Москвы сгорела. Выгнали его из Москвы, бежал без оглядки… Тогда в деревнях песни пели, как француз удирал, портянки потерял…
Отец сварил суп с мясом, капустой. Его заправили не степным мангиром, а настоящим луком. Буряты выдумали про лук загадку: «Кто увидит старуху в рваной желтой шубе — сейчас же от жалости заплачет», — но сами его не садят.
Утром позавтракали подаренными тетей Аленой яйцами, три штуки оставили матери. Доржи заторопился к своему новому другу.
Они сидят на берегу реки, листают истрепанный Сашин букварь. Доржи нравится, что в нем много картинок и под каждой русское название.
Потом ребята собирают на дне высохшей речки камешки, на пустых зимниках — мелкие бабки. Саша учит Доржи игре в городки, они по очереди стреляют из лука.
Новые слова приходят к Доржи каждый день, с каждой новой игрой, даже в споре, в короткой дружеской ссоре.
Доржи теперь уже сносно говорит по-русски, пробует выводить русские буквы. Это не так трудно: он пишет монгольскую букву, а рядом с ней — русскую… Каждое русское слово тащит за собой целую кучу других. Вот Доржи запомнил, что бурятское «унеэн» по-русски — «корова», и оказалось, что нужно заучить такие слова: теленок, бык, рога, копыта, мясо, молоко, масло, сметана. Если запомнил, что юрта по-русски называется «дом», как же обойдешься без таких слов, как стена, пол, потолок, окно, крыша, дверь, порог, крыльцо?
Иногда ребята заиграются, даже про обед забудут. А вспомнят — бегут к кому ближе. У Банзаровых Сашу угощают мясом, жаренным, на углях. Саше нравится и урма, он называет ее бурятской кашей, нравятся ему и сушеные молочные пенки. Но арса Саше не нравится. Доржи не понимает: может быть, Саша не хочет есть из деревянной посуды? Когда же он посолил арсу, Доржи рассмеялся. Разве солят арсу?
Угощение у тети Алены богаче. Творог, яйца, варенье, русский пухлый хлеб… А сколько добра у них в огороде! Но и Доржи не все по душе. Ему не нравится некипяченый суп. У него, правда, хорошее название — «окрошка», — но вкус у него, должно быть, такой же, как у соленой арсы. Лучше съесть в отдельности яйца, холодное мясо, лук, а потом запить все это кислым, приятным квасом.
Сашин букварь совсем истрепался, возле каждой буквы пятна от пальцев. Около букв «ц», «ч», «ш», «щ» бумага протерта почти насквозь и пятна такие, будто здесь закопченный чугун ставили. Трудные эти буквы; как ни старается Доржи выговорить, вместо них получается звук «с». Вместо русского «чай» выходит «сай».
Степан Тимофеевич почти ежедневно после обеда подсаживается к мальчикам. Он медленно диктует: «ма-ма», «па-па», «Са-ша». Большим пальцем, загрубевшим от огня и железа, водит он по строчкам букваря.
Доржи уже пишет по-русски не только свое имя и имя друга, но выводит имена Алены, Степана, отца, матери, братьев.
— Вот ты какой молодец! Старательный мальчик, толк из тебя будет, — хвалит его Степан Тимофеевич.
Доржи больше не возит копны сена. «Пусть учится мальчишка, — решил отец. — В школу, видно, придется отдавать. Начальство покоя не дает».
Едва только горластый петух возвещает наступление дня, Доржи вскакивает, умывается, торопливо ест и бежит к Саше. А тот встречает его бурятским приветствием, которому научил Доржи:
— Амар сайн, Доржи!
— Спасибо, тебе так же, — улыбается Доржи, стараясь подражать отцу. Банзар так отвечает на приветствие Степана Тимофеевича.
ЕЩЕ ОДНА ЗАГАДКА
Когда все сено было убрано, отец с братьями уехали с зимника. Доржи остался гостить у Саши.
Стояла теплая, ясная пора — первые дни осени. В тех местах, куда летом проникали жаркие, иссушающие ветры, листья с деревьев и кустов уже облетели, цветы увяли, травы пожелтели. А. на поливных лугах, на низменностях, вблизи канав и болот, все оставалось еще по-летнему.
Мальчики лежат в тени, на пахучей мягкой траве. Доржи отложил букварь в сторону, разглядывает цветы, что растут здесь же рядом. Он может сорвать любой из них, стоит протянуть руку. А может, не срывая, сплести из них косичку, а потом снова распустить: растите, цветы дорогие!
Цветы! Сколько их, и как мало похожи они друг на друга! Даже взрослые не знают все их названия. Вот из одной зеленой чашечки вытянулись четыре одуванчика. Одуванчики по-бурятски называются «дабдя-нямня». Чудное слово. Наверно, его придумали маленькие дети. Оно понравилось взрослым, те посмеялись и решили: пусть эти цветы так и называются.
Здесь их всего четыре. Почему они отделились от других, отбились от стада? Ведь вон там, за кустами, их не счесть сколько!
Весною дабдя-нямня мелкие, низкорослые. Потом начинают тянуться вверх, у них появляются золотые пушистые головки. Оторвешь стебелек — густое белое молоко побежит по зеленым жилкам-трубочкам.
Осенью одуванчики поседеют, поднимутся у них на макушках легкие белые волосы. Если подуть, они поплывут по воздуху, как пушинки. Останутся у дабдя-нямня лысые, чуть рябоватые маленькие головки…
О каждом цветке многое можно рассказывать. Вот, к примеру, эти синие цветы. Они похожи на маленьких собачек с острыми ушами. Если же оторвать уши, цветок вдруг начинает походить на рябчика. И оказывается, даже косичка у него есть. А в косичке — капелька душистого меда.