— Как тебя зовут? — спрашивает Доржи.
Тот отвечает тонким жалобным голосом:
— Цокто Чимитов.
Доржи читает по-монгольски и по-русски, умеет складывать и вычитать.
Его приняли во второй класс. Но многого он еще не знает, придется догонять.
Доржи садится за один стол с Цокто Чимитовым, В классе шумно. Над черной доской — две позолоченные рамы. В одной — царица с большущими удивленными глазами, во второй — румяный остроносый царь. На другой стене. — в маленькой потрескавшейся рамке кудрявая женщина. В руке у нее гусиное перо. Голову она наклонила набок и смотрит на Доржи.
— Что это за женщина? — спрашивает Доржи у соседа.
Гытыл смеется:
— Это не женщина. Это мужчина. Самый большой ученый России, сын рыбака.
Доржи стыдно: самого большого ученого России принял за женщину… Он рассматривает портрет. Как сын рыбака смог стать самым большим ученым? На стене заметил еще одну рамку. В ней — седой старик с орденами и лентами. Доржи видел его в книгах Степана Тимофеевича.
— Этого я знаю, это Суворов, — уверенно говорит он.
Ребята смеются. Гытыл присвистывает и топает пыльными унтами.
— Нет, брат, не Суворов, а Державин, — поправляет Цыдып.
— Тоже военный начальник?
— Нет. Он — учитель Пушкина, пиит.
Вот какая беда: мужчину называет женщиной, учителя путает с военным начальником…
Кто-то кричит: «Идет!» Это вызывает такой же переполох, как слово «думцы» в улусе. Наступает тишина. Только густая пыль по-прежнему висит в воздухе. Входит учитель арифметики Адам Адамович Крыштановский. Все встают. Встает и Доржи. Учитель показывает на доску, спрашивает:
— Это чей скакун? Выходи к доске.
Все-молчат, кажется, даже не дышат. Адам Адамович еще настойчивее повторяет вопрос, показывает на доску. Там нарисована лошадь с горбом, как у верблюда. Во рту у лошади трубка. Учитель подходит к Гытылу.
— Твой скакун?
— Мой…
— Садись на него.
Гытыл неохотно встает, прикрывает голову руками. Адам Адамович размахивается линейкой и шлепает его по шее.
— Садись, — уже беззлобно говорит он Гытылу.
Доржи разглядывает учителя. У него круглое безусое лицо. Голова блестит, как начищенный самовар. Одет он во все черное, только воротничок рубашки белый. Учитель часто вытирает платком свой шишковатый нос.
— Положите руки перед собой, — приказывает он. — Кто там чешет шею? Перестань, а то я линейкой почешу… Арифметика, которую мы с вами изучаем, — мать всех наук. Ясно? Без арифметики, как без ног, нельзя сделать ни одного шага… Цокто Чимитов — к доске.
Чимитов у доски. Адам Адамович не поворачивается к нему, говорит медленно, со вздохами, будто не ребят учит, а кому-то на свои болезни жалуется:
— У тебя есть два рубля. Ты зашел в магазин купца Собенникова. Пиши…
Цокто в верхнем углу доски пишет цифру «200». «Ага, — догадывается Доржи, — в двух рублях двести копеек».
— На пятьдесят копеек ты купил чаю для матери. Сколько денег осталось?.. Ну-ка, отвечай! — учитель кивнул Ширабу.
Тот вскакивает с места, вытягивается, как казак перед атаманом, и гаркает во все горло:
— Сто пятьдесят копеек!
— После этого ты купил на гривенник сахару. Сколько осталось? — учитель показывает пальцем на Доржи.
Доржи встает и отвечает:
— Два рубля осталось.
Ребята смеются. Доржи краснеет.
— Как же так? — разводит, руками учитель. — Чаю купил на полтинник, сахару на гривенник, а денег не убавилось. Ты, наверно, приказчика надул?
Доржи молчит.
— Ну, садись. А ты, Цокто, помогай новичку. Будет плохо заниматься, переведем в первый класс. Цыдып, иди к доске… После всех покупок осталось, значит, сто сорок копеек. Ты покупаешь еще три аршина ситца по двадцать копеек, приказчик протягивает тебе покупку… Что ты делаешь дальше?
— Забираю покупку и ухожу.
— Эх, Цыдып, Цыдып! Ты всю арифметику за лето с молоком выпил, — качает головой учитель. — Надо сказать приказчику: «Я изучаю арифметику с Адамом Крыштановским. С вас, господин приказчик, следует восемьдесят копеек сдачи». Понял?
Учитель поднимает палец с золотым перстнем, собирается еще что-то сказать, но звенит колокольчик: «Хватит, хватит, хватит!» Адам Адамович собирает книги и торопливо выходит. В классе галдеж. Гытыл прыгает с парты на парту. Но вот опять звенит колокольчик, перемена кончилась. Начинается урок рисования.
Учитель рисования Артем Филиппович Крюков — сутулый, маленький человек. В руке тросточка. Под мышкой бумага, свернутая в трубочку, и зеленая папка. Костюм вымазан мелом. Артем Филиппович старается строго смотреть на учеников, но из этого ничего не получается: из-под густых бровей блестят умные, добрые глаза.
— Люди научились рисовать очень давно, — говорит он, поглаживая редкие светлые усики. — Первые письмена состояли из рисунков. До нас дошли эти древние изображения. Наши предки оставили нам свои рисунки на каменных плитах, на утесах и скалах. Многие из них еще не разгаданы.
«Это все равно, как отец Затагархана писал на ноже свои заветные мысли. Только на скалах лучше, — решает Доржи, — Нож легко потерять, лама за лекарство может отобрать. А скалы вечно стоят. Их ведь люди с собой не носят, не дарят, и ламы не могут положить эти скалы с письменами в свои кожаные мешки».
Артем Филиппович показывает на доске, как древние люди изображали орлице, зверей, птиц. Ребята же смотрят не на доску, а на спину учителя и смеются. Теперь и Доржи видит, что у того на мундире ниже двух тусклых пуговиц — большая шестиконечная звезда. Гытыл нарисовал ее мелом на спинке стула, Артем Филиппович не разглядел и прислонился… Сейчас он ходит между партами, показывает рисунки в альбоме. Доржи с интересом слушает объяснения.
В конце следующей перемены в класс заходит смотритель.
— Кто измазал мелом стул? — строго спросил он. — Встать!
Все молчат. Тогда смотритель подходит к Гытылу Бадаеву, схватывает его за ухо, нагибает и три раза стукает головой об стол.
— В угол до конца урока ламайской веры бесстыдник!
Урок ламайской веры тянется долго. Лысый маленький Содном Хайдапович Бимбажапов бубнит о том, о чем ребята много раз слышали от стариков и старух, отцов и матерей, от лам, — о грехах и добродетелях, об аде и рае. На Бимбажапове — широкий коричневый халат с длинными рукавами, как у монголов. Вот он достает китайскую фарфоровую баночку с синими драконами, нюхает табак. Доржи ждет — все-таки развлечение, — что учитель сейчас чихнет, но тот только жмурится и вытирает нос красным платком. Как будто откуда-то издалека доносятся слова: «Десять белых добродетелей. десять черных грехов…»
Скорее бы кончился урок!
Следующим уроком было российское землеописание.
Учитель Иван Сергеевич Белогорский, когда рассказывает, кладет на стол маленькие полные руки, хмурится. Лицо у него смуглое, полное. Ему жарко. Он расстегнул на груди рубашку.
Доржи внимательно слушает учителя. Гытыл говорит, что учитель рассказывает много такого, чего нет в учебнике. Сейчас он заговорил про Урал.
— Горы там богаты отменно. Снаружи-то, простым оком, немного узришь. Скалы, сосны, снега белые. А чуть притронулся, камень какой с места сдвинул — и уже перед тобою загадка. Столько минералов знатнейших, столько горных пород богатых, что даже самые ученые мужи диву даются. Михайло Васильевич Ломоносов премного помог своими трудами в овладении естественными богатствами отечества…
Иноземцы многажды делали набеги на русские земли, — продолжает учитель. — Они помышляли не токмо изничтожить престол государя, но и завладеть всеми сокровищами, коими природа так щедро наградила наше любезное отечество.
Иван Сергеевич остановился.
— Все ли понятно?
Поднял руку Гытыл Бадаев.
— Ты, Бадаев, не помышляй спрашивать о том, что не входит в круг нашего урока.
— Иван Сергеевич, я в одной старой-старой книге читал, что на Урале были заводы Демидова. Они и сейчас есть. Сколько же лет этому Демидову?
— Сколько лет заводам, столько и Демидовым. Один Демидов умирает, появляется второй, третий, четвертый. Демидовский завод не бывает сиротой.
— Иван Сергеевич, у нас в улусе один проезжий останавливался. Говорил, что на тех заводах людям очень тяжело.
— Я же сказал, Бадаев, чтобы о не относящемся к уроку не спрашивать… Хватит. Кто перечислит полезные горные породы?
Поднимается несколько рук.
…Последний урок называется военная экзерциция. Учителя зовут Микушкин. Он говорит по-бурятски так же, как по-русски. Под командой Микушкина ребята шагают во дворе с деревянными ружьями на плече. Очень интересно! Доржи вспоминаются картинки в избе Степана Тимофеевича: Наполеон в треуголке, люди на конях с шашками наголо. Да, это не то что урок ламайской веры!
Гытыл ни одной минуты не может усидеть на месте. Он всех задирает, мешает делать уроки.
— Почему ты такой беспокойный? — спросил его Доржи.
— Огонь у меня в груди.
Гытыл подошел к Цыдыпу.
— Давай деньги!
— У меня нет.
— Врешь! — Гытыл с размаху ударил Цыдыпа и вытащил у него кошелек.
— У меня целее будет, у тебя ребята отберут.
Цокто Чимитов отдал Гытылу деньги сразу, как только тот подошел.
— Если ты, Цокто, кому-нибудь скажешь, я пущу тебе сокола, — пригрозил Гытыл.
Никто не знает, что за сокол у Гытыла, но все боятся.
— Рандал, а у тебя есть деньги?
— Есть.
— Много?
— До весны хватит.
— Отдашь мне?
— Как же не отдать, — усмехнулся Рандал.
— Ну, давай!
— Мои деньги у господина смотрителя. Иди, может, он и отдаст.
— Ну и дурак, только песни горланить умеешь.
Доржи понравилась выдумка Рандала. он решил так же увернуться от Гытыла. Но тот уже придумал новую затею: пристроил над дверью дощечку и на нее поставил кружку с водой. От дощечки протянул нитку к двери и привязал к ручке. Ребята с нетерпением ждали, чтобы кто-нибудь вошел.
Ждать пришлось недолго. Заскрипели ступеньки, в комнату шагнул сам смотритель. На его новую фуражку с блестящим козырьком, с белым гербом вылилась целая кружка воды.