Магазейным амбаром стал заведовать Гомбо Цоктоев. Когда об этом узнали в улусе, Холхой сказал при всех:
— Он туда давно рвался. Теперь зерно снизу будут грызть мыши, а сверху Цоктоев.
Глава девятая
СВЕЖИЙ ВЕТЕР
Доржи в третьем классе. Новые книги приносят новые знания, радости. Так под лучами солнца рассеивается туман, скрывающий дальние горы, ближние юрты.
Но на уроках скучно. Время тянется медленно, хотя уже прошло полугодие. Один день похож на другой. Иногда кажется, что учителя рассказывают то же, что говорили вчера, позавчера, в прошлом году.
Доржи теперь видит то, чего не замечал раньше. Раньше он думал, что только ученики всех боятся — учителей, смотрителя… Оказывается, что учителя тоже побаиваются смотрителя — одни больше, другие меньше.
Он так хорошо узнал учителей, точно жил с ними в одном улусе, был их соседом.
По тому, как учитель берет со стола карандаш, он угадывает, какая будет поставлена отметка; по тому, как учитель входит в класс, Доржи уже знает — расскажет ли учитель что-нибудь интересное или такое скучное, что сам чуть не заснет за столом.
Доржи всегда может сказать — ругал Бимбажапова смотритель или хвалил. Если глаза у Соднома Хайдаповича бегают и он все время поеживается, значит не сладко было. Если же улыбается во весь рот — похвалил смотритель.
Доржи не знает, есть ли на свете кто-нибудь трусливее Бимбажапова. Он боится собак, лягушек, мышей, зимой — снега, летом — дождя. На уроках, когда рассказывает про ад, тяжело вздыхает и оглядывается, будто сам должен туда скоро отправиться. И нет человека злее Бимбажапова. Когда кто-нибудь из учеников провинится, он с удовольствием говорит: «А тебе сегодня не избежать розги». Ребята прозвали его Кривоногим зайцем.
Те же уроки, те же душные классы… Наверно, учителя знают много интересного, но не хотят рассказывать. И Доржи не всегда слушает учителей. У него свои заботы…
Вот он закончит школу, станет грамотным. Грамотным казаком… Нет, это раньше Доржи только и мечтал — скакать на коне, в куртке c погонами и с шашкой на боку. Теперь это уже не особенно его привлекает. Кем же ему быть? Картинки рисовать, как Артем Филиппович, интересно, но не получается у него. Смотреть картинки Доржи любит.
И еще читать очень любит.
Попалась ему недавно книга. Она начиналась с середины и до конца не доходила. Наверно, одному мальчику начало понравилось, он и оторвал. А другой конец оторвал. Так и не знает Доржи, кто написал эту книгу. Конечно, не Пушкин, не Державин. Они стихи пишут. Этот, который написал, далеко, видно, ездил, интересных людей видел. Они живут не как в Ичетуе. Большим камням молятся, по высоким деревьям лазают. Черные все. И не одеваются.
А другие люди в больших домах живут. Таких и в Кяхте нет. Телеги у них — прямо юрты с колесами. Дети в школу ходят, даже девчонки.
Узнать бы, кто написал эту книгу. Наверно, такой, как Хэшэгтэ-нагса. Много ездил, много видел. У Хэшэгтэ тоже получилась бы книга. Может, когда Доржи станет взрослым, ходить и ему по далеким улусам, по таким местам, где и Хэгэштэ-нагсй не был, и написать книгу про все, что увидит, — какие унты и халаты носят, какие песни поют, про всю жизнь? Хорошо будет!
Незаметно прошли зимние холода. В один из солнечных дней марта в класс с шумом вбежал Алеша.
— Новый учитель приехал! Молоденький, даже без усов… Кажется, сильный. Добрый, однако.
— Откуда ты знаешь?
Учителя еще не видели, а уже — споры, предположения, надежды.
— Вот если бы он учил нас вместо Ильи Ильича, этой проклятой Осы.
— Нет, лучше вместо Бимбажапова.
— Хорошо бы стал смотрителем, вместо Рыжего медведя.
— Смотрители без бороды не бывают.
В самый разгар споров вбежал Цокто Чимитов.
— Ребята, сегодня не будет словесности. Заболела Осиха.
Дверь открылась. Вошел смотритель, за ним новый учитель.
Ребята вскочили. Николай Степанович постоял молча. Когда стало совсем тихо, заговорил:
— Илья Ильич не сможет пока вести свои уроки. Его временно заменит новый учитель Владимир Яковлевич Светлов. Познакомьте его, на чем вы остановились с Ильей Ильичом.
Николай Степанович вышел.
— Ну, садитесь.
Ребята рассматривают нового учителя. Из-под тонких бровей на учеников смотрят ясные голубые глаза. Они, кажется, проникают в сердце, угадывают заветные мечты. Усов действительно у него нет. Зубы ровные, чистые. Пышные кудрявые волосы. Мундир чуть тесен, учитель расстегнул верхнюю пуговицу…
Учитель подошел к окну, посмотрел во двор. Потом взобрался на подоконник и открыл форточку. В класс ворвался свежий весенний воздух, напоенный ароматом соснового леса. Он, видно, всю зиму ожидал около форточки… По классу полетели клочки бумаги — белые шальные птички. Владимир Яковлевич подошел к Цокто.
— Как тебя зовут?
— Цокто… Чимитов…
— Расскажи, Цокто Чимитов, о чем говорилось на прошлом уроке.
— Мы говорили о Гаврииле Романовиче Державине.
— Ну, ну… расскажи.
— Гавриил Романович Державин — самый прославленный, самый лучший пиит России. Нет пиита, которого можно было бы сравнить с Гавриилом Романовичем по силе и глубине таланта, — затараторил Цокто. — Каждая ода, им написанная, пленяет красивостью слога…
— Подожди, подожди, Цокто…
Владимир Яковлевич взял лежавшую перед ним книгу «Чтения о словесности».
— Ты, я вижу, слово в слово повторяешь, что в этой книге.
— Илья Ильич сказал, что эту книгу надо знать наизусть, — крикнул с места Доржи.
— Конечно, эта книга полезная, Илья Ильич прав. Но заучить мало. Все, что сказано в книгах, вы должны проверить собственным умом… Слышите — собственным умом. Учитесь отбирать полезное, отбрасывать ненужное. Процеживают же молоко, чтобы очистить его от сора. Правда?
— Правда, правда…
— В этой книге многое уже устарело. Наша словесность пополняется новыми отменными произведениями. Возьмите басни Ивана Андреевича Крылова. Или замечательные стихи Александра Пушкина. Он — достойный преемник и продолжатель таланта Гавриила Романовича Державина. Гавриил Романович сказал о юном Пушкине: «Вот кто заменит Державина». Илья Ильич, конечно, рассказывал вам об этом…
— Нет, не рассказывал, — оживленно отозвались ребята.
— Илья Ильич говорит, — с обидой в голосе сказал Алеша, — что Пушкина не надо читать. Он бунтовщик, и слог у него не изящный, простонародный.
— Ты что-то напутал. Илья Ильич не мог так сказать. Каждая строка, каждое слово Александра Сергеевича Пушкина понятны нашему сердцу, сердцу соотечественников, — продолжал Владимир Яковлевич. Лицо у него воодушевлено, глаза блестят. — До Пушкина ни один поэт так не проник в глубину жизни русских людей, не описывал так нашей родной природы.
…Доржи сидит за партой и думает о маленьком сочинении Пушкина, которое так красиво прочитал новый учитель. В книге его нет, учитель продиктовал — и они записали.
Теперь Владимир Яковлевич говорит уже совсем о другом, а Доржи все думает: как хорошо Пушкин сказал о зиме!
Доржи любит зиму — и холод зимний он любит, и снег. Особенно снег. Еще совсем недавно Доржи с Алешей бродили по лесу. Доржи лег на плотный, сухой снег лицом вниз, растянулся во весь рост-. Когда встал, на снегу был виден весь Доржи — и пуговицы, и каждая складочка на шинели, и пряжка. Где нос — маленькая ямка, а там, где снежок подтаял от дыхания, получилась ледяная корочка.
Видно, этот русский сочинитель Пушкин тоже любит зиму, тоже любит снег. Как хорошо он описал зиму в таком маленьком сочинении! Доржи посмотрел в тетрадь. Вот оно. Всего четырнадцать строчек — ступенек. И слов немного. Доржи сосчитал — пятьдесят семь. И какая большая картина нарисована этими словами! Пушистый-пушистый снег — взрослому до самых колен. Лошадка бежит рысью, сани везет, на облучке сидит ямщик в тулупе. Сзади на Эрдэмтэ, верно, похож. Только кушак красный.
Доржи даже глаза рукою прикрыл. Вот бегает тот беспокойный мальчик, себя в коня преобразив, за ним салазки, а в них собачка сидит. У него палец замерз, ему и больно и смешно. А мать не знает, как хорошо сыну, и в окно грозит. И Доржи мать не давала в зимние холода подолгу играть.
Доржи раньше думал, что только сильных баторов можно так красиво описывать. А здесь и подвигов нет и слова самые обыкновенные, как бабки, взятые из мешочка.
Если Пушкин написал о зиме, у него, наверно, есть и про весну, про лето, про осень. Скорее прочитал бы новый учитель!
Урок Владимира Яковлевича был и на следующий день. Мальчики заранее подготовили новому учителю по нескольку вопросов, торопятся задать их раньше других. Всех опережает Алексей Аносов:
— Владимир Яковлевич, почему считают, что русский язык хуже иностранных?
— Кто же это считает? Кто мог сказать такое?
— Илья Ильич говорил.
— Илья Ильич? — Владимир Яковлевич задумался. Ребятам интересно, что он скажет, как объяснит. — Я вчера говорил, что ничего не надо брать на веру. Вы ведь не поверите мне, если я скажу, что встретился с трехголовым человеком или что бывают разговаривающие бараны… Не поверили бы?
— Нет! Конечно нет!
— Так вот. На русском языке созданы бессмертные творения… Сумароков, Державин, Жуковский, Гоголь, Крылов, Пушкин воочию показали прелесть, богатство и силу русского языка! Люди часто ошибаются. Ошибаюсь я, ошибаетесь вы, Илья Ильич тоже может ошибиться.
Владимир Яковлевич провел рукой по курчавым волосам.
— И у других языков есть, конечно, свои достоинства, — продолжал он. — У каждого народа свой язык, своя культура. С малых лет учитесь ценить обычаи, язык, культуру любого народа… Но мы, кажется, опять, отвлеклись. Сегодня нам предстоит изучать оду Гавриила Романовича Державина «Водопад».
Мальчики третий год учатся в школе, но впервые они слышат такие понятные, прямые слова. Им лестно, что новый учитель разговаривает с ними как с равными. Молодой учитель не уклоняется от вопросов привычными для других отговорками: «Всему свое время: вырастешь — узнаешь». Он не обижает, как Илья Ильич: «Это не твоего ума дело». Ребята помнят, как однажды обратились они с каким-то вопросом к смотрителю, а тот ответил: «Все равно ни черта не поймете своими деревянными башками».