Ученики готовы день и ночь слушать нового учителя. Им кажется, что никогда не иссякнут запасы его знаний. Кажется, и медный колокольчик радостно слушает за дверью — поджал свой звонкий язычок, боится прервать Владимира Яковлевича. Но вдруг он словно захлебнулся от радости и зазвенел.
Жаль, что помешал колокольчик.
ЧУДЕСНАЯ ПОДКОВА
Все разговоры мальчиков — о Владимире Яковлевиче. Они стараются подражать ему во всем — в походке, в манере держаться. Они говорят те слова, которые часто произносит учитель, завидуют каждому, кого он похвалит.
Владимир Яковлевич входит в класс с радостной и нетерпеливой поспешностью, как отец после долгой разлуки. И ребята ждут его урока, как светлого праздника. Ученики из войсковой школы завидуют ученикам уездного училища: у тех уроки словесности бывают чаще.
Сегодня не состоялся урок рисования: не пришел Ар-гем Филиппович.
— Что случилось? Почему его нет? — заволновались ребята.
— В полицию вызвали. Он губернатора нарисовал недозволенном виде, — объявил Цокто Чимитов.
— Неправда…
— Ей-богу, мне Климов сказал.
Ребята зашумели.
— Значит, урока не будет.
— Не расходитесь, может быть, придет Владимир Яковлевич.
— Нет… У него урок в уездном.
— Алеша, пойдем послушаем у двери, — предложил другу Доржи.
— Пошли!
Друзья ускользнули, незамеченные пробрались в коридор уездного училища и замерли от изумления: у дверей класса, где шел урок Владимира Яковлевича, стоял смотритель. Да как стоял! Прильнув ухом к замочной скважине…. Заметив ребят, он выпрямился и строго прошептал:
— А вам что здесь нужно? Марш в класс!
Если сам смотритель так интересуется уроками Владимира Яковлевича, как же им не любить эти уроки?!
Владимир Яковлевич еще не обжился. У него net пока даже квартиры. Он временно остановился у церковного старосты, в большом желтом доме на углу Собенниковской и Большой. Ребятам кажется, что все тропинки ведут к этому дому. Одни приходят сюда за книгами, другие будто бы за чернилами и бумагой. Некоторые из учеников вдруг забыли значение того или другого слова и пришли спросить…
Отважились зайти и Доржи с Алексеем. Поднялись по широкой лестнице, открыли тяжелую дверь. В комнате учителя уже сидели ученики из уездного училища. Увидев вошедших, Саша Климов криво усмехнулся и надменно произнес:
— Здесь не хватало только кривоногих верблюжат. Владимир Яковлевич строго взглянул на Сашу.
— Если я еще раз услышу такие слова, рассержусь и не разрешу тебе приходить ко мне.
Владимир Яковлевич стал рассказывать ребятам о Петербурге, Москве, Казани — городах, в которых ему довелось побывать. В этот день Доржи впервые услышал о Казанском университете.
О чем только не разговаривали в комнате учителя! Об Отечественной войне тысяча восемьсот двенадцатого года, о московском пожаре, о Суворове, о Кутузове, о светлом уме Ломоносова, о чудесных книгах, о мастерах-умельцах, о царе Петре Великом.
Как-то Владимир Яковлевич показал ребятам согнутую полосу толстого железа.
— Кто скажет, что это такое?
— Подкова! — в один голос ответили мальчики.
Владимир Яковлевич улыбнулся.
— Это не простая подкова, а чудесная! Называется она — магнит.
По столу побежали мелкие гвоздики, прилипли к подкове и повисли, как нанизанные на невидимую волшебную нитку.
— Так и вы, ребята, тянитесь к самой чудесной подкове на свете — к науке.
Учитель обнял Доржи и Алешу за плечи, привлек к себе.
— Я прочту вам басню Ивана Андреевича Крылова «Рыбья пляска», а вы подумайте, кто скрывается за именами зверей.
Владимир Яковлевич начал тихо:
От жалоб на судей,
На сильных и на богачей
Лев, вышед из терпенья,
Пустился сам свои осматривать владенья.
Доржи слушал не шевелясь, даже боялся моргнуть. По таежным дебрям идет лев, царь всех зверей, идет проверить, действительно ли сильные и богатые не дают покоя лесным жителям. Он подходит к старосте, который жарит на сковородке еще живых рыб.
А рыбы между тем на сковородке бились.
«Да отчего же, — Лев спросил, — скажи ты мне,
Оне хвостами так и головами машут?»
«О мудрый царь! — Мужик ответствовал: — Оне
От радости, тебя увидя, пляшут».
Тут старосту лизнув Лев милостиво в грудь,
Еще изволя раз на пляску их взглянуть,
Отправился в дальнейший путь.
«А кто же у нас в школе, как те бедные рыбы?» Доржи представил себе класс. Учеников бьет линейкой Илья Ильич, дерет за уши Содном Бимбажапов. Ребята хором плачут, стонут жалобно и громко. Неожиданно раскрывается дверь и входит директор училищ Иркутской губернии — сам Щукин. Его сопровождает смотритель. Вот Щукин остановился. «Что за шум в классе?» — строго спрашивает он у Николая Степановича. Тот сгибается в три погибели, сладенько улыбается. «Это ученики русско-монгольской войсковой школы поют хвалебную песню в честь вашего приезда, желают вам здоровья и благополучия». Директор училищ доволен. Он милостиво хлопает смотрителя по плечу: «Молодец, Николай Степанович».
…На столе лежит чудесная подкова. Рядом — маленькие гвоздики. Вокруг Владимира Яковлевича сидят ребята. Новый учитель притягивает их своими знаниями, как эта чудесная подкова.
Ребятам не повезло: Осиха, супруга Ильи Ильича, выздоровела.
Ученики собрались задолго до звонка: а вдруг все же будет урок Владимира Яковлевича?.. Но тревожно закашлял колокольчик, следом за ним раздался кашель Ильи Ильича. Он явился в класс с кипой книг под мышкой. После Владимира Яковлевича Илья Ильич показался еще более старым и злым.
— Кто открыл среди зимы форточку? — строго спросил он ребят.
— Владимир Яковлевич разрешил, — ответил Цыдып.
— Закройте сейчас же! Если кому из учителей жарко, могут сидеть на улице.
Начался урок. Илья Ильич больше, чем всегда, выпячивал грудь, закидывал голову.
— Повторим пройденное. Ну, Доржи, расскажи, о чем говорили на прошлых уроках.
— О творениях Гавриила Романовича Державина.
— Ну, ну… Рассказывай.
Доржи споткнулся на полуслове. Как быть? Рассказывать ли, как учил Владимир Яковлевич, или повторить, что говорил Илья Ильич?
— Ты что, все забыл за время моего отсутствия?
— Нет, не забыл.
— Почему же молчишь? Начинай. «Мы зрим в Гаврииле Романовиче Державине самого большою, самого примечательного пиита России!» — напоминает Илья Ильич.
Доржи неуверенно продолжает:
— …примечательного пиита России. Он создал возвышенные оды. Они певучи, преисполнены глубокого смысла. Одной из лучших од является его ода «Фелица».
— Так, так, — кивает учитель..
— Эта ода богата красками, музыкальна, но…
— Ну?
— Она не совсем правдиво отражает жизнь простых людей.
— Что? — уставился на Доржи Илья Ильич. Лицо у него стало такое, будто рядом неожиданно грянул гром. — Что ты сказал? Откуда ты это взял?
Как ответить? Доржи почувствовал, что весь класс не сводит с него глаз. Подумал и гордо ответил:
— Владимир Яковлевич сказал.
— А еще что он вам говорил? — голос у Ильи Ильича дрогнул.
«Надо помочь Доржи», — подумал Аносов и встал.
— Он говорил, что учебник словесности устарел.
— Так. Еще что?
— Державин, мол, большой пиит, но из него нельзя делать кумира…
— Что в словесности мало заучить, надо понять главное…
Илья Ильич хмуро слушает учеников. Ребята наперебой рассказывают ему все, о чем говорил молодой учитель.
— Он сказал, что Иван Андреевич Крылов — народный поэт.
— Он сказал, что творения Пушкина несравненно выше сочинений многих других поэтов.
— Что Державин сам сказал про юного Пушкина: «Вот кто заменит Державина».
— Все ясно… Довольно. Пока что будем продолжать занятия по-старому. Доставайте книгу по русской словесности.
Ребята нехотя достали учебники.
— Держите эту книгу в чистоте и порядке. Не рвите страницы. Берегите углы и переплет. Не думайте, что если новый учитель сказал, что она устарела, так на нее чугун можно ставить…
Ребята только сейчас поняли, что сослужили Владимиру Яковлевичу плохую службу. В душе у Доржи ночь. Надо было отвечать на вопросы Ильи Ильича, как отвечали раньше. И все было бы хорошо.
Доржи переглянулся с Аносовым. Алексею тоже не по себе — но как исправить положение?
— Почему мы Державина называем пиитом, а Пушкина поэтом? — спросил он.
Илья Ильич оживился:
— Разве может Пушкин разговаривать с миром на чистом, божьем языке оды, он, который плетет вирши? Слог у него, правда, неплох. Но уж очень просто, очень все просто…. И описывает Нередко простолюдинов… Ну, да хватит. Мы ведь речь ведем не о Пушкине, а о несравненном Гаврииле Романовиче Державине.
Илья Ильич повторял ученикам давно знакомые слова. Слушать его было неинтересно. Цокто Чимитов поднял руку.
— Что тебе?
— Почему Пушкин… — начал было Цокто, но Илья Ильич не дал договорить, вскочил из-за стола.
— Опять — Пушкин! Иных слов у вас нет, что ли? Новый учитель, видать, не знает никого, кроме Пушкина.
Ребята замерли. Щеки у Ильи Ильича дрожали, уши стали, красными.
Почему не звонит колокольчик? Нарочно молчит? Или старик истопник потерял его? Скорей бы конец урока…
Илья Ильич прерывисто дышал. Негодование переполняло его грудь. Он не помнил себя: тряпкой, которой вытирают доску, обтер себе лоб, сунул ее в карман вместо носового платка и выбежал из класса.
Ученики окружили Доржи, зашумели:
— Зачем ты сказал про Владимира Яковлевича?
— Я же не хотел сделать плохо.
— И ты виноват, Аносов.
— А тебя кто просил рассказывать о том, что Державин говорил о Пушкине?
Начался урок рисования. Но ребята не слушали Артема Филипповича. Перед глазами все еще стояло злое, красное лицо Ильи Ильича, в воздухе, казалось, висел его визгливый вопрос: «Ну, а еще что сказал новый учитель?»