Скорее всего мой брат кого-то убил.
— Надеюсь, он скоро поправится, — сказал я.
— Ухаживающий за ним персонал…
(Должно быть, она имела в виду себя)
— …беспокоят сложности, связанные с его первоначальным состоянием.
Я помолчал немного.
— Все настолько плохо?
Деловой голос изменился, сделавшись неподдельно тревожным.
— Ему дали транквилизаторы. У нас не было выхода.
Я с такой силой сдавил трубку, что она едва не треснула.
Я ничего не оставил. У тебя слов не найдется для того, что я с ним делал.
— Если это возможно, я бы хотел навестить его.
Жюстина взяла себя в руки, снова превратившись в бесстрастного секретаря.
— Я посоветуюсь с мисс Рейт. Боюсь, в ближайшие дни это вряд ли получится.
— Понятно. Будьте так добры, известите меня, когда это будет возможно, ладно?
— Разумеется.
— Мой номер…
— У нас имеется эта информация, мистер Дрезден. Я свяжусь с вами в ближайшее время.
Я поблагодарил ее и повесил трубку. Я сидел, низко опустив голову, и трясся от злости. Если эта тварь причинила моему брату столько вреда, сколько выходило по тому, что я услышал, я собирался отыскать нааглоши и порвать его на мелкие клочки, даже если бы для этого потребовалось взорвать все до единой пещеры Нью-Мексико.
В дверях показалась Молли.
— Гарри? Такси ждет.
— Ладно, — вздохнул я. — Пошли испортим кое-кому день.
Я старался не думать слишком много о том, что Уайл И. Койот, Супергений, почти в каждой серии получает изрядную трепку от своих врагов и заканчивает день обычно падением с двухмильного утеса.
Ладно, Гарри, подумал я, тебе всего-то достаточно не повторять ошибок Уайла И. Ведь если он продолжит идти по воздуху, сорвавшись с утеса, а не смотреть вниз, все будет тип-топ.
Суд состоялся в Эдинбурге.
Собственно, другого варианта не рассматривалось. С учетом сложной ситуации в Совете Старейшин, а также неожиданной интенсивности атак на берегу Духоприюта, место выбрали самое безопасное из всех возможных. Обычные дела рассматриваются в закрытом порядке, но это вышло слишком громкое, так что на суде собирались присутствовать больше пятисот чародеев — почти половина Совета. Большинство их составляли сторонники Ла Фортье, которым очень не терпелось увидеть, Как Свершится Правосудие — что, согласитесь, куда приятнее, чем Свершать Кровавое Возмездие.
Мы с Молли и Мышом воспользовались той же тропой, по которой я шел три дня назад. На этот раз у входа дежурил удвоенный наряд Стражей под командой рослого скандинава — все из Старой Гвардии. Все до единого наблюдали за моим приближением с изрядной враждебностью, которую не особенно пытались скрыть. Я не обращал на это внимания. Я к такому привык.
Мы вошли в комплекс, миновали еще несколько постов — всех с удвоенными нарядами, разумеется — и прошли в Дискуссионную. Возможно, это тоже говорит кое-что о складе ума у чародеев — то, что помещение, которое в других местах назвали бы «залом собраний» назвали «дискуссионной комнатой». На деле она представляла собой настоящий зал собраний, в котором каменные ряды окружали амфитеатром небольшую каменную сцену, напоминая античный театр. Однако не доходя нескольких десятков ярдов до зала, я свернул в сторону, в боковой коридор.
Мне стоило некоторого труда убедить дежурных Стражей пропустить меня, Мыша и Молли в зал отдохновения, пока один из них прошел в покои Эбинизера спросить, согласен ли тот меня принять. Молли никогда не приходилось еще видеть таких просторных помещений, и она с любопытством крутила головой во все стороны.
— Потрясающее место, — призналась она. — Как вы думаете, это еда только для шишек, или они не будут возражать, если я поем немного?
— Старая Мэй весит ненамного больше птички, — ответил я. — Ла Фортье мертв, и замену ему еще не выбрали. Я полагаю, здесь на всех с избытком.
Она нахмурилась.
— Но если это предназначается только для них?
Я пожал плечами:
— Ты голодна. Вот еда. Что тут думать?
— Я думаю, что не хочу злить их. В смысле, злить еще больше.
В некоторых вопросах у девчонки куда больше здравомыслия, чем у меня.
Эбинизер прислал Стража с требованием немедленно провести меня к нему, а также накормить Молли у буфетного стола. Я честно пытался скрыть улыбку. Эбинизер придерживается точки зрения, согласно которой все ученики всегда голодны. Ума не приложу, кто произвел на него такое впечатление.
Я осмотрелся у него в приемной, стены которой сплошь были закрыты забитыми до отказа книжными стеллажами. Эбинизер — читатель эклектичный. Кинг, Хайнлайн и Клэнси соседствуют у него на полках с Хокингом и Ницше. Многочисленные редакции великих религиозных книг бесцеремонно смешаны с творениями Юлия Цезаря и Д. Г. Лоуренса. Сотни книг написаны и переплетены вручную; ради возможности заполучить некоторые из них любой даже самый почтенный музей с готовностью пошел бы на кражу. Книги стояли на полках вертикально, лежали горизонтально, и хотя большая часть корешков оставалась на виду, я не сомневался в том, что требуется фантастическое терпение, чтобы найти нужную — если, конечно, не помнить, куда поставил ее в прошлый раз.
Порядок сохранялся только на одной полке.
На ней выстроился ряд простых, переплетенных в кожу тетрадей, примерно одного образца, хотя кожа использовалась разная, да и выцвела по-разному, сильнее утех, что стояли слева, слабее — у правых. Пара самых левых тетрадей, казалось, вот-вот рассыплется в прах. Самая правая тетрадь производила впечатление совсем новой и лежала, раскрытая и заложенная авторучкой, на полке.
Я заглянул на последнюю заполненную страницу. На ней ровным, уверенным почерком Эбинизера было написано:
…представляется несомненным, что он не знал об истинном предназначении острова. Порой мне начинает казаться, что такая штука, как судьба, действительно существует — или, во всяком случае, какая-то высшая сила, которая оборачивает события в нашу пользу, несмотря на все, что мы по нашему невежеству пытаемся испортить. Мерлин требует, чтобы мы немедленно взяли мальчишку под наблюдение. Я думаю, что он просто дурак.
Рашид считает, что предостерегать его насчет острова бессмысленно. Он отлично разбирается в людях, но я не уверен, что в этом случае он прав. У парня на плечах неплохая голова. Из всех известных мне чародеев он входит в число трех или четырех, на которых я согласен видеть эту конкретную мантию. Я доверяю его суждениям.
Впрочем, я доверял и Мэгги.
За спиной послышались шаги Эбинизера, и я поднял голову.
— Хосс, — произнес он. — Как твоя голова?
— Полна вопросов, — ответил я, закрыл тетрадь и протянул ему ручку.
Мой старый наставник улыбнулся одними глазами, принимая у меня ручку: он хотел, чтобы я прочитал написанное им.
— Мой дневник, — кивнул он. — Ну, три последних мои. Предыдущие остались от моего мастера.
— Мастера?
— В этом слове ничего плохого, Хосс. Оно означает учителя, наставника, профессионала, эксперта — ну, и негативный смысл тоже имеется. Просто по природе своей люди помнят плохое и забывают хорошее — думаю, так. — Он похлопал по корешкам трех тетрадей, предшествующих его собственным. — Записи моего мастера. — Он похлопал по четырем следующим. — Записи его мастера… ну и так далее. — Он очень осторожно коснулся двух самых первых тетрадок. — Эти и читать-то уже почти невозможно, даже если в языке разобраться.
— Кто заполнял эти?
— Мерлин, — просто ответил Эбинизер. Он протянул руку и поставил на место свой дневник. — Придет день, Хосс, и мне, пожалуй, придется просить тебя позаботиться о них.
Я перевел взгляд со старика на тетради. Дневники, полные мыслей чародеев-наставников за тысячу с лишним лет? Господи Боже и святые угодники…
Вот это будет чтение.
— Возможно, — продолжал Эбинизер, — у тебя самого как-нибудь появится мысль-другая, которые тебе захочется записать.
— Вы, сэр, всегда оптимист.
Он улыбнулся:
— Ладно. Что привело тебя сюда перед началом процесса?
Я протянул ему конверт, который дал мне Винс. Маккой нахмурился и начал перебирать фотографии. Он хмурился все сильнее, пока не дошел до самого последнего снимка.
Тут он затаил дыхание, и я не сомневался: он понял, что все это означает. Эбинизеровы мозги вообще не позволяют себе зарастать зеленым (равно и какого-то другого цвета) мхом.
— Звезды небесные, — выдохнул Эбинизер. — На этот раз ты все продумал заранее, да?
— Даже сломанные часы иногда показывают правильное время, — скромно потупился я.
Он положил снимки обратно в конверт и вернул его мне.
— Хорошо. Как ты хочешь все это разыграть?
— На суде. Перед самым занавесом. Я хочу, чтобы он думал, будто ему удалось выйти сухим из воды.
Эбинизер фыркнул.
— Ты здорово разозлишь Старую Мэй и с полсотни бывших сподвижников Ла Фортье.
— Угу. Я сегодня плохо спал, так переживал за них.
Он фыркнул еще раз.
— У меня есть одна теория, — добавил я.
— Да?
Я рассказал.
Пока я рассказывал, Эбинизер мрачнел с каждой фразой. Он повернул руки ладонями вверх и посмотрел на них. Руки у него крупные, сильные, обветренные и мозолистые от тяжелой работы — но не дрожат никогда. На одной ладони темнела царапина, которую он получил, упав на землю во время вчерашней потасовки. На кончике пальца синело чернильное пятно.
— Мне нужно кое-что предпринять, — сказал он. — А тебе лучше идти.
Я кивнул.
— Увидимся там?
Он снял очки и принялся осторожно протирать линзы носовым платком.
— Ага.
Суд начался примерно через час.
Я сидел на камне у края сцены, Молли рядом со мной. Мы проходили по делу как свидетели. Мыш устроился на полу рядом со мной. Ему тоже предстояло выступить как свидетелю, хотя, кроме меня, об этом никто не догадывался. Свободных мест в зале не осталось ни одного. Собственно, именно поэтому Совет, как правило, устраивает собрания в разных местах по всему свету: для большого количества людей в Эдинбурге просто не хватает места.