— Вы ждете ответ примерной ученицы: «мы первые войну не развязывали и мстить еще не начинали», так?
— Нет, ответ ученицы мне не нужен, — он рассмеялся.
— Геннадий Сергеевич, конечно же, мы хотим жить спокойно, — вздохнула Светлана. — На своей земле, где похоронены наши близкие. Только есть у меня подозрение, что на родине мы еще большие чужаки и иностранцы, чем в Японии. Нас целенаправленно загоняют в положение, когда останется только отомстить и покинуть Россию, навсегда.
— Да, такое впечатление сложилось и у меня, — покивал ректор, а в глазах его сверкнуло что-то недоброе. — Тот, кто это делает, весьма недальновидный человек, совершенно не разбирающийся в людях.
— А Вы разбираетесь? — в голосе женщины промелькнула едва заметная насмешка.
— Разбираюсь. Но я корыстен. Из всех мне интересны лишь талантливые и одаренные, — раскрыв папку для бумаг, ректор вынул три скрепленных листа, протянул женщине. Следом подал толстую лакированную ручку, отделанную золотом.
Светлана Евгеньевна посмотрела на это с интересом, взяла листы, бросив ручку на покрывало. Вчитываясь в первые строчки, она хмыкнула, но добежав взглядом до третьего абзаца, посмотрела уже удивленно. Ректор демонстративно никуда не торопился, наблюдая за ней с легкой улыбкой. Вчера вечером ему пришлось немало побегать, чтобы подготовить эти три листа. Только серьезный разговор с братом занял почти три часа.
— Что это? — сухо спросила женщина.
— Стандартный договор между родом и семьей, которая собирается в него войти, — терпеливо пояснил ректор, и добавил, немного подумав. — Почти стандартный. Я исключил из него страниц сорок. Права, обязанности, ответственность и прочее. Сейчас это почти точная копия договора столетней давности. Только в то время он назывался несколько иначе и нужно было приносить особую клятву. Мне всегда нравилось, как он звучит, четко и лаконично. Брат говорит, что написанное на этих листах устарело, но это не так. Скорее мы стали более требовательны и перестали доверять людям.
— Вы серьезно? — Светлана потрясла бумагой.
— Нет, знаете, я люблю пошутить по утрам, предлагая всем подряд войти в свой род. И наблюдать за их удивленными лицами, — ректор вполне искренне улыбнулся, видя именно такое удивление.
Женщина целую минуту смотрела на ректора, затем перевела взгляд на бумаги и снова углубилась в чтение, внимательно изучая каждый абзац.
— И такое предлагает человек, не усмотревший за собственной дочерью и внучкой, — проворчала она.
— Ох, Светлана Евгеньевна, мы ведь взрослые люди, — Геннадий Сергеевич сразу понял, зачем и к чему это было сказано. — Тогда я был полон амбиций, пытался совладать с обретенной силой и внезапно свалившейся славой. Мне было не до дочери. У нее на все было свое, часто отличное от моего, мнение. И она не была одарена даже так, как Алена. Уровень эксперта, пусть первой ступени, для нее оставался недостижимым результатом. И мы оставили дочь в покое, поняв, что и ее дети не будут обладать значимой силой. Те же сто лет назад это бы назвали потерянной линией семьи, в которой никогда не родится мастер. Но у нее и на это было свое мнение, — он сделал паузу. — Она увела наследника у одной из младших ветвей рода, единственного мастера, на которого возлагали большие надежды.
Ректор покачал головой. Он не стал бы возвращаться к неприятным воспоминаниям прошлого, если бы не чувствовал в коридоре благодарных слушателей. Кузьма, скрывающий не только себя, но и супругу вместе с ученицей.
— У них родилась девочка, — продолжил ректор. — Довольно слабая и болезненная. Сейчас не скажешь, вымахала вон какая. Несколько лет все было хорошо, но потом случилась трагедия. Отстаивая наши интересы в провинции, Рома погиб. И даже не из-за больших денег или влияния для рода. А я был занят в тот момент. Так занят, что опомнился через пару месяцев после того, как дочь ушла из дома. Сказала, что знаться с нами больше не желает. Последний раз, когда я с ней разговаривал мы сильно поссорились. И она утаила, что больна. Уже позже, когда она согласилась, чтобы я оплатил лечение, взяла с меня слово, чтобы близко не подходил к внучке, не смел испортить и ее судьбу. Я, правда, несколько раз нарушил обещание, но это не имеет большого значения. Что скажите по поводу нашего предложения? — спросил Геннадий Сергеевич, кивая на листы, которые Светлана прочла еще раз.
— Только из-за одной строчки, где написано, что имущество семьи неприкосновенно, будем считать, что это хорошее предложение. Не торо?питесь с решением? — Светлана подняла руку, чтобы зубами вытянуть иголку капельницы. — Наша семья все еще считается погибшей.
— Мелочи. Даже если к вечеру все останется так, это ничего существенно не поменяет.
Светлана довольно серьезно посмотрела в глаза немолодому мужчине, сжала губы в тонкую полоску. Взяв ручку, большим пальцем отщелкнула массивный колпачок. Положила листы на одеяло, которое стало твердым как столешница, и поставила крупную подпись.
— Хорошо, — подытожил Геннадий Сергеевич. — Я считаю, что Вы приняли правильное решение.
— Обычно, когда так говорят сразу после подписания сделки, следует требовать бумаги обратно.
— Мы же не дельцы, — улыбнулся он. — Отдыхайте, Светлана Евгеньевна, ни о чем не беспокойтесь. Теперь переживать будут другие. Что касается мастеров, напавших на Вас вчера, то их участь станет отличным примером для остальных.
Толкнув в бок Алену, я показал взглядом на дверь в соседнюю палату. Подхватив ее и Тасю под локоть, потянул туда и быстро закрыл дверь. В этот момент из палаты мамы вышел ректор, постоял секунду и неспешно направился к выходу.
— Так, Алена, у тебя постельный режим, — строго сказал я. — Пока доктор не разрешит, чтобы не вздумала шастать по этажу. Не забывай, что на тебя вчера автобус уронили, а не цветами забрасывали.
Без улыбки на Алену в пижаме, с забинтованной головой и не взглянешь. Немного портила картину небольшая бледность, как последствие сотрясения мозга. Я видел во время утренней перевязки, сколько ей швов наложили на рассечение. Шрам будет на зависть многим, почти пять сантиметров с одним рваным краем. Ее до сих пор немного покачивало, когда она вставала с кровати, но доктор Шимов уверял, что серьезных последствий здоровью не будет. Прописал ей постельный режим на неделю. Насчет шрама сказал, что его можно будет убрать, когда все основательно заживет.
— Тая, посиди с ней… Да не убегу я, не убегу, — вздохнул я, видя ее взгляд.
— У тебя вчера был очень страшный вид, — укоризненно сказала она.
— Вы из меня маньяка какого-то делаете, — проворчал я. — Поквитаюсь с ними чуть позже, пару дней ничего не решат.
— Ох, как он заговорил, — Тася уперла руки в бока. — Смотри, Ален, какой у тебя крутой учитель. А полчаса назад отказывался фиксатор надевать, дескать, он ему мешать будет. Наверное, в гости собрался, на обед, а ложку левой рукой держать неудобно, да?
Хотел было поспорить, но лишь поднял глаза к потолку. Махнув рукой на эту язву, встал.
— Пойду с мамой поговорю, — сказал я. — И чтобы не подслушивали.
— А может мне обед на всех приготовить? — задумчиво спросила Тая. — Твоя мама что любит?
— Хочешь угодить, приготовь борщ. Я к борщу равнодушен, а мама любит. С чесноком. Можно уху, но вряд ли у тебя получится так же хорошо, как у нашего повара. Это его коронное блюдо.
— Это мы умеем, — уверенно кивнула она. — У меня отец борщи любил. Наверное, поэтому я к ним тоже равнодушна, — она рассмеялась. — Пойду разорять запасы столовой.
Маму я застал в задумчивом состоянии, разглядывающую редкие облака в окне. Взгляд упал на забинтованную левую руку и внутри снова все сжалось и начало закипать. Усилием воли заставил себя успокоиться.
— Привет, — улыбнулся я, когда она повернулась.
— Привет, — она подарила мне мягкую улыбку, которую я любил еще с детства. Мне кажется, строгость ей совсем не шла. Плохо что обычно она все время сосредоточенная и загруженная делами.
— Как рука, как самочувствие?
— Рука болит, самочувствие хреновое, — еще шире улыбнулась она, поманила меня, взъерошила волосы.
— Вот как за тебя не переживать, — вздохнул я, усаживаясь на стул рядом с кроватью. — У нас война в самом разгаре, а она катается по городу без охраны. Был бы рядом Джим, вы бы их в порошок стерли.
— Так получилось, — виновато сказала она.
И в голосе ни капли раскаяния. Знаю, что она хочет сказать и без слов: «центр города, час пик, да я бы от них пешком ушла, но так получилось» и все в таком же духе. Я тоже не ожидал, что они нападут вот так, прямо в центре города. По новостям говорили о двадцати убитых и под шестьдесят человек раненых. Вот интересно, полиция опять спустит им с рук такой бардак? А всего-то надо, чтобы император проявил волю и публично наказал виновных. И чем серьезней накажет, тем лучше для него. Иначе простой люд не поймет. Нет, он может все свалить на нас, дескать, это злые наемники во всем виноваты, но видео, гуляющее по сети, говорит об обратном.
— Наш разговор с Наумовым слышал? — спросила мама, переводя тему.
— Слышал. Документ интересный на подпись дал?
— Занимательный. Так что мы теперь не простолюдины и не обычная семья, а самые настоящие аристократы.
— Мам, я тебя умоляю, давай, по существу.
— По существу и говорю. Или ты хотел пойти под крыло Дашковых?
— Принципиально — все равно. Но жест ректора мне понравился. Интересно посмотреть, как они теперь выкручиваться будут.
— Вот и посмотрим. Пусть покажут себя. Тем более, мы не навязывались, они сами пришли.
— Мои мысли читаешь, — рассмеялся я. — Наглые мы с тобой.
— Им нужно будет документы на возрождение семьи протолкнуть, подданство вам с Сашей сделать, оформить все как полагается. Сложнее всего — это провести через имперскую канцелярию и записать в архивы, что семья Матчиных с такого-то числа вошла в благородный род Наумовых. Саша говорил, что любой желающий нам помочь — умоется, когда до наших документов дойдет. Там такая стена из бюрократо