будто вены. Жесткий лист вяза приятно царапал нежную девичью кожу, что знали лишь прикосновенье к книге, да шитью. Устыдившись такого странного и почти интимного жеста, она измяла лист в ладонях, и поспешно спрятав его у себя на груди в складках платья, испуганно обернулась.
К счастью она была по прежнему одна, и, не желая быть застигнутый врасплох Лиза поспешила в свое убежище, в свой яблоневый сад, там, где все ей было так знакомо и привычно. По пути она едва не споткнулась, и облегченно вздохнув, что не упала, и ничего дурного не случилось, поскорее села на скамейку. Не даром родители с самого детства увещевали ей не отходить далеко от дома, и чувствуя, свою беспомощность, она не смела ослушаться их, однако чувствовала, что душа и сердце тянется к неизведанному, прочь из клетки, которой служило для нее не только тело, но и разум.
Прошел час, а может больше, никто не появлялся. Вглядываясь и вслушиваясь в неизвестность, за каждым деревом и в каждой тени, в каждом шорохе и в каждом дуновенье ветра, она видела его. Но через минуту, убеждаясь в обратном, теряла надежду, капля по капле. Пространство полнилось и звуками и цветом и движеньем, будто живое существо, что может волноваться, скользить, дышать и даже говорить.
Лиза уже отчаялась, как вдруг вдали мелькнула фигура, его высокое, долговязое тело, появилось на горизонте. В руках он держал шляпу, которой размахивал взад и вперед, толи радостно, толи яростно, жесты его настроения Лиза различать, еще не научилась.
– Уж не меня ли вы ждете? – весело крикнул Мейер, помахав ей шляпой, будто флагом, толи приветствия, толи капитуляции.
– Разве вы не обещали, больше не ступать на чужую землю? – сердито спросила Лиза, нахмурившись. Меньше всего ей хотелось, чтобы он понял, как долго она ждет его здесь. Во вторую встречу она хотела быть милый и доброй и ласковой, но его вид, самодовольный и веселый, свидетельствовал о том, что он нисколько не сомневался, что она будет ждать его, а все ее запреты и мольбы, не стоят и ломаного гроша. От мысли, что ее чувства, будто пустячная головоломка, были разгаданы, так легко и так точно, ей стало тошно, прежде всего, на саму себя, что она так проста и предсказуема, а значит скучна. Но злилась Лиза не только на себя, что, вопреки сказанному – пришла, но и на него, и даже в большей степени на него, за то, что он знал и был в том уверен – она придет.
– Вы обещали, что не потревожите меня вновь, значит ли это, что ваше слово ничего не значит? – рассердившись, спросила она, в полной мере не осознавая, сколь резко и даже обидно звучит ее вопрос.
– Полно, Вам, гневаться, Лизавета Николаевна, я ничего не обещал, и уж тем более, не мог я дать обещание не свидеться больше с вами, ибо это обещание, сделало бы меня крайне несчастным, а я себе не враг, нет, не враг, – весело заметил Мейер, дав понять, что гнев ее не только нисколько его не тревожит, но и наоборот – лишь забавляет.
– И потом, я с юности научился читать женские знаки, к примеру, ежели спросить мою матушку, будет ли она чаю, а она ответит: «Нет», да так категорично, и уверено, так и знай, что вместо одной чашки чая, выпьет целых две, а может даже три. А ежели, с утра скажет, что хочет в театр, да весь день об этом будет говорить, и даже успеет наряд выбрать, то можно в театр и вовсе не собираться, ибо аккурат за пять минут до выхода, скажется больной, и никуда не поедет.
После этой тирады, несколько не смущаясь, и не дожидаясь приглашения, Мейер присел на другой край скамьи, и, поспешив, объяснить сию фривольность в своем поведении, произнес:
– Я прошлый раз, сказать по чести, настоялся, и, памятуя, о том, что и тогда, вы не пригласили меня присесть, полагаю, исходя из вашего дурного настроения сейчас, что и сегодня не предложите, и коль уж я и без того, успел одним лишь фактом своего появления, вызвать ваш гнев, стало быть, хуже уже не будет. В общем, потому я и решил здесь расположиться, – и нисколько не смущаясь, закинув ногу на ногу, он достал из кармана портсигар, и, посмотрев на нее лукаво, своими умными и пронзительными ледяными глазами спросил: – Не возражаете?
Лиза, намеревавшаяся при встрече быть очаровательной и обольстительной, но волею судьбы, а скорее по своей вине, оказавшаяся в положении глухой обороны, теперь не зная что делать, была поставлена перед выбором, продолжить казаться обиженной, как того требовали правила приличия, в ответ на его фривольность, или поддаться его очарованию, позволив себе быть ветреной и легкомысленной. Но натуру не изменишь, и если уж не суждено быть томной кокеткой, то нечего и начинать, и, отвернувшись, и сложив руки на груди, будто ставя крест на примирении, сурово спросила:
– Разве это прилично, курить в обществе дамы?
Он глубоко затянулся, так что на кончике папиросы едва не загорелось пламя, затем плотно сомкнув губы, выпустил пар из ноздрей, будто строптивый мерин, и, как ни в чем не бывало, продолжил:
– Кажется, вы не бываете в свете, а иначе бы знали, что в любом салоне курят не только мужчины, но и дамы, правда курят египетские папиросы, они почти такие же как моя, разве что чуть тоньше, и он, вынув сигарету изо рта, провел по ней пальцем, а затем, стряхнув пепел, заключил, – И некоторые мужчины, даже считают это очаровательным.
Лиза удивленно повернула к нему голову и воскликнула:
– И вы так считаете???
Он засмеялся:
– Нет, – затем помедлил, и, изменившись в лице, ответил: – Уже нет…
Его настроение, будто погода в мае, подумала Лиза, видя, как помрачнел Мейер. По его взору вдаль, было понятно, что он уже не здесь, не сейчас, и не с ней. Где-то там, далеко в прошлом, куда для нее дороги нет, и не будет. Казалось, он вспоминает о чем-то, что желал изгнать из своей жизни, но день ото дня терпел фиаско, ибо рано или поздно, где бы он ни был, воспоминания неизбежно нагоняли его. Лизе, отчего то, вдруг стало обидно, и колючая ревность, к той жизни, что была не с ней, и частью которой, она никогда не станет, больно пронзила сердце. Он смотрел вдаль, она смотрела на него. Они были так близко, но так далеко друг от друга. Однако, именно сейчас, когда невидящим взглядом он смотрел в прошлое, ей представилась возможность, рассмотреть его как следует в настоящем. В уголках глаз залегли глубокие морщины, впалые скулы на изможденном лице, и глаза, грустные и отстраненные, но по прежнему прекрасные в своей глубокой синеве, он выглядел уставшим и старше чем ей показалось при первой встрече. Лиза вдруг почувствовала себя чужой, попавшей сюда по ошибке, не к месту и не ко времени, такой наивной и глупой, будто расстояние между ними было не в аршин, а в целую вечность длинной.
Мейер вдруг резко повернулся, затем улыбнулся, и сказал:
– Не смотрите на меня так, Лизавета Николаевна, будто я некий артефакт, выкопанный из-под земли, а до того момента, пролежавший там целую тысячу лет, ежели с меня стряхнуть пыль, да почистить как следует, может я еще и сгожусь на что, – лукаво заметил он, словно прочитав ее мысли.
Лиза покраснела до кончиков волос и смущенно опустила глаза, сделав вид, будто нашла в своих руках что-то настолько интересное, от чего не могла оторвать глаз.
– Вас что-то тревожит? – робко спросила она, наконец, решившись поднять на него свой ясный и доверчивый взор.
– Чтобы меня не тревожило, я не готов об этом вам поведать, – коротко ответил Мейер.
– Оттого, что вы меня еще совсем не знаете?
– Как раз наоборот, мне кажется, я вас слишком хорошо знаю, и оттого не готов увидеть разочарование в ваших чистых и таких невинных глазах, – спокойно и рассудительно ответил Мейер.
– Чтобы вы не сделали, какие бы ошибки не совершили, я уверена, вы сделали это во имя добра! – пылко и отрывисто воскликнула Лиза, ухватившись за сиденье скамейке, будто боялась упасть.
– Какое вы невинное создание, Лизавета Николаевна, если бы вы чуть чаще выбирались из своего сада, хотя и райского, но все же плена, этих яблонь, то знали бы наверняка, все самые грязные дела, совершаются в этом мире под знаменем «добра», – горько произнес он.
– Но это же совсем не значит, что за любым добром, скрывается лишь низость и обман! – с жаром возразила она.
– Не значит, однако, же, бойтесь людей, с добрыми намерениями, их доброта может вам дорого обойтись, – резко ответил Мейер.
Лиза не стала спорить, она молча посмотрела на него, прежде чем вновь заговорить:
– Но, ежели, все-таки, вы, когда-нибудь, решитесь поведать мне, о том, что вас мучает, то знайте, даже если я не разделяю ваши мысли, и не приму ваших поступков, я попытаюсь их понять, и не стану осуждать, я постараюсь увидеть мир не своими, а вашими глазами.
Он повернулся в пол-оборота, так что расстояние между ними сократилось до опасной близости, и слегка наклонился вперед, будто вглядываясь в глубину ее глаз, его правая нога, утонула в драпировке платья, жар, странный и неизведанный сжал грудь словно тиски, она забыла дышать, будто его глухое и тяжелое дыханье стало ее собственным. Положив левую руку на изголовье скамьи, он ладонью и кончиками пальцев коснулся ее плеча. Она не отпрянула, и даже не шелохнулась, напуганная и завороженная новыми чувствами, которых она не знала до сего дня. Смутное предчувствие, что столь интимный и чувственный жесть всего лишь прелюдия, чего то большего и неизвестного, не давало ей отстраниться, страшась и робея, но всем телом желая того.
Он больше не сделал и шага на встречу, только грустно улыбнулся и заключил:
– Вы сущий ангел, Лизавета Николаевна, в этом райском яблоневом саду.
– И если, здесь райский сад, значит ли, что где-то притаился змий-искуситель? – шепотом, будто боясь сказанного, спросила Лиза.
Мейер негромко рассмеялся, и стал почти мальчишкой. Было сейчас в его лице нечто озорное и даже разбойничье, но лишь на мгновенье, устыдясь, своих чувств через минуту он вновь стал серьезен и сосредоточен.
Затем словно проиграв борьбу с самим собой, вновь наклонился к ней, и накрыл ее ладошку, своей большой крепкой мужской рукой, шершавой словно лист того самого вяза, который она совсем недавно держала в своих руках.