Я знал двух молодых шимпанзе, которые любили швырять в нас камни, практикуясь на далеко отстоящих целях. Они всегда делали это, когда я прикладывал к глазам фотоаппарат, при этом теряя контакт взглядов. Такое поведение само по себе показывает, что человекообразные обезьяны имеют представление о том, что окружающие способны видеть, а в описанных выше опытах, возможно, что-то было упущено. Однако, как обычно бывает в экспериментальных исследованиях, предпочтение отдали поведению в лаборатории, а не наблюдениям в реальной жизни. В результате была провозглашена исключительность человека, особенно наглядно проявляющаяся в том, что человекообразные обезьяны не обладают «ничем, отдаленно напоминающим модель психического»{193}.
Этот вывод был встречен всеобщим одобрением и до сих пор пользуется поддержкой, хотя и не выдержал критической проверки. В Центре изучения приматов Йеркса, где я работаю, Дэвид Ливенс и Билл Хопкинс провели исследования, в которых они положили бананы за пределами ограждения шимпанзе, там, где постоянно ходят люди. Постараются ли шимпанзе привлечь внимание людей, чтобы получить фрукты? Сумеют ли они отличить людей, которые за ними наблюдают, от тех, которые не обращают на них внимания? Если да, это будет означать, что они сумели увидеть ситуацию с точки зрения окружающих. Шимпанзе справились, потому что они подавали сигналы жестами тем людям, которые смотрели на них, и при этом кричали и стучали по металлическим предметам, если люди их не замечали. Они даже показывали на бананы, чтобы пояснить свои просьбы. Одна самка шимпанзе, опасаясь, что ее неправильно поймут, сначала показала рукой на банан, а затем пальцем — на свой рот{194}.
Осознанная подача сигналов наблюдается не только у человекообразных обезьян, содержащихся в неволе. Это выяснилось, когда исследователи положили поддельную змею на пути диких шимпанзе в джунглях Уганды. Записывая крики тревоги шимпанзе, они обнаружили, что эти крики — не проявление страха, потому что обезьяны кричали независимо от того, находились ли они рядом со змеей или нет. Скорее, крики были предназначены обезьянам, которые находились поблизости в лесу, но могли не заметить змею. Шимпанзе поглядывали вперед и назад, на ближайших соплеменников и змею и кричали не для тех, кто уже знал об опасности, а для тех, кто о ней не подозревал. Таким образом, своими криками шимпанзе информировали своих собратьев, не обладавших нужными сведениями, вероятно, понимая, что для того, чтобы знать, нужно видеть{195}.
Решающий опыт для подтверждения этого вывода провел Брайан Хэйр, в то время студент Центра изучения приматов Йеркса. Брайан хотел понять, используют ли человекообразные обезьяны визуальную информацию, полученную другими. Обезьяну низкого ранга заманили, для того чтобы та собирала пищу перед обезьяной высокого ранга. Это была непростая задача, так как большинство обезьян избегают подобных ситуаций, чтобы не вступать в конфликт. Поэтому первой обезьяне предложили выбор между пищей, спрятанной на глазах у второй обезьяны, и пищей, спрятанной незаметно. При этом первая обезьяна видела все от начала до конца. В этом испытании, как в поиске «сокровищ», самым безопасным для обезьяны низкого ранга было бы собрать ту пищу, которую обезьяна высокого ранга не видела. Именно это она и сделала, показав, что понимает — если обезьяна высокого ранга не видела, как прячут пищу, значит, она о ней не знает{196}. Исследования Брайана вновь подняли вопрос о модели психического применительно к животным. В результате неожиданного поворота событий выяснилось, что сходные эксперименты были проведены на одном капуцине в Киотском университете и нескольких макаках в исследовательском центре в Дании{197}. Вот почему все представления о том, что видение ситуации с альтернативной точки зрения — уникальная способность нашего вида, теперь в мусорной корзине. Каждый из описанных выше экспериментов по отдельности, возможно, не безупречен, но вместе они склоняют чашу весов в пользу способностей других видов.
Подтверждением основополагающих исследований Мензеля служит то, что мы продолжаем прятать пищу или змей и сопоставляем животных, которые угадывают, с теми, которые знают. Его работа остается классическим образцом, позволяющим изучать способности как человека, так и других видов. Пожалуй, наиболее ярким примером могут служить эксперименты сына Мензеля Чарльза. Как и его отец, Чарли Мензель — неутомимый исследователь, который берется за самые сложные задачи и не довольствуется простыми ответами. В Лингвистическом исследовательском центре в Атланте он прятал пищу в сосновом лесу вокруг огороженной территории, откуда за ним наблюдала самка шимпанзе Панзи. Чарли зарывал в небольшую ямку в земле упаковку M&M's или прятал в кустах шоколадный батончик. Панзи следила за процессом из-за решетки. Так как она не могла самостоятельно добраться туда, где был Чарли, ей требовалась человеческая помощь, чтобы раздобыть спрятанные лакомства. Иногда Чарли прятал пищу, когда все остальные сотрудники уже расходились по домам. Это означало, что Панзи некому было сообщить о том, что она знает, до следующего утра. Поэтому, когда приходили смотрители, они не подозревали об эксперименте. Панзи сначала было необходимо привлечь внимание смотрителей, а затем сообщить им информацию, притом что они имели представление, о чем она «говорит». Во время живой демонстрации способностей Панзи Чарли сказал мне, что у смотрителей обычно более высокое мнение об умственных способностях человекообразных обезьян, чем у психологов и философов. Это мнение было важно для эксперимента, объяснил он, потому что Панзи общалась с людьми, которые воспринимали ее серьезно. Все смотрители, которых Чарли удалось завербовать, рассказывали, что сначала были удивлены ее поведением, но затем быстро поняли, чего она от них добивается. Руководствуясь ее жестами, кивками, пыхтением и криками, они без труда находили спрятанные в лесу конфеты. Без ее инструкций они бы никогда не догадались, где их искать. Панзи никогда не указывала ложное направление или места, служившие тайниками ранее. В результате происходила передача информации о прошедшем событии, хранившаяся в голове шимпанзе, несведущим представителям другого вида. Если люди правильно выполняли ее инструкции, Панзи энергично била себя по голове в качестве подтверждения: «Да! Да!» И так же, как мы, поднимала руку вверх, если предмет находился дальше. Она была достаточно сообразительна, чтобы понимать, что знает нечто, о чем другие не догадываются, и привлекала к участию людей в качестве добровольных помощников, чтобы раздобыть предмет своего желания — сладости{198}.
Просто чтобы проиллюстрировать, насколько изобретательны шимпанзе в этом отношении, приведу типичный случай, произошедший на нашей полевой станции. Молодая самка закряхтела при моем приближении к ограде и продолжала глядеть на меня сияющими глазами (признак, что она знает что-то, ее волнующее), указывая на траву под моими ногами. Я не мог догадаться, что ей нужно, пока она не плюнула. Проследив траекторию, я обнаружил в траве маленькую зеленую виноградину. Когда я отдал ее шимпанзе, она перебежала на другое место и повторила представление. Запомнив места, где смотрители уронили фрукты, она оказалась очень меткой и таким способом получила три приза.
Умный Ганс наоборот
Почему мы первоначально пришли к неправильному заключению относительно способностей животных понимать состояние окружающих и такое случалось часто, как раньше, так и теперь? Утверждалось, в частности, что приматы не заботятся о благополучии своих собратьев, не способны к подражанию и не понимают, что такое гравитация. Представьте себе это последнее качество у животных, которые не умеют летать и путешествуют при этом высоко над землей! В своей работе я сталкивался с неприятием того, что приматы мирятся после ссоры и утешают своих расстроенных соплеменников. Или по меньшей мере все это ненастоящее — «ложное подражание» или «ложное утешение», что немедленно вызывает споры, каким образом отличить настоящее проявление чувств от ложного. Временами всеобъемлющее отрицание выводит меня из равновесия. Например, вся литература, где с восторгом и подробно описано, каких именно мыслительных способностей лишены те или иные виды, вместо того, чтобы обратить внимание на те, которые у них в действительности имеются{199}. Это все равно что слушать консультанта по вопросам карьеры, который постоянно твердит, что вы слишком глупы для того или для другого. Какое пренебрежительное отношение!
Основная проблема состоит в том, что все эти возражения очень сложно опровергнуть. Когда кто-то утверждает, что другие виды лишены той или иной способности и что, следовательно, эта способность недавно появилась у наших предков, то как доказать шаткость такой позиции? Тут ведь бессмысленно пересматривать данные. Все, что мы можем заключить с некоторой степенью определенности, — что мы не смогли обнаружить данную способность у изученных нами видов. Мы не можем продвинуться дальше этого утверждения и сделать вывод, что такая способность отсутствует. Тем не менее каждый раз, когда противопоставляются способности человека и животных, стремление обнаружить качества, которые делают нас особенными, перевешивает все разумные доводы.
Даже в отношении лохнесского чудовища или снежного человека никто не станет утверждать, что располагает доказательствами, что их не существует, хотя это соответствует ожиданиям большинства из нас. И почему правительства разных стран продолжают тратить миллиарды долларов на поиск внеземных цивилизаций, в то время как нет ни малейших оснований для этих исследований? Не пора ли раз и навсегда признать, что этих цивилизаций просто не существует? Но этот вывод никогда не будет сделан. Поэтому удивительно, что уважаемые психологи пренебрегают предостережением поосторожнее обращаться с отсутствующими данными. Одна из причин такой позиции состоит в том, что психологи применяют один и тот же подход к детям и человекообразным обезьянам и получают прямо противоположные результаты. Испробовав множество тестов на познавательные способности и не получив ни одного свидетельства в по