Теперь о другом — обратите внимание на подпись и адрес. Мой чин до Франции не доехал, три лычки превратились в две. Постарайтесь объяснить миссис Смит и Кэролл (в особенности им двоим), что понижение в чине не бросает тени на воина и что я до сих пор остаюсь личным солдатом Кэролл, если она не против. И что на самом деле я стал самым настоящим солдатом: меня избавили от должности инструктора, и теперь я командую одним из отделений в составе батальона. Боевым отделением. Жаль, что я не могу сказать ей, где именно, но если я высунусь из окопа, то могу увидеть кого-нибудь из гансов, если только они не заметят меня первыми. Больше я не валяю дурака в сотне миль от передовой.
Надеюсь, что вы не стыдитесь меня. Нет, я уверен в этом. Вы слишком старый солдат, чтобы волноваться из-за чинов. Главное, что я „там“, и для вас существенно именно это. Я хочу сказать, сэр, что именно вы всегда вдохновляли меня.
Не буду объяснять причину своего понижения; в армии извинениям не придают значения. Но я хочу, чтобы вы знали, что я не совершил ничего бесчестного. Первый случай произошел в транспортном корабле: слишком усердному дежурному не понравилась партия в покер, сыгранная в том участке судна, за которую я отвечал. Второй случай произошел, когда я обучал рядовых, — сами знаете: фиктивные траншеи, фиктивная нейтральная полоса, — и капитан велел мне выстроить их в цепь, а я ответил: „Черт, капитан, неужели вы пытаетесь сэкономить кайзеру пули? Или вы еще не слыхали о пулеметах?“
(Наверное, не следовало поминать черта. Впрочем, если честно, я воспользовался другим выражением, более популярным среди солдат.)
Короче, к концу дня я уже был капралом, а в другой батальон меня перевели в тот же день, когда я попросил об этом. И вот я здесь и чувствую себя отлично. Известное дело: чем ближе человек к передовой, тем крепче его воинский дух. Понемногу знакомлюсь со вшами, а грязь во Франции глубже, чем на юге Миссури, и лучше липнет. Мне снятся и горячая ванна, и дивная гостевая комната для солдат миссис Смит. Но я бодр и здоров и заверяю всех вас в своей любви.
С почтением, ваш
— Эй, там! Капрал Бронсон. Давайте его сюда.
Лазарус неторопливо выбрался из укрытия, давая глазам привыкнуть к темноте.
— Да, лейтенант?
— Нужно резать проволоку. Я хочу, чтобы вы были добровольцем.
Лазарус ничего не ответил.
— Вы не слышали меня?
— Я слышал вас, сэр.
— Ну?
— Вам нужен доброволец, сэр.
— Нет, я сказал, что хочу, чтобы вы были добровольцем.
— Лейтенант, я был добровольцем шестого апреля прошлого года. Тем самым моя квота временно исчерпана.
— Сортирный адвокат?
Лазарус вновь ничего не ответил.
— Иногда мне кажется, что вы собираетесь жить вечно.
Лазарус по-прежнему не отвечал. (Ты прав, сукин сын. Да и сам, между прочим, тоже не прочь, ты ведь ни разу не перелезал через этот бруствер. Помоги, Господи, этому взводу, когда ты это сделаешь.)
— Ладно, если не хотите по-простому, тогда так: приказываю вам возглавить этот отряд. Найдите трех добровольцев из вашего отделения. Если никто не вызовется, вы знаете, что делать. Прикажите — пусть готовятся, а сами живо волоките задницу на командный пункт, я покажу вам карту.
— Да, сэр.
— И вот что, Бронсон, постарайтесь сделать все хорошо. Кукушка накуковала мне, что именно вам придется идти первому через эти проходы. Свободны.
Лазарус не спеша спустился обратно. Итак, мы собираемся перелезть через бруствер. Большой секрет. Никто не знает — только Першинг и сто тысяч янки плюс в два раза больше бошей и имперское верховное командование. Зачем они предупреждают о «внезапной атаке» трехдневной артиллерийской подготовкой, которая не даст ничего, а только подскажет бошам, куда им подтянуть резервы, и даст время, чтобы занять позиции? Забудь об этом, Лазарус, здесь командуешь не ты. Сосредоточься на том, чтобы подобрать тех, с кем можно сходить туда, сделать дело и вернуться.
Рассел отпадает, перед рассветом тебе понадобится пулеметчик. Уайетт выходил прошлой ночью. Динковскому с тем же успехом можно просто повесить коровий бубенчик на шею. Филдинг сказался больным, черт побери. Итак, остаются Шульц, Талли и Кэдуладер. Двое из них старые вояки, и лишь у Талли слишком мало опыта. Скверно, что Филдинг схватил la grippe — или что там еще. Он мне нужен. Ну хорошо, Шульц пойдет с Кэдуладером, а я — буду опекать Талли.
В укрытии помещалось два отделения: его собственное располагалось слева, второе резалось при свечах в карты. Разбудив Кэдуладера и Шульца, Лазарус собрал свой взвод. Рассел и Уайетт остались на своих койках, и все собрались вокруг них.
— Лейтенант хочет, чтобы мы разрезали проволоку. Он велел мне взять с собой троих добровольцев.
Шульц кивнул сразу же. Этого Лазарус и ждал от него.
— Схожу.
С точки зрения Лазаруса, его помощник вполне мог командовать взводом. Шульцу было за сорок, он был женат, пошел в армию добровольцем и старался скомпенсировать свою фамилию и остатки немецкого акцента (второе поколение). Он делал все методично, упорно и без огонька. К славе не рвался. Лазарус надеялся, что не все немцы, с которыми они схлестнулись, похожи на Шульца, но он знал, какие они, особенно ветераны, которых перебросили сюда с развалившегося русского фронта. Лазарус находил у Шульца единственный недостаток: тот недолюбливал Динковского.
— Один есть. Только не говорите все сразу.
— А эти? — громко спросил Кэдуладер, тыча пальцем в сторону другого взвода. — У учителя завелись любимчики? Они уже неделю ни черта не делают.
За свой взвод ответил капрал О’Брайен:
— «На беды жалуйся Иисусу; а капеллан ушел в бега!» Чей ход?
— Кто еще?
Динковский сглотнул.
— Возьмите меня, капрал.
Талли пожал плечами:
— Давай.
(Черт бы тебя побрал, Динки. Почему ты не подождал? К черту этого дурака-офицеришку, что приказал мне подобрать добровольцев. Уж лучше бы я назначил их.)
— Я хочу услышать еще кого-нибудь. Это не SOS.
(Чертов лейтенант, птичьи мозги, сопли под носом; Кэдуладер прав: теперь не наша очередь. Почему ты не обратился к взводному и командиру отделения? Они знают, как распределять грязную работу.)
Рассел и Уайетт вызвались вместе. Лазарус подождал, а потом проговорил:
— Кэдуладер! Ты один промолчал.
— Капрал, вам нужны были три добровольца. Или вы решили повести с собой все отделение?
(Потому что мне нужен ты, мерзкая обезьяна. Потому что ты самый лучший солдат в отделении.)
— Я хочу, чтобы ты пошел. Будешь добровольцем?
— Я не доброволец, капрал, меня призвали.
— Очень хорошо.
(Черт бы побрал всех офицеров, которые вмешиваются там, где не следует этого делать.)
— Уайетт, ты ходил прошлой ночью, возвращайся на койку. Рассел, тебе тоже нужно выспаться, ты скоро можешь понадобиться. Шульц, я беру Динковского, ты берешь Талли. Оставайся за меня и делай все быстро; мне еще надо повидать лейтенанта.
Лазарус без особого труда пролез через свою собственную проволоку, пришлось только расширить разрывы, проделанные германскими снарядами. Всю работу он сделал сам, приказав Динковскому только следовать за ним и головы не поднимать. Ровно погромыхивала артиллерия: и своя, и германские гаубицы. Лазарус не обращал на них внимания — впрочем, ничего другого просто не оставалось. Дробный кашель пулеметов, который доносился откуда-то издалека и с флангов, он тоже игнорировал. Снайперов можно не опасаться — если не высовываться.
Он боялся лишь наткнуться на германский патруль, да еще его тревожили осветительные ракеты: их было слишком много. По этой причине он велел Динковскому лежать плашмя: ему не хотелось, чтобы напарник встал на колени и, открыв рот, провожал взглядом вспыхнувшую над головой ракету.
Выбравшись за пределы своего заграждения, они с Динковским поползли вперед и, наткнувшись на воронку, залезли в нее.
— Оставайся здесь, пока я не вернусь, — шепнул Лазарус на ухо рядовому.
— Но, капрал, я не хочу отсиживаться.
— Не ори, а то детей перебудишь. Шепчи на ухо. Если я не вернусь через час, возвращайся в одиночку.
— Но я не смогу найти дорогу!
— Вот тебе «ковш», вот — Полярная звезда. Ползи на юго-запад, пока не попадешь в проход; если промажешь — у тебя есть ножницы для разрезания проволоки. Запомни одно: если вспыхнет ракета — замри! Двигаться можно только тогда, когда она погаснет, пока немцы ослеплены. И старайся не шуметь — ты напоминаешь мне двух скелетов на жестяной крыше. Еще свои подстрелят — в последнюю минуту. Пароль помнишь?
— Э…
— О черт! «Чарли Чаплин». Попробуй забудь его еще разок — и получишь пулю от наших ребят. Кое-кто из них обожает давить на курок. Ну-ка повтори.
— Капрал, я собираюсь резать проволоку вместе с вами.
Лазарус вздохнул. Этот неуклюжий клоун решил стать солдатом. Если я не возьму его с собой, он упадет духом. Но если я сделаю это, мы можем погибнуть оба.
Кэдуладер, я восхищен твоим здравомыслием и ненавижу тебя: как жаль, что тебя нету рядом.
— Ну хорошо. А теперь — молчок. Если чего увидишь, похлопай меня по ноге и покажи рукой, но чтобы был рядом. Помни, что я говорил о ракетах. Увидишь боша — не дыши. Если вляпаемся — сразу сдавайся.
— Сдаваться?
— Если хочешь стать дедушкой. В одиночку с германским патрулем не справиться. А если и справишься, понаделаешь такого шума, что их пулеметы тебя на куски порвут. Так что держись возле меня и не подымайся с земли.
Лазарус уже протянул руку к первой немецкой проволоке, когда над ними вспыхнула ракета и рядовой в панике попытался укрыться в воронке, мимо которой они только что проползли. Но, настигнутый пулей, он свалился в нее.
Лазарус лежал неподвижно и прислушивался к стонам. Светящаяся звезда догорала над ним. Эта из наших, подумал он, германская осветила бы американские траншеи. Если этот несчастный придурок немедленно не заткнется, воздух над нашими головами сию секунду наполнится веселенькими подарками. Теперь проволоку резать нельзя. Но, черт побери, он же мой парень; придется о нем позаботиться. Может, лучше прикончить его — из милосердия, чтобы не мучился. Но Морин это не понравится. Хорошо, потащу его назад, а потом вернусь и покончу с этим тухлым заданием. Спать сегодня не придется часов до четырех. В следующей раз попрошусь во флот.