Лазарус усмехнулся.
— Айра, мальчик мой, когда я был ребенком, такое добро подавали вагонами на удобрение под люцерну. Термины же выдумали кабинетные ученые… вроде теологов. И можешь почитать их так же, как руководства по сексу, написанные монахами. Сынок, я старался избегать надуманных категорий, поскольку они бесполезны, неточны, более того — вводят в заблуждение. Существует и секс без любви, и любовь без секса… и еще невероятное множество промежуточных ситуаций, которым не дашь даже определения. Но что такое «любовь», определить можно, причем точное определение не ограничивается понятиями «секс» или «игры», как и понятиями типа «эрос» и «агапэ».
— Давайте ваше определение, — сказал Айра, — обещаю не хохотать.
— Подожди. Чтобы определить словами столь важное понятие, как «любовь», необходимо обратиться к тому, кто испытал ее. Есть такая старинная притча: как объяснить слепому от рождения, что такое радуга. Да, Иштар, я знаю, что ты могла бы запросто снабдить подобную личность клонированными глазами — но в дни моей юности эта проблема не имела решения. В те времена можно было лишь растолковать несчастному физическую теорию электромагнитного спектра, назвать частоты, которые воспринимает человеческий глаз, определить через них цвета; в точности объяснить теории преломления и отражения, механизмов, создающих радугу, вид дуги и последовательность расположения в ней цветов… Короче, все, что знают люди о радуге, за исключением восторга, возникающего в человеческом сердце при виде ее. Минерва куда богаче такого человека — она может видеть. Минерва, дорогуша, ты когда-нибудь смотрела на радугу?
— Всякий раз, когда это было возможным, когда один из моих сенсоров замечал ее. Чарующее зрелище!
— Конечно. Минерва может видеть радугу, слепой же не в состоянии этого сделать. Электромагнитная теория не соответствует жизненному опыту.
— Лазарус, — добавила Минерва, — возможно, я вижу радугу лучше любого существа из плоти и крови. Мой визуальный диапазон простирается на три октавы — от пятнадцати сотен до двенадцати тысяч ангстрем.
Лазарус присвистнул.
— А у меня и полной октавы не наберется. Скажи мне, детка, а ты различаешь оттенки?
— О, конечно!
— Хмм. Не стоит описывать их. Придется оставаться наполовину слепым. — Лазарус помолчал. — Вспомнил про одного слепца на Марсе… Это было. Айра, когда я распоряжался там в… эээ… доме отдыха… Он…
— Дедуся, — устало перебил его исполняющий обязанности, — не надо считать нас детьми. Конечно, вы самый старый из всех живущих… но самая юная здесь — моя дочка, которая глядит на вас телячьими глазами, — уже постарше дедуси Джонсона, когда вы с ним расстались. В следующем году Гамадриаде будет восемьдесят. Гама, дорогая моя, сколько у тебя было любовных историй?
— Боже, Айра, кто их считает?
— А ты брала у мужчин деньги?
— Не твое дело, отец. А ты хочешь предложить мне сколько-нибудь?
— Не юли, дорогая; все-таки я твой отец. Лазарус, или вы полагаете, что Гамадриаду можно смутить простыми словами? У нас проституция не процветает — слишком много найдется любительниц, желающих попасть в профессионалки. Тем не менее несколько борделей, которые функционируют в Нью-Риме, зарегистрированы в Коммерческой палате. Но вам я рекомендую один из наших лучших домов — Элизиум… Как только закончите реювенализацию.
— Хорошая идея, — поддакнул Галахад, — отпразднуем. Сразу же, как только Иштар одобрит ваши кондиции. Я приглашаю вас, дедушка. Это честь для меня. В Элизиуме есть все — от массажа и гипнокондиционирования до самых утонченных блюд и изысканнейших зрелищ. Назови только — и все будет.
— Минутку, — запротестовала Гамадриада. — Галахад, не будь эгоистом. Идем вчетвером. А ты, Иштар?
— Конечно, дорогая. Развлечемся.
— Или вшестером, только для Айры нужна еще спутница. Да, отец?
— Дорогая, побывать на дне рождения Лазаруса — дело соблазнительное… хотя я стараюсь обычно избегать общественных мест. Сколько же вы прошли реювенализаций, Лазарус? По ним можно отсчитывать и дни рождения.
— Не суй свой нос куда не надо, пузырь. Как сказала твоя дочка: «Кто их считает?» Можно будет испечь именинный пирог, как в детстве, и хватит одной свечи.
— Фаллистический символ, — заметил Галахад. — Древний знак плодотворящей силы — вполне подходящий для реювенализации. А пламя — не менее древний символ жизни. Но свеча должна быть настоящей, а не поддельной — если такую удастся найти.
Иштар оживилась:
— А что! Свечных дел мастер найдется. А если нет — берусь сделать ее сама — правда, в стилизованной форме. Впрочем, дедушка, если хотите, могу соорудить ваше изображение: я скульптор-любитель, и неплохой. Выучилась, когда пришлось заниматься косметической хирургией.
— Минуту! — запротестовал Лазарус. — Мне нужна восковая свеча, чтобы можно было задумать желание и задуть ее. Спасибо, Иштар, не хлопочи. Спасибо тебе, Галахад, я бы предпочел таверну. А можно справить мой день рождения и здесь — чтобы Айра не чувствовал себя мишенью в тире. Дети мои, я же перевидал все увеселительные и развлекательные дома, которые только можно придумать. Веселье — в сердце, а не в этой фигне.
— Лазарус, разве вы не видите, что ваши дети хотят развлечь вас? Они любят вас — один бог знает почему.
— Ну…
— Возможно, обойдемся и без таверны. По-моему, мне запомнилось кое-что из перечня, приложенного к вашему завещанию. Минерва, кому принадлежит Элизиум?
— Это дочерняя корпорация нью-римской «Сервис Энтерпрайзис лимитед», которая в свою очередь принадлежит ассоциации «Шеффилд-Либби». Короче говоря, вам, Лазарус.
— Черт побери! Кто посмел вложить мои деньги в такое дерьмо? Энди Либби, благослови, Господь, его тихую душу, наверняка в могиле перевернулся. Впрочем, не помню, может быть, я похоронил его на орбите возле последней открытой нами совместно планеты, на которой его убили.
— Лазарус, в ваших мемуарах этого факта нет.
— Айра, еще раз говорю, в моих мемуарах многого нет. Бедолага глубоко задумался… вот и пришлось хоронить. Я оставил Энди на орбите, потому что обещал ему перед смертью доставить его тело на родину, в Озарке. Попытался найти его через сотню лет, но не сумел. Маяк скис, наверно. Хорошо, дети, вечеринка состоится в моем счастливом доме, и мы обойдемся тем, что здесь имеется. Так, на чем же мы остановились? Айра, ты хотел дать определение слову «любовь».
— Нет, вы собирались рассказать о слепце, с которым познакомились, когда командовали шлюхами на Марсе.
— Айра, ты груб, как дедуся Джонсон. Звали его «Шумок» — не припомню настоящего имени, да и было ли оно. Так вот Шумок был из той же породы, что и ты, — из тех, кого не приходится заставлять работать. В те дни слепец вполне мог прожить на милостыню, а большего ему не предлагали, ведь тогда вернуть зрение было нельзя.
Только Шумок не желал жить за счет других и делал, что мог. Играл на коробочке с мехами и пел. Был такой инструмент: жмешь на клавиши, водишь руками — приятно слушать. Все это происходило в те времена, когда электронные инструменты еще не вытеснили механические.
Раз Шумок заскочил вечерком, сбросил пневмокостюм в раздевалке и принялся петь и играть. А я и не заметил, как он вошел.
Мое правило было такое: «покупай, наслаждайся или проваливай». Ну, конечно, наше заведение всегда могло угостить пивком завсегдатая, оказавшегося на мели. Но Шумок завсегдатаем не был, он был бродягой и выглядел и благоухал соответственно. Я уже собрался обойтись с ним соответствующим образом, но, увидев на его глазах повязку, притормозил.
Слепцов не выбрасывают, их не трогают. И я оставил его в покое, правда, приглядывал за ним. Он даже не присел. Просто играл на разбитой стейнвеевской гармонике и пел — и то и другое он делал неважно, но я выключил пианетту, чтобы не мешать ему. Одна из девиц пошла по кругу с его шляпой.
Когда он подошел к моему столику, я угостил его пивом, предложил сесть — и сразу пожалел об этом: ну и разило же от него! Он поблагодарил меня и принялся рассказывать о себе. Врал, в основном.
— Как вы, дедуся?
— Спасибо, Айра. Сказал, что до несчастного случая был главным механиком на одном из больших гарримановских лайнеров. Может, он и впрямь был космонавтом, поскольку жаргон знал, как надо. Но я не пытался его поймать. Если слепец уверяет, что был наследным принцем священной Римской империи — пусть его врет, я возмущаться не буду. Может, он был дежурным механиком, грузчиком или кем-то в этом роде. Скорее всего он был горняком, небрежно обошедшимся с взрывчаткой.
Обходя после закрытия заведение, я обнаружил его в кухне — он спал. Это было недопустимо — все-таки мы поддерживали в столовой чистоту. Я отвел его в свободную комнату и уложил спать, чтобы утром покормить завтраком и отправить восвояси — у меня ведь не ночлежка.
В общем, рассказывать можно долго. В следующий раз я увидел его уже за завтраком — и едва узнал. Две девицы вымыли его в ванной, причесали, побрили, нарядили в чистую одежду — мою, конечно же — выбросили грязную тряпку, которой он прикрывал глазницы, и заменили ее чистой белой повязкой.
Я, родственнички, против ветра не плюю. Девицы вправе были держать любимцев; я знал, зачем ко мне ходят — не ради того, чтобы послушать мою игру на пианетте. И хотя этот любимчик ходил на двух, а не на четырех, и ел больше меня самого — я не спорил. Гормон-Холл стал домом для Шумка — пока девицам не наскучит.
Но я не сразу догадался, что Шумок не паразит, который пользуется кровом, едой и, вероятно, товаром, не забывая выкачивать дань из наших гостей, — нет, он тоже налегал на весло. Короче, через месяц мой гроссбух засвидетельствовал рост доходов.
— А как вы добились этого, Лазарус? Он же еще и собирал подаяния.
— Айра, неужели я должен думать за тебя? Впрочем, нет, здесь этим занимается Минерва. Наверное, ты не задумывался, что приносит прибыль в подобного рода заведениях. Источников дохода три: бар, кухня и девочки. Никаких наркотиков — они только мешают извлекать прибыль из трех основных источников. Если ко мне являлся любитель наркотиков, да еще доставал свою сигаретку, я немедленно отправлял его подальше — к Китайцу.