Самое ужасное, что его ни о чем не спрашивали. Просто тупо и слепо били. Выбили передние зубы, сломали ребра, на теле не было живого места…
Сначала он кричал по-арабски, требовал позвать старшего, объяснить в чем дело. Кричал, что он советский журналист, — в тот раз он действительно "работал" под такового, — что будет международный скандал, просил вызвать дипломатических представителей, умолял позволить позвонить…
Все было тщетно. Его били три пары, сменяя друг друга.
И тогда он решил, что его убьют. Забьют до смерти. Прямо сейчас. И ему стало страшно. И страх играл своеобразную роль: он мешал отключиться, потерять сознание, будоража организм, мобилизуя его.
Это-то больше всего бесило палачей. Они испытывали буквально спортивный азарт, ожидая, когда этот "неверный" вырубится… Луис вырубился через два с половиной часа.
То, что он легендировался как советский гражданин, являлось одним из главных спасительных обстоятельств его избавления. Контора "наехала" на МИД, и мидовцы по своим каналам разыскали и вызволили его. Как объяснили ливанцы, имело место недоразумение, излишняя активность отдельных военнослужащих, не согласовавших свои действия с руководством, "и вообще его приняли за другого"… Словом, формальное отбрехивание, лапша по ушам…
Перед ним даже извинились. Не те, кто бил, тех он больше не видел, другие. А посему, за что били, спросить было не у кого.
Отказавшись от "любезно предложенного" протезирования (арабское протезирование! — знает он его) и поправки здоровья в бейрутском госпитале ("французские и швейцарские врачи из "Красного Креста", ребра будут как новенькие"), Луис мысленно послал ко всем чертям Ближний Восток вообще, а ливанских военнослужащих в особенности, присовокупив к посылу "до кучи" и Международный "Красный Крест".
Так что в смертельных переплетах Луис бывал. Но эпизоды имели место в чужих странах, при выполнении государственных заданий.
И если не поддержку, то мощь этого своего государства он ощущал всегда. Да и прямую поддержку тоже, как, например, тогда, в Бейруте…
А сейчас он находился в своей стране, под своим именем, и охотились за ним вовсе не всесильные спецслужбы.
Это-то и было самым страшным.
2
Они называли себя "челноками" еще до того, как взломанный перестройкой "железный занавес" выплеснул в Европу, Азию, Америку, во весь ошалевший мир мутный поток коммерсантов советского разлива, получивших впоследствии то же в меру пошлое наименование.
Казалось бы, зачем советским — тогда еще советским — спецслужбам курьеры-челноки, ведь использование дипломатического канала и дешевле, и безопаснее. Все страны мира используют диппочту, дипбагаж для своих шпионских штучек: международное право охраняет посильней любых замков и сторожей. Стоит ли нагромождать!
И все же специалисты его профиля востребовались постоянно. Во-первых, несмотря на международные запреты, дипломатическая неприкосновенность нет-нет да нарушалась. Преимущественно тайно — чего стоит тот факт, что в семидесятые годы агенты КГБ напичкали прослушивающими устройствами всю оргтехнику французского посольства — телефоны, факсы, компьютеры — во время перевозки ее по железной дороге! — а иногда, в странах с определенными режимами, и явно: иным царькам просто-напросто плевать на все международные запреты.
Во-вторых, сотрудники советских посольств, консульств, торговых и иных представительств в большинстве стран пребывания находились под плотным колпаком всевозможных "органов". Зачастую их "допуск" ограничивался несколькими, а то и одним населенным пунктом, причем это мотивировалось ответными действиями на наши ограничения в адрес представителей их государств, что в общем-то было справедливо. И что же делать, если в районы, куда следует отправить "груз" или, наоборот, забрать "закладку" или "посылку", доступ официальных представителей Страны Советов ограничен?
В-третьих, иногда просто-напросто возникали нештатные ситуации. Это когда канал налаживался в пожарном порядке (опять-таки, как тогда, в Бейруте!) и задействовать резидентуру просто не было времени.
В-четвертых, порой обязательным условием было то, чтобы о действиях Конторы не знали ни дипломаты, ни ушлые "соседи" — "грушники".
А было еще "в-пятых", "в-шестых" и так далее. Да и вообще, какая разница, чем руководствовалось начальство, гоняя Луиса и иже с ним по всему свету.
Что он только не возил в оба конца! Однажды довелось везти порноальбом. Забрав в Барселоне посылку, Луис благополучно добрался морем до Марселя, а там поездом и до Парижа. В аэропорту его багажу впервые было уделено должное внимание: хоть Белград, куда он направлялся, и не Москва, но все же соцлагерь…
Движения таможенника были наработанно-механическими, лицо — официально бесстрастным.
— Что это? — открыв первый блок фотоальбома, спросил он.
На первом снимке был запечатлен Луис, в обнимку с ним еще один мужчина, и на коленях между ними — женщина. Все трое были в чем мать родила и игриво улыбались в объектив. Разделенные женщиной мужчины склонялись друг к другу, а та обнимала их на уровне бедер.
— Это, как видите, я, — на ломаном французском принялся объяснять Луис. — Это — моя жена. А это — наш общий друг.
— Пуркуа? — нахмурившись, произнес таможенник.
— Нравится, — пожал он плечами.
— Так это ваша жена? — уточнил француз.
— Ну да, жена. А это наш друг. Общий друг. А это — я сам. В чем дело?
Таможенник полистал альбом. Далее он увидел "общего друга" в недвусмысленной позе с "женой" стоящего перед ним человека и еще десятка полтора предельно откровенных снимков разных мужчин и женщин.
— Кто эти люди?
— Это наши друзья.
— Послушайте, это интимные фотографии. Сугубо интимные, — Луис едва вспомнил, как по-французски будет "сугубо". — Законом не запрещено. Мы же взрослые люди. Вы, как мужчина, должны меня понять…
Таможенник посмотрел на него, как на насекомое.
— Можете идти! — подтолкнул он Луису по стойке его вещи. — Следующий!
Когда курьер уже сделал несколько шагов к "накопителю", то услышал за спиной тихо произнесенное сквозь зубы:
— Извращенец! Португалишко паршивый.
— Что? — обернулся он.
— Идите! — презрительно махнул рукой таможенник.
Даже теперь, когда флюиды опасности почти осязаемо насыщали воздух, Луис не мог удержать улыбку.
Его веселило то, что наспех подготовленная операция прошла успешно, и что Москва получила фотокомпромат на некоторых высокопоставленных греческих чиновников и их жен. Удалось ли его использовать? Кто знает — дело было в начале девяностого, до ломки Конторы и судьбы самого Луиса и многих его коллег оставалось всего ничего.
Улыбку у него вызвали воспоминания о том, как в зимней столице, в павильоне Мосфильма, создавали декорации и атмосферу жаркого морского пляжа. А то, что у Луиса и тех, кто с ним запечатлен, загар искусственный — на снимке не определишь.
Мона согласилась сниматься сразу и без особого жеманства. Мона вообще молодец — надо так надо! Луису просто некуда было деваться — без него в роли натурщика "легенда" могла дать сбой. А вот Ричи артачился, и даже не то чтобы стеснялся, а качал права:
— Я майор! Что, лейтенантов нет для таких дел?
— Лейтенанты по возрасту не подходят, — терпеливо уговаривал его начальник. — Моне с Луисом уже прилично за тридцать, и двадцатипятилетний мальчик в их компании — немного не того. Извращения извращениями, но это перебор. Это может привести к тому, что внимательнее приглядятся к другим фото.
— Да не будет никто приглядываться! Францу, что грек, что малаец — одна херня!
— Не скажи. Фигуранты-то там не рядовые. Известные люди. Мало ли, найдется какой-нибудь начитанный француз, видевший их в газетах.
— А при чем здесь я? Привлеките какого-нибудь провинциального актера!
— Нет, посторонних привлекать не будем!
— Приказ начальства! Да и вообще, ты по фактуре подходишь, так что…
— По какой еще фактуре! — пуще прежнего закипел Ричи. — По конфигурации члена, что ли? Я вам что, порнозвезда?
— Все, разговор окончен! Я тебя выслушал, ты меня не убедил…
— Как будто это вообще возможно, — буркнул Ричи.
— Тем более. Иди, выполняй.
Так что Ричи тоже довелось поучаствовать в изображении любовного трио.
Луис, Мона и Ричи…
Именно Ричи подсуропил ему это дело.
3
— Я гляжу, ты неплохо устроился, — расположившись в удобном кресле и оглядев кабинет, одобрительно улыбнулся Луис.
— Да, грех жаловаться, — улыбнулся в ответ Ричи.
— Новый русский…
— Ну, если считать, что старый русский — это вечно нуждающееся, всего боящееся, заморенное идеологическими штампами существо… "униженное и оскорбленное", по меткому определению великого классика, то, пожалуй, я "новый русский". И знаешь, ничуть этим не тягочусь.
— Ты "униженным и оскорбленным"?
— Э, брат, мы были на особом счету. Привилегированная служба. Мы ездили по всему свету, ни в чем не нуждались. Но даже мы…
Луис рассмеялся.
— Ты чего? — весело поглядел на него Ричи.
— Да так, вспомнил наши съемки на Мосфильме?
— Точно.
— Да-а, были дела, — хохотнул "новый русский".
— В жизни всегда есть место подвигу.
— Есть, есть. Мону давно видел?
— Давно, — соврал Луис.
— Говорят, она сильно изменилась. Обабилась, погрузнела. Преподает итальянский и испанский на каких-то частных курсах. Я звал ее к себе, не пошла. Говорит, зарабатывает неплохо, на жизнь хватает.
— Рад за нее.
— А помнишь, какая была женщина лет пятнадцать назад? Экстра-класс!
— Ты, кажется, к ней "неровно дышал"?
— В какой-то мере, — легко согласился бывший сослуживец. — Да что ворошить прошлое. Теперь мы с тобой мужики еще хоть куда, ты вон молодой папаша, а она… она же вроде постарше нас?
— На пару лет, — пожал плечами Луис.
Ричи много лет пытался добиться у Моны взаимности, но она ему отказывала с упорным постоянством, об этом знал весь их отдел. А вот с Луисом у нее были определенные отношения, и об этом не догадывался никто.