Образ: Леонардо – Микеланджело работают рядом, на разных стенах, для одного собора.
Но ведь то же самое и для названных композиторов, философов, писателей.
Да ведь, в сущности, для всех гениев не было ни времени, ни пространства (расстояния). Все они были современниками и сопространственниками, земляками, землянами.
Зорю бьют… из рук моих
Ветхий Данте выпадает,
На устах начатый стих
Недочитанный затих.
Дух далече улетает…
Все они расписывали рядом стены одного храма.
Больше всего боюсь одного: не останется ли от всей России только то литературное наше созвездие, ну еще два-три – музыка, поэзия, философия Серебряного века, да еще Булгаков, Платонов, Солженицын… Больше всего боюсь и почему-то острее всего предчувствую это. Неужели вся история России сведется к этим именам и будет кто-то ездить в нее лишь для поклонения «родным могилам».
Гений – реализованный, воплощенный идеал нации. Гений нации – «путеводная звезда» ее. Точнее всех эту мысль, это чувство выразил Гоголь: Пушкин – это, может быть, русский человек через 200 лет… Пушкин родился в 1799-м, через четыре года будет 200 лет. Где они, Пушкины?..
Не только, выходит, классики марксизма-ленинизма ошибались насчет сроков…
Достоевский – Чернышевский
Чернышевский на Достоевском все-таки не споткнулся (полупрезрительно, пренебрежительно принял во внимание), а Достоевский на Чернышевском все-таки споткнулся.
В чем дело? Более глубокий человек. Интереснее относится к менее глубокому. И наоборот.
«Крокодил». Достоевский намертво, начисто отрицал, что имел в виду Чернышевского. Как же я своего брата, каторжного… Говорил это искренне, с напором.[174]
Ужасно, но я не верю. Доказательства. Жена… Мне в брюхе-то критиковать вас легче… Это из самого «Крокодила», а плюс еще оценочки в «Записных книжках» (теперь-то они известны).
Ну, одно из двух: либо, ничего не зная о Чернышевском, попал в десятку, либо все знал и не заметил, что попал. Стало быть, еще третье есть: знал и попал. Пародия вышла гениальной – по форме, по существу; по злобе – кислотно-щелочной. Да ведь, в самом деле, – нечестно.
А какие пародии выдавал на Белинского. И прямо: «Мерзкая букашка», «Слабоумным старичком, приживальщиком, гувернером был бы сейчас у какой-нибудь барыньки прогрессивной».[175]
В Кармазинове – Тургенев? Тоже ведь отрицал. И как хитро придумал: Тургенев – гигант двухметровый, а Кармазинов у него – коротышка… «Я – не я».
«Всю жизнь за черту переходил». «Натура моя подлая и чересчур страстная». «И знаешь, что не прав, а настаиваешь».
И ведь в 1873 году, когда оправдывался (что я – Фаддей Булгарин, что ли?), ведь действительно ни на секунду не сомневаешься вначале, что вполне искренен и даже «кощуном» (от «кощунство») себя считаешь, заподозрив его в нечестности. Но факты, факты!.. А может, и вправду искренен, забыл – вот вам еще одно подтверждение: плохая память – чистая совесть, и наоборот.
Чернышевский. «Что делать?» Мало кто помнит, особенно сейчас, когда на Чернышевском любят жирно поставить крест, что Рахметов, роясь в книгах и отбрасывая с пренебрежениям большинство из них, вдруг говорит: «А, вот это хорошо, что попалась…» Попалось вот что: «Замечания о пророчествах Даниила и Апокалипсиса Св. Иоанна» Ньютона.
Лет тридцать назад я впервые обратил на это внимание. Мой соавтор тогда, Женя Плимак, не понял, пренебрег – я буквально заставил его найти этот том (Ньютона).
И уж конечно, это прошло мимо внимания В.И. Ульянова, которого, по его собственному признанию, Чернышевский «всего перепахал».
Некролог о Писареве
Никто так не насокрушал, никто так не набедокурил. Долго не мог я понять – почему так люблю его? Да потому что, проживи он даже чуть-чуть больше (а если бы десять – двадцать лет), то какие уроки беспощадные извлек бы он из себя, какие прозрения вперед бросил бы… Не надо его проклинать (Ахматова…). Надо о нем – сострадать. Надо набраться его нерастраченных сил. Его смерть, ранняя, – тоже одна из бед России.
Достоевский это понимал. Или по крайней мере предчувствовал. Ну представьте себе, что Достоевского, «петрашевцев»(!) расстреляли бы все-таки, тогда, 22 декабря 1849 года… Но ведь, быть может, такое случилось с Писаревым. Какие перевороты, какие самоперевороты при такой-то беспощадности к самому себе, при такой-то жестокой совести, – о Господи, что бы из него вышло.
Достоевского можно не понять тупо. Но Достоевского можно не понять гениально. В этом весь Писарев. А если бы он еще его и понял, Достоевского, то…
Библиотека Достоевского. Эпиграф: «Я страшно читаю <…> и сам извлекаю умение создавать…». «Учить характеры (! – Ю.К.) могу из писателей, с которыми лучшая часть жизни моей протекает свободно и радостно».[176] (Потом оговорить: учил характеры, конечно, – и из жизни.)
Как Достоевский любил читать вслух! Вслух! Как любил «представлять»… Да ведь и главное-то в произведениях его не «описание» (Тургенев, Гончаров), а – диалоги, ремарки, чисто драматургические.
Что помните? Что помним? Диалоги: Иван – Алеша, Алеша – Митенька, Иван – черт, Иван – Смердяков, Раскольников – Соня, Раскольников – Порфирий, Раскольников – Свидригайлов, Ставрогин – Тихон, Аркадий – Версилов, Князь Мышкин и… Вот ведь что в памяти. Вот эти огнедышащие диалоги, как будто все вулканы от Везувия до Фудзиямы разом взорвались и – разговаривают.
Тайна диалогов Достоевского, помимо всего прочего, в абсолютном знании им мировой драматургии. Диалоги в прозе. Диалоги в драматургии. Диалоги в жизни. Он едва ли не первый это понял. И вознамерился ликвидировать эту разницу и – почти – ликвидировал. Но даже он – не до конца, потому что конец здесь – невозможен.
Что такое для нас черновики писателя?
Не просто – прочитать дарованное, понять его, радостно и ужасно, не просто – восхититься, вдохновиться плодами, результатами труда гения, а: ПОБЫВАТЬ В САМОЙ МАСТЕРСКОЙ ХУДОЖНИКА.
Кстати, мое счастье: кое-где, кое у кого побывал – у Эрнста Неизвестного, Юрия Давыдова, у Эдисона Денисова. Даже у Фазиля Искандера. И, конечно, у Юрия Любимова. Пусть чуть-чуть, пусть «уголок картины» (по выражению Достоевского), но – побывал…
Ноют, кричат: «Ах, Достоевского, ах, Пушкина разменивают на театр, кино, теле…» Тупость, глупость. «Перевод» мировой классики на язык театра, кино, теле – абсолютно неизбежен, а стало быть, необходим. Все дело – только в качестве. Так боритесь за качество, а не против «перевода». Знаю, знаю, знаю… Лучше вас знаю, потому что специально подсчитывал: чтобы прочитать роман Достоевского, один хотя бы, нужно часов 50–70. Где их взять, если отмерено такое-то (очень подсчитываемое) количество времени. Тогда: не жить, а читать. Да, да, да, но КОЕ-ЧТО, несмотря ни на что, – прочитать абсолютно необходимо. Знаю: чтобы прочитать «Преступление и наказание», нужна реально неделя. Чтоб посмотреть фильм – два часа…
В конечном-то счете когда-нибудь, да и то может быть, – два часа будут равны двум неделям.
Вывод? Вывод – работать на более точные «переводы». Ну понимаю. Не знаю я английского языка. А потому знаю Шекспира только по Маршаку, Пастернаку, Лозинскому… Вопрос: надо переводить Шекспира? Вопрос: надо знать английский язык Шекспира? Ну вот и ответ: надо и то и другое.
Сновидения как художественные произведения
Определения сновидений и искусства совпадают. Особенно в отношении искусства Достоевского.
Вот говорит черт («Братья Карамазовы)»: «В болезненном состоянии сны отличаются часто необыкновенною выпуклостью, яркостью и чрезвычайным сходством с действительностью. Слагается иногда картина чудовищная, но обстановка и весь процесс всего представления (! – Ю.К.) бывают при этом до того вероятны и с такими тонкими, неожиданными, но художественно соответствующими всей полноте картины подробностями, что их и не выдумать наяву этому же самому сновидцу (сновидец как художник. – Ю.К.), будь он такой же художник, как Пушкин или Тургенев».[177]
Художественно – именно это состояние ирреальной реальности или реальной ирреальности (ср. подзаголовки – «Фантастический рассказ».[178] А еще «Фантастический реализм Достоевского»; вспомнить, чья формула, кажется – Гроссмана). Но тут небольшая, но крайне важная поправка: подробно провести, исчерпывающе различение у Достоевского между «поэтом» и «художником» (собрать все до единого определения Достоевского на этот счет, начиная с ключевого, вначале с черновиков к «Подростку» и из письма Майкову, и кончая признанием Страхову – «поэт во мне всегда превышал художника». Рассказ – признание в любви Анне Григорьевне – роман о художнике.[179] Плюс муки Мышкина о «форме»…).
Выходит, по Достоевскому (да и по жизни), что каждый человек – «поэт», то есть в душе – художник, особенно в своих снах. Все ясновидцы – художники, осуществившиеся на какое-то мгновение. Наяву – другое.
«Поэт» – человек, способный сильно переживать (почти все герои Платонова – поэты). «Поэт» – берет. «Художник» – это способность адекватно отдать. У неразвитого, но очень ушибленного человека происходит смешение одного с другим. Записав пережитое, он искренне думает, что он художник. Тогда как он остался стихийным поэтом. «Поэт» – заражается, художник – заражает. Неразвитый поэт, неразвитый художник может заразить лишь подобных себе, но даже порой тронуть и гения.
Почему, однако, простых смертных трогает гений? Да потому, что есть и в нас, в каждом из нас, какая-то струна, которая откликается, звучит. Иначе, другим словом, чем