В эпизоде убийства ведьмы главный предмет – это полено. Почему-то в руке Хомы оказался именно этот, в общем-то, неожиданный предмет. И хотя у Гоголя написано, что полено лежало на дороге (то есть теоретически могло выпасть из телеги с дровами), все же следует признать, что камней на дороге валяется неизмеримо больше, чем поленьев, да возят на телегах обычно не поленья, а дрова, которые потом на поленья раскалывают топором. Возможно, это самое полено в эпизоде, имеющем помимо основного, еще и побочный сексуальный смысл, обязано своим происхождением как раз этому самому смыслу: колка дров как метафора соития. Из двух элементов, составляющих эту метафору, было взято полено; не мог же, в конце концов, Хома поднять с земли «настоящее» орудие убийства – топор.
Не имея возможности ответить на этот вопрос о явлении полена с полной определенностью, интересно обратить внимание на то, как это полено отозвалось (если это действительно так) в обстоятельствах, связанных с преступлением Раскольникова. В отличие от Хомы, схватившего с земли что под руку попало, Раскольников имел время и возможность выбрать орудие убийства: «на нож, и особенно на свои силы, он не надеялся, а потому и остановился на топоре окончательно». Если предположить, что гоголевское полено все-таки оказало на Достоевского какое-то действие, тогда объяснимым станет если не сам факт явления топора, то хотя бы та подробность, которая присутствует при обретении топора Раскольниковым. Не сумев взять топор на кухне, Раскольников в замешательстве стоит во дворе дома, готовый уже отказаться от своего замысла. И тут он видит, что в каморке дворника что-то блеснуло. Раскольников спускается в дворницкую и берет топор. Казалось бы, взял, и дело с концом. Так нет: читателю сообщается, где находился этот топор и что именно его окружало. Раскольников «вытащил его из-под лавки, где он лежал между двумя поленами». Что-то вроде стоп-кадра, заснявшего момент удара, и одновременно это – если вспомнить об эротической подоплеке колки дров – метафора соития. Можно было бы и не думать про эти самые поленья, упомянул автор просто так, и дальше двинулся. Но оказывается с поленьями придется столкнуться еще раз и снова в связи с топором. Сделав дело, Раскольников вернулся в каморку дворника и уложил «топор на прежнее место под скамью, даже поленом прикрыл по-прежнему».
«Лавка», как видим, превратилась в «скамью», а два полена – в одно. Однако дело не в этой неточности, не в том, что «по-прежнему» – это значит «между двумя поленами», а в том, что полено упомянуто еще раз и завершает собой всю первую часть романа, то есть оказывается деталью, находящейся в сильной позиции концовки и потому претендующей на несомненную значимость.
Раскольников убивает старуху дважды. Сначала наяву, потом во сне. Согласно той линии, которой мы придерживаемся, сон со старухой как бы «добирает» из гоголевской ночной картинки то, что не попало в сон о чудесной голубой воде. Возможно, этим обстоятельством объясняется то, что Раскольников приходит к старухе ночью. Соответствий между эпизодами несколько. Помимо того, что дело происходит ночью, в обоих случаях речь идет о лунном свете. У Гоголя: «Обращенный месячный серп светлел в небе. Робкое полночное сияние, как сквозное покрывало, ложилось легко и дымилось на земле». У Достоевского: «…Вся комната была облита лунным светом, медно-красный месяц глядел прямо в окно».
В «Вие» Хома сначала видит русалку со спины, а затем она поворачивается к нему лицом: «мелькала спина и нога (…) Она оборотилась к нему – и вот ее лицо». Раскольников в своем сне тоже видит сначала старухину спину, а затем лицо. Ударив ее топором по темени, он «пригнулся тогда совсем к полу и заглянул ей снизу в лицо, заглянул и помертвел».
У Гоголя сказано, что лицо русалки дрожало «сверкающим смехом». Но и лицо старухи, заставившее Раскольникова «помертветь», отмечено смехом: «старуха сидела и смеялась, – так и заливалась неслышным смехом». Распределение действий и свойств в наследующих текстах, как мы уже говорили, осуществляется весьма свободно, главное, чтобы присутствовали – в том или ином виде – сами свойства и действия. В данном же случае перенос смеха с молодой русалки на старуху-процентщицу даже и не выглядит особо случайным, поскольку мотив превращения старухи в девушку четко обозначен в гоголевском тексте.
Есть соблазн взять еще несколько параллелей, вроде таких «вставных» новелл, как сон про Миколку и убитую лошадь и случай с Микиткой, в котором также фигурируют лошадь и смерть, или поставить люльку в пару с папиросочницей, однако эти параллели не столь убедительны, как приводившиеся выше, и потребовали бы для своего изъяснения слишком много места.
И напоследок о еще одном возможном адресе, только уже не литературном, а вполне реальном; адресе, который, на первый взгляд, легко может перечеркнуть все, о чем шла речь выше. Вполне вероятно, что Достоевский взял за основу своей жуткой истории случай с Герасимом Чистовым, забравшимся в квартиру и зарубившим топором двух старух: кухарку и прачку. Событие это случилось как раз перед тем, как Достоевский начал писать «Преступление и наказание». Если это так, то нужно ли в таком случае разыскивать какие-то дополнительные литературные связи и параллели?
Что тут скажешь! Случай с Герасимом Чистовым, к тому же еще и раскольником, конечно, очень сильный. Его вполне хватит на то, чтобы отбросить все соображения о возможном гоголевском и лермонтовском влиянии. Но есть у него и один недостаток, который по своей силе не уступает самому случаю. Нет свидетельств о том, что Достоевский наверняка знал о Чистове. А вот лермонтовскую поэму и гоголевского «Вия» Достоевский знал очень хороню, перечитывал многократно, как и «Пиковую даму», след которой в сцене убийства в «Преступлении и наказании» совершенно очевиден. И более того, даже если Достоевский и знал о Герасиме Чистове и это подтолкнуло его к написанию истории Раскольникова, это не означает того, что нужно отбросить поиски в области источников литературных. Случай настоящего убийства просто потянул за собой впечатления от тех читанных Достоевским сочинений, где происходило нечто подобное, что сказалась и в снах Раскольникова, и в описании убийства старухи-процентщицы и сестры ее Лизаветы.
Раскольников и Тентетников
То, что Гоголь самым существенным образом отозвался в Достоевском, доказывать не надо. Фактически Достоевский «пережил», «преобразовал» Гоголя внутри себя – и в смысле «больших» идей и общего тона миропонимания. Что же касается собственно линий преемственности, особенно по части сюжетных ходов и создания тех или иных характеров, то здесь она не так заметна, а иногда и вовсе не заметна. Тем более интересно обратиться к тем гоголевским персонажам, которые могли бы каким-то образом «отозваться» в главном герое «Преступления и наказания». Вместе с тем, помимо литературных персонажей, существуют и реальные человеческие типы, которые, собственно, и дают жизнь этим самым персонажам. Поэтому, когда мы угадываем черты сходства в выведенных писателями характерах, необходимо помнить об этой стороне дела.
Если все же взяться за поиск «предшественников» Раскольникова в гоголевских сочинениях, то, скорее всего, выбор падет на героя повести «Портрет». Я приведу несколько сопоставлений между этой вещью Гоголя и романом Достоевского, не претендуя на оригинальность, но с целью создания общей картины возможных смысловых и сюжетных перекличек. Оттолкнувшись от нее, можно будет затем провести сопоставления менее очевидные, а вернее, и вовсе не очевидные.
Бедный молодой художник Чартков жил в верхнем этаже грязного подъезда («С трудом и одышкой взобрался он по лестнице, облитой помоями»); комнату свою не любил и мечтал о «славной квартире».
Бедный молодой студент Раскольников жил в верхнем этаже пятиэтажного дома («Каморка его приходилась под самою кровлей»); в бреду Раскольникову является «лестница, совсем темная, вся залитая помоями»[11]; комнату свою не любил. Хотя названные квартиры и отличаются друг от друга по размеру, важно то, что обе имеют общую неприятную особенность. Комната Чарткова была «низенькая» (что для художника мучительно); комната же Раскольникова была «до того низкая, что чуть-чуть высокому человеку становилось в ней жутко» (что мучительно не только для художника). Оба персонажа нервны и чувствительны. О Раскольникове это сказано много раз, о Чарткове – в начале повести: «воображенье его и нервы были чутки».
Оба задолжали за квартиру, что естественно для бедного съемщика и может быть вполне отнесено к самой действительности, диктующей сочинителю свои подробности. Что же касается деталей (если иметь в виду возможную текстовую перекличку), то они весьма схожи. В «Портрете» «человек» Никита сообщает Чарткову о том, что приходили за деньгами хозяин и квартальный, т. е. полицейский. В «Преступлении и наказании» Настасья говорит Раскольникову, что приходила хозяйка за деньгами и обещала пожаловаться в полицию (примечательно, что оба персонажа в этот момент лежали на кровати: Чартков прилег, чтобы отдохнуть, Раскольников еще не поднялся после сна). В продолжение темы бедности идет и мотив отсутствия свечей. В «Портрете» Никита говорит Чарткову о том, что «Свечи нет», да и «вчера еще не было». В «Преступлении и наказании» в шестой главе также сказано: «Между тем стемнело; свечи у него не было».
Перекликаются между собой также и две связанные друг с другом темы преступления и сна (помрачения сознания). В «Портрете» Чартков ворует один из упавших на пол свертков с золотом («полный страха, смотрел, не заметит ли старик»). Сделал Чартков это во сне или в состоянии, похожем на сон, не столь важно, поскольку реальность от фантазии он в этот момент не отличал. В «Преступлении и наказании» Раскольников убивает старуху-процентщицу, также находясь в состоянии если не сонном, то полубредовом, болезненном. Цель в обоих случаях одна и та же – завладеть чужим золотом, и эта цель – несмотря на различную тяжесть содеянного (воровство не убийство) – все же сближает оба преступления. Сближает их и то, что делал обезумевший Чартков в финале повести: брал в руки нож и резал на куски хранившиеся у него портреты, то есть убивал, говоря метафорическим языком, заключенные в них жизни