Этот высокий тон альтруистической думы и горячего протеста против неправды текущего во имя иной социальной справедливости сообщает фигуре этого забытого публициста вневременное значение [ГРОССМАН-ЛП (III). С. 30–31].
Одно из самых главных обвинений Достоевского в адрес евреев — это «безжалостная» эксплуатация ими только что освободившихся от крепостной зависимости русских крестьян[463]. Мол де,
помещики хоть и сильно эксплуатировали людей, но всё же старались не разорять своих крестьян, пожалуй, для себя же, чтоб не истощить рабочей силы, а еврею до истощения русской силы дела нет, взял свое и ушел.
Зачем еврею-эксплуататору до предела «истощать рабочую силу», от которой он также имеет постоянную прибыль, как и русский помещик, и куда мог уйти еврей, жестко ограниченный «в свободном выборе местожительства»? — читателю «Дневника» остается только гадать. Зато его тут же предупреждают:
что евреи, прочтя это, тотчас же закричат, что это неправда, что это клевета, что я лгу, что я потому верю всем этим глупостям, что «не знаю сорокавековой истории» этих чистых ангелов, которые несравненно «нравственно чище не только других народностей, но обоготворяемого мною русского народа» (по словам корреспондента, см. выше).
Таким образом, Достоевский, используя традиционные софистические уловки, и в частности, некорректные умозаключения из предпосылок, кажущихся правдоподобными, например,
известие о том, что евреи в Америке, Южных Штатах, уже набросились всей массой на многомиллионную массу освобожденных негров и уже прибрали ее к рукам по-своему, известным и вековечным своим «золотым промыслом» и пользуясь неопытностью и пороками эксплуатируемого племени.
Те же ужасы якобы имели место и в Литве, где евреи споили народ на корню и если бы не ксендзы-спасители да «просвещенные местные экономисты», то и вовсе бы извели. В качестве заключения высказывается мысль, что т. к. о евреях постоянно сто-то плохое пишут в прессе, то они, несомненно, все как один, дурные люди. Ну, а если полагать, что на них возводят напраслину? — задается вопросом Достоевский и тут же дает на него ответ в лучших традициях софистической риторики и, учитывая, видимо, прогрессивизм Ковнера, с отсылкой к авторитету Белинского:
Конечно, очень может случиться, что все до единого лгут, но в таком случае рождается тотчас другой вопрос: если все до единого лгут и обуреваемы такою ненавистью, то с чего-нибудь да взялась же эта ненависть, ведь что-нибудь значит же эта всеобщая ненависть, «ведь что-нибудь значит же слово все», как восклицал некогда Белинский.
Следует отметить, что российские евреи, вопреки уверенности Достоевского, что «Земледелие есть враг жидов» [ДФМ-ПСС. Т. 24. С. 213], показали себя успешными земледельцами. Об этом красноречиво свидетельствуют труды современника Достоевского В. Н. Никитина, в частности его капитальное исследование «Евреи-земледельцы: административное и бытовое положение колоний в Херсонской и Екатеринославской губерниях в 1807–1887» («Восход», 1881–1886; отд. изд. — 1887), получившее высокую оценку в русской, польской, немецкой и французской печати и награжденное золотой медалью Вольного Экономического общества. Продолжением этой работы явилась монография «Еврейские поселения северо- и юго-западных губерний в 1835–1890» (1894). Трудно предположить, что актуальный публицист Федор Достоевский, столь интересующийся реформами в русском земледелии, не был в курсе этих исследований.
Резко неприязненное отношение Достоевского к экономической активности евреев не является чем-то из ряда вон. В ту эпоху, как русская, так и западноевропейская консервативная пресса, публиковали множество антиеврейских по своей направленности статей. Примером такого рода антисемитской пропаганды является и книжка М. Гриневича [ГРИНЕВИЧ], на сведения из которой опирался Достоевский.
Националисты-охранители были напуганы массовым появлением евреев на общественно-политической и экономической сцене своих стан и все эксцессы бурно развивающегося капитализма связывали с происками «мирового еврейства». В Германии, например:
В этот период владение значительным ликвидным капиталом еще не стало широко распространенным, ни общепринятым показателем социального статуса, а наследственные титулы, основанные на землевладении, уже не являлись необходимыми условиями этого статуса, хотя и оставались еще в силе. Образование и профессиональная квалификация оказывались единственным серьезным основанием для претензий на социальную значимость. Университетские ученые стали требовать, чтобы общественная жизнь все более сосредотачивалась в руках просвещенного меньшинства, а не малообразованной аристократии. С точки зрения политики этот процесс являет собой постепенное преобразование феодального государства в бюрократизированную монархию, которая благоприятствует развитию влиятельной элиты [РИНГЕР. С. 11].
В такой обстановке богатые эмансипированные евреи, считая себя полноправными гражданами Второго Рейха — «немцами Моисеева Закона», претендовали на вхождение в нее, что вызывало недовольство со стороны как традиционалистов и клерикалов, так и ряда социалистов. Напомним, что в 1879 году Вильгельм Марр издал свою скандально известную книгу-памфлет «Победа еврейства над германством. С неконфессиональной точки зрения» [MARR][464], ввел в мировой лексический обиход термин «антисемитизм» и создал
создал международную «Лигу антисемитов» («Antisemitenliga»). Согласно уставу принадлежать Лиге могли только «нееврейские мужчины», разделяющие цели объединения. Главная задача формулировалась так: «объединить немцев всех религиозных конфессий, всех партий, всех слоев общества, чтобы, пренебрегая всеми особыми интересами, всеми политическими различиями, со всей энергией, со всей серьезностью и всеми силами стремиться освободить наше отечество от всеобщего засилья евреев, чтобы потомкам коренных жителей оставить нормальные условия для существования».
<…>
Как курьез истории можно рассматривать тот факт, что Марр не был ни консервативным националистом, ни верующим христианином, для которых предвзятое отношение к иудеям — дело привычное. Его ненависть к евреям не опиралась на традиции прусского дворянства, презиравшего инородцев, не использовала доводов христианского антииудаизма. Автор термина, <повсеместно используемым> в двадцатом веке, был человеком левых убеждений, атеистом, социалистом и анархистом, пропагандирующим коммунистические идеи[465]. Одно из крылатых выражений этого борца за всеобщее равенство и счастье звучало так: «Нельзя быть социалистом и не быть антисемитом» [БЕРКОВИЧ].
Во многом аналогично той атмосфере, что наблюдалась в молодой, созданной энергией «железного канцлера» Бисмарка Германской империи (Второй Рейх), в Российской империи, переживавшей эпоху «Великих реформ», как на дрожжах росла «сила отталкивания от еврейства в самых различных слоях русского населения»[466]. Первую скрипку в этом процессе, конечно же, играла землевладельческая аристократия вкупе с консервативно настроенными слоями мещанства, боявшимися «дикого капитализма», все его негативные черты которого визуализировались ими в образе напористого еврейского предпринимателя или банкира. Достоевский-публицист, как уже говорилось в Гл. V, выступал в качестве яркого выразителя такого рода умонастроений, являясь
одним из сторонников реакционной легенды, что все социально-революционное зло исходит от еврейства. Несмотря на его осведомленность в социалистической литературе 40-х годов в лице французских по национальности авторов — Фурье, Консидерана, Прудона, Луи Блана, несмотря на его личное участие в кружке Петрашевского, где не было ни одного еврея, вопреки, наконец, его пристальному вниманию к таким фигурам русской революции, как Герцен, Бакунин, Огарев, Нечаев, Каракозов, Чернышевский, — автор «Бесов» поддерживал утверждения <…> о юдаистической природе социализма в теории и действии[467] [ГРОССМАН-ЛП. (II). С. 46].
Теперь остановимся вкратце на вопросе о межнациональных отношениях, который очень пафосно был заявлен Достоевским. Писатель решительно утверждает, что простой русский народ никогда не выказывает «предвзятой, априорной, тупой, религиозной какой-нибудь ненависти к еврею»[468].
Мне даже случалось жить с народом, в массе народа, в одних казармах, спать на одних нарах. Там было несколько евреев[469] — и никто не презирал их, никто не исключал их, не гнал их. Когда они молились (а евреи молятся с криком, надевая особое платье), то никто не находил этого странным, не мешал им и не смеялся над ними, чего, впрочем, именно надо бы было ждать от такого грубого, по вашим понятиям, народа, как русские; напротив, смотря на них, говорили: «Это у них такая вера, это они так молятся», — и проходили мимо с спокойствием и почти с одобрением. И что же, вот эти-то евреи чуждались во многом русских, не хотели есть с ними, смотрели чуть не свысока (и это где же? в остроге!) и вообще выражали гадливость и брезгливость к русскому, к «коренному» народу. То же самое и в солдатских казармах, и везде по всей России: наведайтесь, спросите, обижают ли в казармах еврея как еврея, как жида, за веру, за обычай? Нигде не обижают, и так во всем народе. Напротив, уверяю вас, что и в казармах, и везде русский простолюдин слишком видит и понимает (да и не скрывают того сами евреи), что еврей с ним есть не захочет, брезгает им, сторонится и ограждается от него сколько может, и что же, — вместо того, чтоб обижаться на это, русский простолюдин спокойно и ясно говорит: «Это у него вера такая, это он по вере своей не ест и сторонится» (то есть не потому, что зол), и, сознав эту высшую причину, от всей души извиняет еврея [ФМД-ПСС. Т. 25. С. 80].