иудеев я назвал жалкими. Истинно жалки и несчастны они, намеренно отринувшие и бросившие столько благ, с неба пришедших в их руки. Возсияло им утреннее Солнце правды: они отвергли свет Его, и сидят во тьме, а мы, жившие во тьме, привлекли к себе свет и избавились от мрака заблуждения. Они были ветвями святаго корня, но отломились: мы не принадлежали к корню, и принесли плод благочестия. Они с малолетства читали пророков, и распяли Того, о Ком возвещали пророки: мы не слышали божественных глаголов, и Тому, о Ком предсказано в них, воздали поклонение. Вот почему жалки они; ибо тогда как другие восхищали и усвояли себе блага, им (иудеям) ниспосланныя, сами они отвергли их. Они, призванные к усыновлению, ниспали до сродства с псами, а мы, будучи раньше псами, возмогли, по благодати Божией, отложить прежнюю неразумность и возвыситься до почести сынов (Божиих).
<…> ибо (иудеи) отвергли владычество Христа, когда говорили: не имамы царя, токмо кесаря (Иоан. 19:15).
<…> синагога есть только непотребный дом и театр, но и вертеп разбойников и логовище зверей <…> — вертеп не просто зверя, но зверя нечистаго. <…> никто из иудеев не покланяются Богу. <…> они не знают Отца, распяли Сына, отвергли помощь Духа; то кто не может смело сказать, что место то (синагога) есть жилище демонов? Там не покланяются Богу, нет; там место идолослужения. <…> синагога безчестнее и всякой корчемницы, потому что служит убежищем не просто для разбойников и торгашей, но для демонов; а вернее сказать, не синагоги только (служат таким убежищем), но и самыя души иудеев. <…> А я потому-то особенно и ненавижу синагогу и гнушаюсь ею, что, имея пророков, (иудеи) не веруют пророкам, читая Писание, не принимают свидетельств его; а это свойственно людям, в высшей степени злобным. <…> Иудеи ввели туда < в синагогу — М. У.> с собою пророков и Моисея не для того, чтобы почтить, но чтобы оскорблять и безчестить их. Ибо, когда они говорят, будто (пророки и Моисей) не знали Христа и ничего не сказали о Его пришествии, то какое же еще может быть большее оскорбление для этих святых, как не обвинение их в том, будто они не знают своего Владыку и участвуют в нечестии иудеев? Значит, поэтому-то больше и следует ненавидеть их, вместе с синагогою, что они оскорбляют святых тех. <…> чтение Писаний (пророческих) без веры не может принести пользы читающим. Так это именно настроение, с каким иудеи держат у себя (священныя) книги, обличает их тем в большем нечестии. Не имея пророков, они не заслуживали бы такого осуждения; не читая книг, не были бы так нечисты и мерзки. Теперь же они не заслуживают никакого снисхождения; потому что, имея проповедников истины, питают враждебное настроение и к самим проповедникам и к истине. Следовательно, поэтому-то они особенно мерзки и нечисты, что, имея пророков, пользуются ими с враждебным настроением[526].
Знаменитый православный богослов XIX в. епископ Игнатий Брянчанинов (1807–1867; канонизован на Поместном соборе 1988 года) писал:
Отвергши Мессию, совершивши богоубийство, они окончательно разрушили завет с Богом. За ужасное преступление они несут ужасную казнь. Они несут казнь в течение двух тысячелетий и упорно пребывают в непримиримой вражде к Богочеловеку. Этою враждою поддерживается и печатлеется их отвержение [ИзПНБ. С. 29].
Иван Аксаков декларировал:
Верующий Еврей продолжает в своём сознании распинать Христа и бороться в мыслях, отчаянно и яростно, за отжитое право духовного первенства, — бороться с Тем, Который пришёл упразднить «закон» — исполнением его [ИзПНБ. С. 45].
В учебнике протоиерея Николая Малиновского, «составленном применительно к программе по Закону Божию в старших классах средних учебных заведений» Российской империи, говорится:
От истинной и откровенной ветхозаветной религии нужно отличать религию позднейшего иудейства, известную под именем «новоиудейства» или талмудической, которая является религиею правоверных иудеев и в настоящее время. Ветхозаветное (библейское) учение в ней искажено и обезображено разными видоизменениями и наслоениями. <…> В особенности проникнуты враждою и ненавистью отношения Талмуда к христианам. <…> О лице Господа И. Христа и Его пречистой Матери в Талмуде находятся кощунственные и крайне оскорбительные для христиан суждения. В верованиях и убеждениях, внушаемых Талмудом правоверным иудеям, <…> заключается и причина того антисемитизма, который во все времена и у всех народов имел и ныне имеет множество представителей[527].
Все эти «банальности», без сомнения, являвшиеся составными «кирпичиками» видения Достоевским, как воцерковленным православным христианином, еврейства, автор «Системы свободы Достоевского» игнорирует. Штейнберг предпочитает укрыться за психологически мотивируемой им антиномией типа «и да — и нет», вместо того чтобы прямо сказать:
Увы, Достоевский — типичный представитель христианского антисемитизма. Потому
еврейский вопрос для Достоевского — это вопрос первую очередь религиозный, а не этнической или социальной <…>, что религиозные мотивы являются для Достоевского основополагающими и доминируют над всеми остальными <…>, что, в сущности, формулировка «иудейской вопрос» более адекватно определяет проблему, стоящую перед Достоевским всякий раз, когда он пишет о евреях, <…> что принципиальный вопрос для него заключался в следующем: как быть с евреями, если очевидно, что они отказались верить в Христа и не согласны принять христианскую веру <…>? <…> что в этом и суть конфликта Достоевского с евреями: его болезненная боязнь евреев, обвинения <…>, его враждебность к ним, но вместе с тем и порывы вдохновенного восхищения перед Народом Книги и сострадания к нему [ШРАЕР. С. 151].
Для Штейнберга, считающего Достоевского не только гениальным мыслителем, но и своего рода «ключом» к пониманию России, куда удобнее в оценке негативных качеств личности своего кумира пребывать в равновероятностном поле антиномии, между полюсами «И да, и нет»:
Да! — если полагать, что дух человеческий, подобно геометрической фигуре, всеми сторонами и углами своими лежит как на ладони, целиком умещается на плоскости.
Нет! — поскольку мы осознаем, что сердце человеческое — бездонной глубины, таинственный и замкнутый в себе мир, полный неразгаданных намеков и непреоборимых противоречий. Но именно этим последним знанием, этим более глубоким проникновением в истинную сущность человека мы не в малой степени обязаны прежде всего творческому духу Достоевского, тайновидцу, черпавшему мудрость свою почти исключительно из собственного своего сердца [ШТЕЙНБЕРГ (I)].
Однако же философ все-таки вынужден признать, что в своем отношении к евреям и «другим народам помимо еврейского» Достоевский-мыслитель заявляет себя как отъявленный ксенофоб:
Поляк, по Достоевскому, суетлив, чванлив, труслив; немец хоть и добродушен и добропорядочен, но туп, как неотесанная колода; в противоположность ему француз смышлен и ловок, но зато пуст, как дырявый мешок; не чета французу — англичанин, на которого можно положиться, как на каменную гору, но упаси Бог искать в нем ума; швейцарец — тот просто «ослик», а турок или татарин — что, впрочем, может быть хуже татарина: «Шурум-бурум»?.. Но что всего печальнее: если они вместе и каждый из них порознь осуждены историей на неизбежную гибель, над всеми произнесен окончательный приговор. Потому что есть лишь один народ на свете, которому принадлежит будущее, который призван владеть миром и спасти его: народ русский, народ-богоносец [ШТЕЙНБЕРГ (I). С. 71].
Определив таким образом позицию Достоевского в национальном вопросе, Штейнберг, в отличие от Бердяева, отнюдь не осуждает ее как манифестацию оголтелого шовинизма, в корне противную той правде Христовой, о которой экстатически вещает Достоевский. Напротив, самым парадоксальным образом он увязывает все проявления ксенофобии писателя с презумпцией «избранности» ветхозаветного Израиля — «народа Божьего»:
От еврейского народа, от величавого памятника его древности, от Библии, думается ему, унаследовал он свою направляющую идею: свой мессианизм, веру в богоизбранность русского народа, религию «русского Бога» (выражение Достоевского в письме к Майкову) <…>.
На этом основании Штейнберг красочно живописует картину духовных страстей «тайновидца, черпавшего мудрость свою почти исключительно из собственного своего сердца». В ней, по его мнению,
«антисемитизм» Достоевского раскрывается перед нами как другая, как оборотная сторона и истинное основание собственного его «иудаизма».
То очевидное обстоятельство, что идеологема «религия “русского Бога»” — суть языческое отпадение от христианства,
«где нет ни Еллина, ни Иудея, ни обрезания, ни необрезания, варвара, Скифа, раба, свободного, но все и во всем Христос» — то есть, Христос да будет для вас все, — и достоинство, и род, и во всех вас — Он сам. Или же нечто другое говорит, именно: все вы сделались одним Христом, будучи телом Его[528].
— Штейнберга, мыслителя «иудейской закваски», никак не занимало. Его интересует другое — то, что касается рассуждений о чуждости и несовместимости русского и еврейского народов, причем именно в том контексте, который Достоевскому виделся самым важным — понимание русской национальной идеи как мессианской.
Именно русский народ, отмеченный «всечеловеческим и истинно христианским духом», соответствует идее избранности[529]. «Заветнейшую мессианскую думу» несут его герои. Шатов в «Бесах» провозглашает: «Истинно великий народ никогда не может примириться с второстепенною ролью в человечестве, или даже с первостепенною, а непременно и исключительно с первою». Но «избранным» может быть только один народ, а другой — н все эти «жиды», «жидки» и «жидишки» — лишний. «Хоть и есть, но как будто их нет». «Этнографическая пыль», — говорит Шатов. Писателя, верящего в «право России на Константинополь», на Палестину, которая «уже и сейчас как бы русская земля», терзало, что Россия пока не выполняет своего предназначения.