е: несколько жидов обвиняются в убийстве малолетней христианской девочки с целью добывания христианской крови». Все это естественно вызвало широкие общественные отклики и протесты. Недаром адвокат Александров (незадолго перед тем защищавший Веру Засулич) заявил на суде, что Кутаисское дело — первый гласный процесс по обвинению евреев в ритуальных преступлениях и что обязанность судебного деятеля не только защищать подсудимых, но и способствовать разъяснению вопросов, представляющих исключительный общественный интерес. Против выдвинутых обвинений одновременно раздались энергичные возражения в печати. По словам самого «Гражданина» «на днях появилось решительное опровержение этих нескольких вековых, международных обвинений против евреев — уже не со стороны самих евреев, а со стороны г. Спасовича, известного присяжного поверенного, писателя и бывшего профессора уголовного права». Оказывается, Спасович заявил в печати: «по своему глубокому убеждению, дела, подобные настоящему, доказывают только непомерную живучесть легенд прошлого времени, как бы нелепы эти легенды ни были». Орган Мещерского ответил знаменитому криминалисту жестокими издевательствами над его адвокатской деятельностью. В этой тревожной и разгоряченной атмосфере, среди напряженных споров и борьбы за истину, малейшее колебание которой повлекло бы осуждение невинных и может быть неисчислимые кровавые последствия, великий писатель, к которому страстно прислушивались широкие читательские круги, поднялся и произнес свое «не знаю». В религиозно-философском романе о «раннем человеколюбце» он счел возможным использовать злобствующую кампанию «Гражданина». В печатавшихся Мещерским «сведениях об убийстве евреями христиан» автор «Карамазовых» почерпнул материал для своего комментария к Кутаисскому процессу. В статьях «Гражданина» в огромном количестве приводились дикие измышления о еврейских «изуверствах» вроде таких якобы признаний: «одного ребенка я велел привязать к кресту, и он долго жил; другого велел пригвоздить, и он скоро умер» и проч. Сведения эти почти буквально повторяет в романе Лиза Хохлакова перед безмолвствующим Алешей. Приходится отметить, что даже суд оказался в эту трудную минуту выше печати: обе инстанции вынесли всем обвиняемым оправдательные приговоры. В Тифлисской судебной палате прокурор даже отказался поддерживать обвинение. Но «Братья Карамазовы», писавшиеся разъяснению вопросов, представляющих исключительный общественный интерес. Против выдвинутых обвинений одновременно раздались энергичные возражения в печати. По словам самого «Гражданина» «на днях появилось решительное опровержение этих нескольких вековых, международных обвинений против евреев — уже не со стороны самих евреев, а со стороны г. Спасовича, известного присяжного поверенного, писателя и бывшего профессора уголовного права». Оказывается, Спасович заявил в печати: «по своему глубокому убеждению, дела, подобные настоящему, доказывают только непомерную живучесть легенд прошлого времени, как бы нелепы эти легенды ни были». Орган Мещерского ответил знаменитому криминалисту жестокими издевательствами над его адвокатской деятельностью. В этой тревожной и разгоряченной атмосфере, среди напряженных споров и борьбы за истину, малейшее колебание которой повлекло бы осуждение невинных и может быть неисчислимые кровавые последствия, великий писатель, к которому страстно прислушивались широкие читательские круги, поднялся и произнес свое «не знаю». В религиозно-философском романе о «раннем человеколюбце» он счел возможным использовать злобствующую кампанию «Гражданина». В печатавшихся Мещерским «сведениях об убийстве евреями христиан» автор «Карамазовых» почерпнул материал для своего комментария к Кутаисскому процессу. В статьях «Гражданина» в огромном количестве приводились дикие измышления о еврейских «изуверствах» вроде таких якобы признаний: «одного ребенка я велел привязать к кресту, и он долго жил; другого велел пригвоздить, и он скоро умер» и проч. Сведения эти почти буквально повторяет в романе Лиза Хохлакова перед безмолвствующим Алешей. Приходится отметить, что даже суд оказался в эту трудную минуту выше печати: обе инстанции вынесли всем обвиняемым оправдательные приговоры. В Тифлисской судебной палате прокурор даже отказался поддерживать обвинение. Но «Братья Карамазовы», писавшиеся этой атмосфере яростного националистического похода правой печати, отчетливо отражают это течение и совершенно недвусмысленно примыкают к нему. Внешне пассивный и по существу момента убийственный ответ Алеши Карамазова на вопрос Лизы звучит в полном согласии с кампанией официозов и поддерживает кровавый миф, наново обработанный царскими чиновниками и правительственными публицистами в целях обоснования погромной политики царизма. Таковы были общие тенденции романа [ГРОССМАН-ЛП (IV). С. 48–51].
Не трудно заметить, что и Леонид Гроссман, и Аарон Штейнберг оба проявили максимальную деликатность в своих характеристиках и окончательных выводах. Каждый из них, оперируя одним и тем же набором фактов, интерпретировал их таким образом, чтобы как можно дальше отвести тень неприглядных обвинений от русского гения. Им это явно удалось и тема «Достоевский и еврейство» в научном сообществе стала считаться в целом раскрытой. Об этом в частности свидетельствует то, что ни в одном из трех сборников статей «О Достоевском», изданных пражским Международным обществом Ф. Достоевского под редакцией А. Бема (1929, 1933, 1936), еврейская тема, столь остро дискутировавшаяся в русском Зарубежье, ни в каком виде не затрагивается, см. — [ПЛЕТНЕВ Р. (I). С. 25]. Нами найдены всего две довоенные зарубежные работы, в которых обращается внимание на отношение Достоевского к евреям: обзорная статья Джошуа Кунитца «Русская литература и евреи» (1929) [KUNITZ] и большая, но не привлекшая к себе внимания научного сообщества статья М. Шварца «Достоевский и иудаизм» (1933) [SCHWARZ]. В 1966 г. в «Новом журнале, была опубликована работа покойного уже к тому времени публициста-эмигранта П. А. Берлина «Достоевский и евреи» [БЕРЛИН], также не заинтересовавшая достоевсковедов. Т. о., в течение нескольких десятилетий к этой теме по существу никто из ученых-достоевскове-дов ни на Западе, ни в СССР не возвращался.
Но вот в 1971 г. издательство Мельбурнского университета (Австралия) выпустило в свет монографию русского историка литературы-эмигранта Дмитрия Гришина «Достоевский — человек писатель и мифы», полностью посвященную теме «Достоевский и его “Дневник писателя”». В главе «Проблемы “Дневника писателя”» этой книги, состоящей из одиннадцати тематических подразделов, один из них называется «Еврейский вопрос». Оставляя безо всякого внимания обсуждаемые выше работы Леонида Гроссмана[531] и Аарона Штейнберга, Гришин, отметив как литературно-биографический факт, что:
О евреях Достоевский писал часто и не только в «Дневнике». Он упоминал о них в романах и письмах. Большею частью упоминания были нелестные. В «Дневнике» он подводит итоги и делает определенные выводы. На эти выводы обычно не обращалось внимания многочисленными исследователями творчества Достоевского. Всеми как бы молчаливо признавалось, что Достоевский заблуждался и что нет смысла говорить об ошибках и заблуждениях гения. Мы думаем, что для понимания Достоевского необходимо выяснить и его отношение к евреям, так как, избегая этого выяснения, мы молчаливо признаем, что Достоевский был антисемитом. Такое признание хуже обвинения.
— взял на себя труд самостоятельно исследовать этот вопрос. Отметив по разряду беллетристики роман «Бесы» и выведенного в нем в качестве однозначно отрицательного персонажа еврея Лямшина, Гришин пишет, что хотя
Образ Лямшина нарисован черными красками, но тут дело совсем не в еврейском происхождении. Лямшин принадлежал к кружку ненавистных Достоевскому нигилистов, и Достоевский относится к нему как к врагу.
Далее, отмечая,
В «Письмах» Достоевского содержится немало резких отзывов о евреях,
— он подробно рассматривает переписку писателя с А. Ковнером, который — это особо акцентирует Гришин:
как видно, и не думал считать Достоевского врагом еврейского парода. <…> Достоевский далее упрекает Ковнера за то, что тот ненавидит русских, именно потому только, что сам еврей. Не русские плохо относятся к евреям, а евреи к русским. Евреи презирают русских «даже и за стол не захотят сесть с русским, а русский не побрезгует сесть с ними». Кто же кого ненавидит? По мнению Достоевского, не евреи унижены перед русскими, а русские перед евреями «и даже во всем, ибо Евреи пользуются почти полною равноправностью (выходят даже в офицеры, а в России это все), — кроме того имеют и свое право, свой закон и свое status quo, которое русские же законы и охраняют. <Писатель также утверждает:> «Врагом же евреев я не был. У меня есть знакомые евреи». Получается интересная ситуация. Достоевский критикует и оскорбляет евреев в «Дневнике», а евреи <…> не считали Достоевского своим врагом.
Затем Гришин, рассмотрев ряд конкретных высказываний Достоевского о евреях в различных статьях «Дневника», делает следующий вывод:
Если в первой цитате из «Дневника» за 1873 год мы видим только оскорбительное замечание по адресу евреев, то во второй цитате проявляется враждебное отношение Достоевского не к евреям, а скорее к еврейским капиталистам, которых Достоевский так же искренне ненавидел, как и русских.
Это утверждение звучит как ни на чем не основанное: никаких обличительно-гневливых высказываний Достоевского о русских банкирах и капиталистах в его статьях не имеется. По-видимому, «ненависть» писателя к русским «эксплуататорам трудового народа» Гришин, если не выдумал, то позаимствовал из каких-то тенденциозных статей советских достоевсковедов[532]. В то же время неприятие консерватором-охранителем Достоевским нарождавшегося в России капиталистического строя — это общеизвестный факт, который сам Гришин и отмечает несколькими абзацами ниже, игнорируя, однако, что если Достоевский