Необычайное утончение всех «этических», личностных категорий. Они лежат в пограничной сфере между этическим и эстетическим. <…>. Жажда воплотиться. Большинство статей «Дневника писателя» лежат в этой средней сфере между риторикой и личностной сферой [БАХТИН. С. 455].
Во всех своих замечаниях касательно «Дневника писателя» Бахтину важно главное — утвердить мысль,
что он выступает как образец публичного, но не-романного текста Ф. М. Достоевского, <…> что полифонический диалог достигает своей высшей проявленности только в полифоническом романе, что такой тип диалога соотнесен с жанром (явлением эстетического порядка), а не с категориями лингвистического характера. «Дневник писателя» взят как удобный, как бы лежащий под рукой пример не-романа [ПРОХОРОВ].
Получается, что на самом деле:
Ингольд вступает в противоречие с «цитируемым им» [INGOJLD. S. 158] тезисом Бахтина о том, что Достоевский «писал свои публицистические статьи, в противоположность художественной прозе, полностью в “систематически-монологической" или риторически монологической… форме, чтобы “только выразить идеи, в которых он был убежден"».
В действительности Ингольд путает публицистические приемы, которые Достоевский использует в своих текстах по еврейскому вопросу, с подлинной полифонией. Мнимая готовность публициста к диалогу, изложение им аргументов его противников, служила ему лишь для того, чтобы еще более настойчиво дезавуировать своих оппонентов и придать дополнительную достоверность его юдофобской позиции.
<…>
Время от времени юдофобию Достоевского связывают с его ксенофобией вообще. Его литературные и публицистические произведения, как известно, наполнены характерами, которые писатель по национальным или религиозным причинам относит к категории врагов русскости; их образы он рисует карикатурно, с чрезвычайной злобой — это поляки, французы, иногда немцы, католики и так далее. Однако, когда речь идет о враждебном отношении к евреям <…> это чувство, как правило, больше, чем просто неприязнь к иностранцам.
<У христианских экзегетов-антииудаистов — М. У. евреи часто изображаются как воплощение Зла, <как люди,> которые ответственны за почти все напасти этого мира. В юдофобии находят воплощение те мистические черты, которые, как правило, отсутствуют в ксенофобии другого рода. Но особой интенсивности вражда к евреям достигает у сторонников разного рода мессианских идей — эти люди никак не могут примириться с мыслью о еврейской «избранности». Эта мысль, содержащаяся в Священном Писании, представляет собой источник их постоянного раздражения. Чтобы избавиться от «еврейской конкуренции», они пытаются многое «вытеснить» из своего сознания, например, тот факт, что цивилизованное человечество обязано евреям как Десятью Заповедями, так и Нагорной проповедью. Последствия этого процесса «вытеснения» в высшей степени странны, так как евреи считаются для их мессиански настроенных противников все еще «избранным народом» — но не в положительном, а в отрицательном смысле; евреи будто бы являются высшим проявлением разрушительного начала.
Юдофобия Достоевского была тесно связана с его непоколебимой верой в особую миссию русского народа. <…> Аарон Штейнберг считает, что для Достоевского «богоизбранный русский народ и есть, в сущности, ныне воскресший Израиль».
Вспомним в связи с этим потрясающий диалог между героями «Бесов» — Шатовым и Ставрогиным. Достоевский впутывает Шатова — протагониста идеи избранности русской нации — в спор с главным героем «Бесов»: «Низвожу Бога до атрибута народности? — вскричал Шатов, — напротив, народ возношу до Бога. Народ — это тело Божие. Всякий народ до тех пор только и народ, пока имеет своего бога особого, а всех остальных на свете богов исключает без всякого примирения; пока верует в то, что своим богом победит и изгонит из мира всех остальных богов» <…> Единый народ «богоносец» — это русский народ.
<…> Достоевский пытается преодолеть расколовшие Россию социальные, национальные и мировоззренческие противоречия с помощью проповеди идеи национальной избранности русского народа. В январе 1877 Достоевский выдвинул в своем «Дневнике писателя» следующий постулат: «Всякий великий народ верит и должен верить, если только хочет быть долго жив, что в нем-то, и только в нем одном, и заключается спасение мира, что живет он на то, чтоб стоять во главе народов, приобщить их всех к себе воедино и вести их, в согласном хоре, к окончательной цели, всем им предназначенной».
Эта вера, которая возвышала Древний Рим, Францию и Германию, продолжает свою мысль Достоевский, естественно, отличала также русский народ, прежде всего славянофилов, которые верили в то, что «Россия вкупе со славянством и во главе его, скажет величайшее слово всему миру, которое тот когда-либо слышал, и что это слово именно будет заветом общечеловеческого единения».
Аарон Штейнберг комментирует эти слова Достоевского следующим образом: «Истинный Израиль — ныне народ Русский: Стоит только русскому народу отказаться от веры, что лишь он один вправе притязать на еврейскую, в Священном Писании евреев увековеченную мессианскую идею… и он сразу распадется» [ЛЮКС].
За последние три десятилетия научный интерес к теме «Достоевский и евреи» резко возрос. Появилось большое число публикаций по этому вопросу[546], написанных по большей части в «оправдательном» ключе, иногда даже с прямыми антиеврейскими и антииудейскими, — см. [КАСАТКИНА] и [ДУНАЕВ] выпадами. Однако все они, независимо от своей тональности, базируются на предшествующих, ставших уже классическими, работах по этой теме и не содержат ни новых фактов, ни принципиально новых идей. Например, Гарри Розеншильд, развивая «мессианскую» гипотезу причины антисемитизма Достоевского, приходит к выводу, что тот не заимствовал свои идеи из иудаизма, а видел в нем и еврействе соперников всемирному торжеству русского православия и русского народа. Поскольку может быть только один «избранный народ», то в современном мире Промысел Божий сделал им русский народ, который, в представлении Достоевского, столкнулся на этом поприще с враждебностью со стороны евреев [ROSENSHIELD]. В свою очередь Сьюзен Макрейнольдс утверждает, что антисемитизм Достоевского проистекает из христианского богословия. Достоевский бросил вызов основам христианства, потому что он отверг «экономику спасения», на которой она зиждется. Спасение зависит от жертвы Иисуса, которую, согласно Макрейнольдсу, Достоевский рассматривал в еретических терминах как «детское жертвоприношение». Достоевский, как и Иван Карамазов, не верил, что многих можно искупить жертвой ребенка. Сьюзен Макрейнольдс в монографии «Искупление и торгашеский Бог: Система правил спасения и антисемитизм у Достоевского» обясняет, что автор связывает Бога-Отца, приносящего в жертву своего сына, с евреями, а Бога-им-отданного на заклание- Сына — с русским народом, который смиренно принял свою роль «агнца Божьего», — см. [MсREYNOLDS]. Американский славист Максим Шраер, в вводной части статьи «Достоевский, еврейский вопрос и “Братья Карамазовы”, которая представляет собой небольшой литературный обзор по теме «Достоевский и еврейство», указывая на непреходящую значимость вопроса о еврейской ноте в творчестве великого русского писателя, говорит, что:
не следует забывать, что во время дела Бейлиса (1913), главный обвинитель О. Ю. Виппер, взывая к моральному авторитету Достоевского, от лица народа говорил о евреях, которые «погубят Россию»[547].
Далее Шраер отмечает, что «§§ 1–3 главы второй «Дневника писателя» за март 1877 года» были напечатаны
русским ультранационалистическим издательством «Витязь» в той же серии, где были изданы «“Протоколы Сионских мудрецов" вместе с гнусным трактатом Генри Форда “международное еврейство"». В брошюру «Еврейский вопрос», на обложке которой стоит имя Достоевского и название которой взято из первой главки статьи Достоевского о евреях, включен также текст «Моего политического завещания Адольфа Гитлера» — здесь и выше [ШРАЕР. С. 151–154].
Утверждая тезис о том, что
игнорировать еврейскую проблематику в жизни и творчестве Достоевского (что приходилось делать большинству советских ученых) равносильно несправедливому отношению как к самому Достоевскому, так и истории евреев и иудаизма,
— Максим Шраер также отмечает, что «ученые и критики подходили к этой проблеме с разных сторон» — апологетической («оправдательной») и тенденциозной («обвинительной»). К первой группе достоевсковедов он причисляет
замечательного и вдумчивого Джозефа Фрэнка (Frank), которому принадлежит небезызвестная определении Достоевского: «испытывающий чувство вины антисемит (“a gulty anti-Semite")». Затем следует упомянуть приверженцев психоаналитических подходов по литературе среди которых фрейдист Феликс Дрейзин (Dreizin), назвавший Достоевского «маниакальным антисемитом». Психоаналитики пытались найти ключи к зловещим изречениям Достоевского евреев в детстве писателя и в его отношениях с родителями, а также в особенностях его собственной больной психики. Другие ученые — Ф. Ингольд (Ingold), М. Розеншильд (Rosenshild), М. Катц (^z) — сосредоточивались на различных аспектах поэтики еврейского вопроса у Достоевского, предлагая убедительное прочтения его художественных произведений. Еще одним подходом к феномену патологического влечения Достоевского к евреям и иудаизму стало проецирование идеи двойничества на высказывание писателя о евреях и еврейском вопросе. Новейшая формулировка этой идеи принадлежат Пеэтру Торопу (Peeter Torop), писавшему о еврее как двойнике Достоевского, в котором отражен сам Достоевский: «Он он не любит или не презирает этого другого, а любит или презирает себя в этом другом».