<Т. о., как когда-то> Д. Мережковский, Ф. Дрейзин и другие критики и исследователи по разным причинам отстаивали идею «двух Достоевских». Оспаривая их выводы, М. Кац утверждает, что «Конечно же, существует лишь один — но очень сложный и многогранный — Достоевский».
Далее Шраер рассматривает основные тезисы «исследователей, перу которых принадлежат наиболее смелые», т. е. содержащие резкие «обвинительные» коннотации, работы таких ученых, как Л. Гроссман, Давид И. Гольдштейн (Goldstein) и Гарри Саул Морсон (Morson). По его мнению:
В современном достоев<сков>едении именно Л. Гроссман впервые акцентировал значимость религиозных, а точнее мессианских вопросов в размышлениях Достоевского о евреях. Он блестяще продемонстрировал, что именно еврей Иисус Христос и еврейский пророк Иов находились в эпицентре художественного сознания Достоевского.
Отмечая книгу Дэвида Гольдштейна «Достоевский и евреи» как «Несомненно, полезный и надежный источник», Шраер пишет, что она «до сих пор приводит в замешательство многих исследователей», поскольку, по его мнению, «её обличительная направленность не вполне оправдана». Приводя мнение русского публициста-эмигранта Петра Берлина, который резкий контраст между возглашением христианской любви ко всему человечеству и бытовой ксенофобией Достоевского назвал
качание маятника от провозглашения великих христианских идей к практическим рассуждениям, не имеющим ничего общего с этими идеями [БЕРЛИН. С. 266],
— Максим Шраейр затем констатирует как очевидный для него факт, что:
Разумеется, Достоевскому не чужды и грубые формы экономической юдофобии — достаточно вспомнить о его склонности к таким формулировкам, как «еврейское ростовщичество» и «золотой промысел», а также его, квази-марксистской (или квази-марксовой) аргументации и народнически-популистском истолковании роли евреев в сфере торговли и банковского дела. Заметно у Достоевского и антиеврейская риторика социального свойства в духе «жид идет», заявления о зловещей способности евреев жить лучше, чем раньше; таинственном кагале, statu in statu; об индивидуализме и исключительности евреев. Социально-экономические и политические высказывания Достоевского о евреях, вынесенные за соответствующие им рамки дискурсивных эпистолярных или художественных контекстов, утверждают существование пресловутого тайного международного еврейского заговора и, в сущности, принадлежат к текстам, которые готовили почву для появления печально известных «Протоколов сионских мудрецов» [ШРАЕР С. 151].
В своем подходе к оценке юдофобских пароксизмов мысли Достоевского Максим Шраер опирается на точку зрения Владимира Соловьёва, который в работе «Еврейство и христианский вопрос» (1884) ответил на антиеврейские выпады своего кумира и старшего друга Федора Достоевского:
Говорят о еврейском вопросе; но в сущности все дело сводится к одному факту, вызывающему вопрос не о еврействе, а о самом христианском мире. Этот факт может быть выражен и объяснен в немногих словах. Главный интерес в современной Европе — это деньги; евреи мастера денежного дела, естественно, что они господа в современной Европе. После многовекового антагонизма христианский мир и иудейство сошлись наконец в одном общем интересе, в одной общей страсти к деньгам. Но и тут между ними оказалось важное различие в пользу иудейства и, к стыду мнимо христианской Европы, различие, в силу которого деньги освобождают и возвеличивают иудеев, а нас связывают и унижают. Дело в том, что евреи привязаны к деньгам вовсе не ради одной их материальной пользы, а потому, что находят в них ныне главное орудие для торжества и славы Израиля, т. е, по их воззрению, для торжества дела Божия на земле. Ведь кроме страсти к деньгам у евреев есть и другая еще особенность: крепкое единство всех их во имя общей веры и общего закона. Только благодаря этому и деньги идут им впрок: когда богатеет и возвеличивается какой-нибудь иудей — богатеет и возвеличивается все иудейство, весь дом Израилев. Между тем, просвещенная Европа возлюбила деньги не как средство для какой-нибудь общей высокой цели, а единственно ради тех материальных благ, которые доставляются деньгами каждому их обладателю в отдельности. И вот мы видим, что просвещенная Европа служит деньгам, тогда как иудейство заставляет служить себе и деньги и преданную деньгам Европу. Современные отношения передовой Европы к иудейству представляют собою как бы пародию одного пророческого образа: десять иноверцев хватаются за полу одного еврея, чтобы он ввел их — но не в храм Иеговы, а в храм мамонны; а до Иеговы им так же мало дела, как и до Христа.
<…> Судьбы еврейского народа, на наш взгляд, связаны главным образом с тремя фактами его истории. Первый факт тот, что Христос по Матери своей был иудеем и христианство вышло из иудейства; второй факт тот, что большая часть иудейского народа отвергла Христа и заняла решительно враждебное положение относительно христианства; третий факт тот, что главная масса еврейского народа и религиозный центр новейшега иудейства находятся не в Западной Европе, а в двух славянских странах — России и Польше. Первым из этих фактов — воплощением Христа и Иудее определилось прошедшее Израиля — его первоначальное назначение как избранного народа Божия; второй факт — непризнание Христа иудеями и отчуждение их от христианства определяет настоящее положение иудейства в мире, его временное отвержение; наконец, третий факт — вселение Израиля в земле славянской среди народов, еще не сказавших миру своего слова, предсказывает будущие судьбы иудейства, окончательное восстановление его религиозного значения. Прежнее иудейство жило верою и надеждою на обетованное богочеловечество; настоящее иудейство живет протестом и враждою к непризнанному Мессии Богочеловеку, начатку бого-человечества на земле; грядущее иудейство будет жить полною жизнью, когда в обновленном христианстве найдет и узнает образ совершенного богочеловечества.
Эта надежда имеет самое твердое основание в слове Божием. Иегова предизбрал Израиля, заключил с ним завет, дал ему обетования. Иегова не человек, чтобы обманывать, и не сын человека, чтобы раскаиваться в Своих обещаниях. Часть народа израильского отвергла первое явление Мессии и за то терпит тяжелое возмездие, но только до времени, ибо слово Божие не может быть нарушено; и это слово Ветхого Завета, решительно подтвержденное в Новом Завете устами апостола языков, ясно и непреложно гласит: весь Израиль спасется.
Иудеи, требовавшие казни Христа, кричали: «кровь Его на нас и на детях наших». Но эта кровь есть кровь искупления. И наверно крик человеческой злобы не довольно силен, чтобы заглушить слово Божественного прощения:
Отче, отпусти им, не ведают ибо что творят. Кровожадная толпа, собравшаяся у Голгофы, состояла из иудеев; но иудеи же были и те три тысячи, а потом пять тысяч человек, которые по проповеди апостола Петра крестились и составили первоначальную христианскую церковь. Иудеи были Анна и Каиафа, иудеи же Иосиф и Никодим. К одному и тому же народу принадлежали и Иуда, предавший Христа на распятие, и Петр и Андрей, сами распятые за Христа. Иудей был Фома не верующий в воскресение, и не перестал быть иудеем Фома, уверовавший в Воскресшего и сказавший Ему: Господь мой и Бог мой! Иудей был Савл, жесточайший гонитель христиан, и иудеем из иудеев остался Павел, гонимый за христианство и «паче всех потрудившийся» для него. И что больше и важнее всего, Он Сам, преданный и убитый иудеями Богочеловек Христос, Он Сам, по плоти и душе человеческой, был чистейшим иудеем.
В виду этого разительного факта не странно ли нам во имя Христа осуждать все иудейство, к которому неотъемлемо принадлежит и сам Христос, не странно ли это особенно со стороны тех из нас, которые, если и не отреклись прямо от Христа, то во всяком случае ничем не обнаруживают своей связи с Ним?
Если Христос не Бог, то иудеи не более виновны, чем эллины, убившие Сократа. Если же мы признаем Христа Богом, то и в иудеях должно признать народ богорождающий. В смерти Иисуса вместе с иудеями повинны и римляне; но рождество Его принадлежит лишь Богу и Израилю.
<…> Пренебрегать иудейством — безумно; браниться с иудеями бесполезно; лучше понять иудейство, хотя это труднее. Трудно понять иудейство потому, что те три великие факта, с которыми связаны его судьбы, не представляются как что-нибудь простое, естественное, само по себе понятное. Они нуждаются в особом и сложном объяснении. Эти три факта суть вместе с тем три вопроса, три задачи для разрешения:
1) Почему Христос был иудеем, почему краеугольный камень вселенской церкви взят в доме израилевом?
2) Почему большая часть Израиля не признала своего Мессию, почему церковь ветхозаветная не растворилась в церкви новозаветной, почему большинство евреев предпочитает быть вовсе без храма, нежели войти в храм христианский?
3) Зачем, наконец, и ради чего наиболее крепкие (в религиозном отношении) части еврейства вдвинуты в Росиию и Польшу, поставлены на рубеже греко-славянского и латино-славянского мира?
Пусть отрицают или уменьшают значение этого последнего факта. Пусть также и относительно второго пункта ненавистники иудеев находят натуральным, что такой негодный и бессовестный народ отверг и убил Христа; но тогда пусть же они объяснят, почему Христос принадлежал именно к этому народу. С другой стороны, если находить, напротив, понятным первый факт — принадлежность Христа к народу израильскому, который изначала был избран и предназначен для этого, то в таком случае как же объяснить, что этот избранный народ оказался недостоин избрания именно в том, для чего он был избран? [СОЛОВЬЕВ Вл. С. (I)].
Принимая точку зрения Соловьева, Максим Шраер, однако же, полагает,
что Соловьёв несколько недооценивал параметры фобии Достоевского по отношению к евреям. Недооценено и болезненное отношение Достоевского к соперничеству между старым Израилем (евреями) и русскими (Новым Израилем в мышлении Достоевского). Следуя мысли Гроссмана и акцентируя тот факт, что еврейская Библия находилась в эпицентре художественного сознания Достоевского, Аарон Штейнберг точно подметил, что «для Шатова-Достоевского богоизбранный русский народ и есть, в, ныне воскресший Израиль». В «Бесах» Шатов объясняет Ставрогину свою идею национального религиозного сознания: «народ — это тело Божие. Всякий народ до тех пор и народ, пока имеет своего Бога особого, а всех остальных на свете богов исключает безо всякого примирения; пока верует в то, что своим Богом победит и изгонит из мира всех остальных богов.