Глава IX. «Записки из Мертвого Дома»: Смешной еврей на каторге в Сибири
Ф. М. Достоевскому
Дай руку мне; в твой Мертвый дом,
С его страстьми, с его цепями,
Я погружаюся умом
И заливаюся слезами.
Я сердцем в глубь его проник;
И видя в нем твой добрый лик.
С твоей тоской, с твоим мученьем,
Я сам скорблю своей душой,
И в нем хочу я жить с тобой
С каким-то страшным упоеньем.
Обращаясь к теме изображения Достоевским литературных персонажей-евреев исследователь его творчества сталкивается с невольным парадоксом. Есть сведения о том, что Достоевский планировал начать литературную карьеру с написания пьесы «Жид Янкель» (1844). Этот поразительный факт остается загадкой, поскольку нет никаких черновиков и записей, которые могли бы пролить свет на фабулу драмы. Есть только свидетельство о том, что Достоевский возлагал огромные надежды на роль, которую эта пьеса должна была сыграть в его выходе на литературную сцену. В письме своему брату Михаилу, Достоевский писал, что он уже закончил драму «Жид Янкель» (середина января 1844 г.) и бравировал тем, что скоро сможет поделиться с братом доходами от литературных трудов[556]. По амбиционным восклицаниям молодого Достоевского можно судить, что тема «Жида Янкеля» по его представлениям сулила принести молодому автору мгновенное избавление от бедности и стесненных финансовых обстоятельств, о которых шла речь в письме. Отметим, что еврейская тема подается в этом письме в контексте просьб о финансовой поддержке и мгновенной денежной помощи. Меркантильный момент в обращении к теме еврея сочетается с мечтой о гарантированном мгновенном успехе пьесы среди театральных зрителей при постановке в столичных театрах. В контрасте со значимостью, придаваемою Достоевским изображению литературного героя-еврея, удивляет тот факт, что Достоевский не написал ни одного литературного произведения, целиком посвящённого образу еврея[557]. Это, однако, не значит, что в его беллетристике нет разработанных значительных персонажей евреев.
Факт намерения написать драму «Жид Янкель», тем не менее, значителен и значим, поскольку он свидетельствует о поисках темы, которая снискала бы мгновенный финансовый и литературный успех. Литературность факта «Жид Янкель» несомненна, и она состоит в литературном заимствовании и продолжении одноименного персонажа из повести Николая Гоголя «Тарас Бульба». У Гоголя Янкель выведен как персонаж одновременно карикатурный, но и заслуживающий симпатию. Можно предположить, как это делает британская исследовательница Елена Кац, что молодой Достоевский драмы о Янкеле вообще не написал[558]. По всей видимости, причиной этому является тот факт, что, в отличие от Гоголя, Достоевский настоящего «Янкеля» в своей жизни ещё не встретил к моменту намерения справиться с образом еврея в литературе. Как отмечали исследователи темы еврея в творчестве Гоголя, он был одним из первых писателей в России, который встречал евреев в бытовых ситуациях, таких, как ярмарки и базары, поскольку был родом с территории, где пролегала Черта оседлости евреев Российской империи (отсюда и его «Сорочинская ярмарка»)[559]. Совершенно очевидно, что молодой Достоевский надеялся повторить успех Гоголя как писателя и драматурга, снискавшего и славу, и деньги за счет постановки своих пьес. Именно этнографические знания Гоголя придавали уникальность его произведениям, и привлекали к ним российского читателя[560]. Именно таких этнографических знаний не хватало молодому Достоевскому в 1840-х годах для того, чтобы осуществить свой замысел в подражание Гоголя написать драму о «Жиде Янкеле». Однако жизнь и судьба приготовили Достоевскому возможность стать собирателем этнографического материала, когда он был сослан на каторгу и поселение в Сибирь в 1850-х годах. Именно на каторге и в остроге он оказался в ситуации квази-антрополога и этнографа, который попал в многонациональную и многоплеменную «семью» представителей народов Российской империи. Именно здесь Достоевский повстречал впервые своего «Янкеля», которого он и вывел в мемуарных «Записках из Мертвого Дома» как Исай Фомича Бумштейна (1861).
«Записки из Мертвого Дома» (1860–1862) явились произведением, которое снискало Достоевскому ту славу и популярность, к которой он так стремился в середине 1840-х годов, до заключения в тюрьму и последовавшей ссылки. Именно «Мертвый Дом» читала вся образованная Россия, и именно своей жестокой правдой «Записки из Мертвого Дома» обеспечили Достоевскому не только возврат в литературу, но и репутацию писателя, заслуживающего серьезное уважение. Примечательно, что сам Достоевский пытался обеспечить возврат в литературу после выхода с поселения в Сибири водевильным произведением «Дядюшкин Сон» (1859), которое по своей структуре похоже на драматическое произведение. В литературных исканиях после каторги и ссылки Достоевский не оставлял мысли о том, что скорой славы и денежного вознаграждения можно заслужить произведением драматургического комедийного характера. Здесь обозначается связь с идеями периода замыслов драмы «Жид Янкель» в плане жанровых поисков. Отметим, что даже в тюремных мемуарах «Записки из Мертвого Дома» Достоевский отвел комедийное место для еврея-каторжанина, что свидетельствует о гибридном генезисе этого нового персонажа, Исай Фомича Бумштейна, литературные истоки которого находятся в переработке Достоевским гоголевского Янкеля[561]. Однако Бумштейн интересен не только своим литературным генезисом, но, главное, тем, что он является самым разработанным еврейским персонажем в произведениях Достоевского. Более того, как литературный и одновременно реальный персонаж в мемуарах Бумштейн особенно отличается от других действующих лиц острога своей перформативностью. Актерство составляет одну из его главных характеристик, и в этом нам видится не только его характеристика как национального типа в среде многонационального острога, но и как признак его литературной генеалогии, связывающей его с типологией изображения евреев в европейской литературе и драматургии. Однако, Исай Фомич Бумштейн намного сложнее и многоплановее, чем его литературный прототип у Гоголя. Только в результате встреч Достоевского с выходцами из еврейской среды в Сибири Бумштейн перерос гоголевского Янкеля по своей значимости и многогранности.
Жанр дневников и мемуаров представляет собою пограничный жанр. Это сплав воспоминаний из действительности, часто искаженных памятью, или намеренно включающий в себя долю вымысла. Мемуары, написанные писателем, представляют собой гибридный жанр, и «Записки из Мертвого Дома» можно рассматривать как произведение литературное, положившее начало в России жанру тюремных записок и романов. В современном литературоведении и культурологии мемуары и записки рассматриваются именно как жанр синтетический, сидящий на стыке разнообразных нарративов и приемов повествования. «Записки из Мертвого Дома» также рассматриваются как форма Roman à clef, т. е. романа основанного на биографической действительности с изображением исторических лиц и реалий, — см. [KATZ E.], [ROSENSHIELD]. В дополнение, «Записки из Мертвого Дома» также являются текстом, инкорпорировавшим этнографические данные, которые основываются на опыте автора и записях, сделанных и собранных Достоевским в остроге и в поселении в Сибири [DWYER]. Достоевский вел записную книжку, так называемую Сибирскую тетрадь, из которой до нас дошли 252 записи, использованные, по утверждению специалистов, в «Записках из Мертвого Дома», — см. Примечания [ДФМ-ППС. Т. 4. С. 275]. Примечательно, что среди записей есть упоминание о появлении в остроге еврея, и на этом основании исследователи выявили исторические данные об историческом прототипе Исая Бумштейна. Так, российский исследователь Сергей Белов, дает следующую справку:
Исай Фомич Бумштель (1808, Смолен. губ. — ?), арестант Омского острога, как свидетельствует архивное дело, «из Смоленской губернии, из евреев, мещанин, в крепости с 24 августа 1850 года за смертоубийство, на 11 лет, наказан плетью 65 ударами с постановлением штемпелевских знаков, золотых дел мастер, грамоты не знает» [БЕЛОВ С. В. (III). С. 42].
Белов также приводит сведения о прототипе Бумштейна из воспоминаний Ш. Токаржевского [ТОКАРЖЕВСКИЙ], который отбывал каторгу одновременно с Достоевским. Его запись исключительно интересна, поскольку служит свидетельством не только исторической достоверности факта, но и примером исторического восприятия персонажа Бумштейна из «Записок из Мертвого Дома». В воспоминаниях Бумштель запомнился Токаржевскому как Бумштаб, что подтверждает, что ошибки памяти играют значительную роль в воспоминаниях и мемуаристке.
Сам факт, что Достоевский делал записи о еврее-каторжанине в своей записной тетради свидетельствует о том, что Бумштель для Достоевского был новой экзотической достопримечательностью, этнографическим материалом, который он ввел в свои записные тетрадки наравне с описанием поразивших его персоналий, выражений, слов, арго и др. «фольклором».
В «Записках из Мертвого Дома» кеази-автобиографический повествователь Александр Петрович Горянчиков уже в первой главе пишет о многонациональности острога:
И какого народу тут не было! Я думаю, каждая губерния, каждая полоса России имела тут своих представителей. Были и инородцы, было несколько ссыльных даже из кавказских горцев [ДФМ-ПСС. Т. 4. С. 10].
Во второй главе «Первые впечатления» оп