<…> но печалиться об этом не стоит, потому что реальный Достоевский — пища, которую легко усваивает только глубоко больной духовный организм [СВЯТ-МИР. С. 458–464, 467–481].
Нельзя не отметить, что на «вторичность» провиденциальных идей Достоевского, касающихся исторического будущего России, указывал и такой авторитетный ученый-историк и православный мыслитель, как Василий Зеньковский. В своей книге «История русской философии» (1948) он убедительно показывает, что хотя в своих мировоззренческих рассуждения в «Дневнике писателя» Достоевский особенно не на кого не ссылается, «за его мыслью и поисками стоит большая традиция». В качестве идейных предшественников Достоевского историк называет Н. М. Карамзина и особенно Петра Яковлевича Чаадаева:
Если Карамзин способствовал своими работами и особенно «Историей государства российского» выделению России как самостоятельного предмета мысли и ответственности, а также противопоставлению ее Европе и возвеличиванию, то Чаадаев указал искомый выход, конституировав саму традицию. Мировоззрение Карамзина весьма оптимистическое: «род человеческий приближается к совершенству» — пишет он, — ибо «Божество обитает в сердце человека»[198]. «У Карамзина, как историка, — отмечает Зеньковский, — начинает воскресать идея “священного” характера власти, оживает утопическая идеология XVI в., — но уже, конечно, без церковного пафоса. В охранительном патриотизме Карамзина церковное обоснование учения о власти подменяется заботой о славе России, мощи и величия ее. Это обмирщение былой церковной идеи заменяло церковный пафос эстетическим любованием русской жизнью, русской историей. Тут, конечно, прав Пыпин, когда он обвиняет Карамзина в том, что он укрепил национальное самообольщение, содействовал историософскому сентиментализму и, отодвигая в сторону реальные нужды русской жизни, упивался созерцанием русского величия».
<…> Основная богословская идея Чаадаева есть идея Царства Божия, понятого не в отрыве о земной жизни, а в историческом воплощении, как Церковь <…> “Призвание Церкви в веках, писал позже Чаадаев, было дать миру христианскую цивилизацию”, — и эта мысль легла в основу его философии истории»[199]. Рассуждения Чаадаева по поводу мировой истории прошли два этапа. На первом он приходит к мысли о том, что именно в Европе воплотились идеи и замысел христианства, а Россия осталась в стороне, выпала из мирового исторического процесса. Но такой вывод по поводу России не укладывался в голове, противоречил самой идее провиденциальности Творца. Поэтому на втором этапе Чаадаев выходит на идеи, составляющие суть рассматриваемой традиции. А именно, у России есть свое назначение, она вступит в игру позднее, Россия определит историческое развитие Европы и всего мира, главное содержание этого будущего этапа истории будет раскрытие в форме социальной жизни идей подлинного христианства и православия.
<…> В письме Тургеневу (1835 г.) Чаадаев пишет: «Россия, если только она уразумеет свое призвание, должна взять на себя инициативу проведения всех великодушных мыслей, ибо она не имеет привязанностей, страстей, идей и интересов Европы»[200]. «“Провидение создало нас слишком великими, чтобы быть эгоистами, Оно поставило нас вне интересов национальностей и поручило нам интересы человечества”. В последних словах Чаадаев усваивает России высокую миссию “всечеловеческого дела”. Но дальше еще неожиданнее развивается мысль Чаадаева: “Мы призваны обучить Европу множеству вещей, которых ей не понять без этого. Не смейтесь, вы знаете, — это мое глубокое убеждение. Придет день, когда мы станем умственным средоточием Европы, таков будет логический результат нашего долгого одиночества. наша вселенская миссия уже началась”. В своем неоконченном произведении “Апология сумасшедшего” Чаадаев пишет (1837): “мы призваны решить большую часть проблем социального порядка. ответить на важнейшие вопросы, какие занимают человечество” [РОЗИН].
Как уже отмечалось, особую критику вызывают провиденциальные представления Достоевского о России и русских. Если ура-патриоты склонны воззрения писателя на сей счет фетишизировать, то здравомыслящие исследователи, в том числе и националистически настроенные, относятся к ним достаточно критически.
…русская действительность была основой всего творчества Достоевского и только русский народ, по его мнению, мог выполнить великую задачу объединения всего человечества.
<…> В декабрьская номере «Дневника» за 1877 год в статье, посвященной Некрасову, рассматривая вопрос об идейной основе всего творчества последнего, Достоевский заметил, что «поэт не мог найти то, перед чем бы он мог преклониться среди людей его круга. Он отталкивался от них и шел к обиженным и оскорбленным, терпящим и простодушным. В любви к народу он находил незыблемый и святой исход всему, что его мучило. Любовь к народу была как бы исходом его собственной скорби по самом себе». Все сказанное о Некрасове можно считать исповедью Достоевского. Он сам не нашел пред чем бы мог преклониться среди окружавших его людей. Видел моральное разложение дворянства, понимал слабость интеллигенции и, в этих условиях, все свои надежды и упования возлагал на народ, который был для него оздоровляющим началом и в личном плане. Без веры в народ навряд ли смог бы Достоевский сохранить силы для создания своих произведений и выйти невредимым из страшного мира своих «двойников». Самоанализ, стремление вскрыть взаимоотношение между сознательным и подсознательным, огромная глубина изображения внутреннего мира людей, идущих в неизвестное и обреченных на гибель, тяжело действовали на психику Достоевского. Современная писателю критика чутко подметила это. Н. Михайловский в статье: «Жестокий талант» обвинял Достоевского в том, что он сознательно мучил читателей, но Михайловский, не учел, что при этом Достоевский мучился и сам, чувствуя себя больным писателем больного поколения. Выходом из тупика был народ. Только в нем находил Достоевский то, о чем он мечтал: отсутствие дуализма, твердую веру, ясный взгляд на жизнь, смелость, силу и отвагу дерзания.
Что же представлял из себя этот народ? К отличительным чертам характера русского народа Достоевский относит, с одной стороны, развитие государственного начала до деспотизма, с другой — крайнее свободолюбие до анархии и бунта. Русский народ отличается прирожденной религиозностью и, хотя плохо знает евангелие, но он носит Христа в своем сердце: «Христос — есть, может быть, единственная любовь русского народа, и он любит его до страдания». В судьбах настоящих и будущих православного христианства «заключена вся идея народа русского, в его служении Христу и жажде подвига за Христа». По мнению Достоевского, Россия для того лишь и существует, чтобы служить Христу и защищать от неверных мировое православие.
Приведенные замечания бездоказательны и спорны<курсив — мой!>. Представители каждой религии утверждают, что только их религия истинная. Да к тому же, сама мысль о «неверных» расплывчата. Религиозные взгляды Достоевского вызывали ожесточенную критику. К. Леонтьев писал, что утверждение Достоевского о том, что «в русском христианстве есть только одно человеколюбие, один Христов образ, противоречит истинному православию.
Между теоретическими высказываниями Достоевского о народе и практическим показом жизни народа было расхождение. Часто настоящее положение народа изображалось в «Дневнике» в безотрадных красках. Грязь, грубость, эгоизм, унижение слабых, ругательства, бедность, пороки, — все это искажало образ «народа-богоносца». Достоевский объяснял неприглядные явления историческими причинами. В «Дневнике» за 1876 г. в статье «О любви к народу» он пишет, что во время своей исторической жизни народ был «развращаем и мучим». «Кто истинный друг человечества, у кого хоть раз билось сердце по страданиям народа, тот поймет и извинит всю непроходимую наносную грязь, в которую погружен народ наш, и сумеет отыскать в этой грязи брильянты
<…> Ненавистная Достоевскому теория об экономических причинах, изгоняемая им в дверь, влезала в окно. Для того, чтобы русский народ мог освободиться от «тины веков» нужно было изменить существующие условия его жизни: улучшить его положение и дать образование. «Грамотность прежде всего, грамотность и образование усиленные, — вот единственное спасение, единственный передовой шаг» <написано в 1861 г.>. <…> В «Дневнике» за 1876 г. он пишет, что «никогда не мог понять мысли, что лишь одна десятая доля людей должна получить высшее развитие, а остальные девять десятых должны лишь послужить к тому материалом и средством, а сами оставаться во мраке. Я не хочу жить и мыслить иначе как с верой, что все наши 90 миллионов русских (или там сколько их народится) будут все когда-нибудь образованы, очеловечены и счастливы. Я знаю и твердо верую, что всеобщее просвещение никому у нас повредить не может. Верую даже, что царство мысли и света способно водвориться у нас, в нашей России, еще скорее, чем где бы то ни было».
<…> Если даже допустить, что Достоевский многое преувеличивал, приписывал русским те цели и задачи, которые они перед собой не ставили, и те качества, которых они не имели, <…> мы совершенно не думаем утверждать, что Достоевский во всем ошибался. Он увлекался, но в основном был прав. Достоевский твердо верил в будущее России. «Мы, русские — народ молодой; мы только что начинаем жить, хотя и прожили уже тысячу лет, но большому кораблю большое и плавание».
<…> Достоевский начал борьбу за «национальную независимость» русского человека еще в шестидесятые годы. Уже в то время были широко распространены теории об азиатской происхождении русских, о неполноценности славянской расы вообще. Это были не невинные упражнения разных ненавистников славянства и русских, а определенные попытки дискредитации. Все это нашло свое завершение в теории «унтерменшей» и в оправдании необходимости уничтожения миллионов славян