[225], но, одновременно, встречало резкое недовольство всех консервативных слоев населения, особенно клерикалов. Выразителями антиеврейских настроений на политической сцене выступали всякого рода националисты и христианские догматики. В семидесятых годах XIX в. в только что объединенной Бисмарком в империю Германии (Второй Рейх) развернулась жаркая полемике по «еврейскому вопросу»[226]. Именно в это время для характеристики отношения христиан к евреям-иудаистам стали использоваться такие понятия, как антисемитизм и его антоним — филосемитизм. Оба эти понятия появились практически одновременно. Немецкий журналист Вильгельм Марр — политический анархист и страстный борец против еврейского засилья, впервые употребил термин «антисемитизм» взамен аналогичных ему понятий «антииудаизм» и «юдофобия» в своем памфлете «Путь к победе германства над еврейством» («Der Weg zum Sieg des Germanenthums über das Judenthum», 1880 г.)[227].
Выражение «антисемитизм», несмотря на его псевдонаучность — семитами Марр считал лишь «расовых» евреев (sic!) — прочно вошел в международную политико-публицистическую лексику. Повсеместно используется оно и в работах, касающихся отношения Федора Достоевского к евреям, хотя с точки зрения соблюдения лексических норм того времени, здесь следовало бы употреблять понятия «антииудаизм» и «юдофобия». В нашей книге, во избежание каких-либо разночтений, мы используем все эти три термина как взаимозаменяемые синонимы (sic!).
Ситуация в Австро-Венгерской и Германской империи, где евреи, хотя и были практически уравнены в правах с христианами и официально считались «немцами Моисеева закона»[228], была далека от оптимистической картины религиозно-национальной терпимости. Напротив, в антисемитизме не видели ничего зазорного. Политические партии, газеты, профсоюзы с гордостью называли себя антисемитскими, поднимали антисемитизм как флаг, даже если их основная программа и цели были куда шире еврейского вопроса. Антисемитизм вместе с национализмом, антикапитализмом и христианской религиозностью[229] являлся частью национальной самоидентификации консервативных движений, напуганных ростом капитализма [KARP-SUTCLIFFE]. Можно смело утверждать, что в середине ХХ в., практически одновременно, в странах Западной Европы и Российской империи
мифический еврей, вечный конспирологический враг христианской веры, духовности и избавления <…> появился, чтобы служить козлом отпущения за <все недостатки> секулярного индустриального общества[230].
Отзвуки такого рода настроений звучат, например, в следующем поэтическом отрывке из поэмы Николая Некрасова «Балет» (1866):
Есть в России еще миллионы,
Стоит только на ложи взглянуть,
Стоит только на ложи взглянуть,
Где уселись банкирские жены, —
Сотня тысяч рублей, что ни грудь!
В жемчуге лебединые шеи,
Бриллиант по ореху в ушах!
В этих ложах — мужчины евреи,
Или греки, да немцы в крестах.
<…>
Наши девы практичней, умнее,
Идеал их — телец золотой,
Воплощенный в седом иудее,
Потрясающем грязной рукой
Груды золота…
В Российской империи 1860-Х-1870-Х гг.:
Либерализация законодательства о занятости предоставляла евреям возможность вырваться за черту <оседлости>, используя профессиональный фактор. Однако для всего этого требовался определенный уровень образования. После выхода закона о предоставлении права повсеместного жительства в империи лицам с высшим образованием евреи в массовом порядке стали поступать в общеобразовательные гимназии, а затем в ВУЗы. То, что не могли сделать никакие репрессии и специальные образовательные программы для евреев, сделало естественное развитие капитализма и либерализация законодательства в части права жительства для лиц с высшим образованием. Если в 1865 г. еврейские гимназисты составляли 3,3 % всех учащихся, то в 1880 г. — 12 %. Если в 1865 г. во всех российских университетах обучалось 129 евреев (3,2 % всех студентов), то в 1881 г. — 783 (8,8 %).
Такой бурный рост <образовательного уровня евреев> встретил сопротивление как со стороны министерства народного образования и местных попечителей учебных округов, так и со стороны руководства еврейских общин. Первые, кроме обычного антисемитизма опасались распространения среди еврейской молодежи революционных веяний и утверждали, что еврейские студенты и учащиеся не поддаются влиянию педагогов. Вторые испытывали влияние проблемы отцов и детей, поскольку образованные дети уезжали за пределы черты и не стремились жить традиционной еврейской жизнью.
Более того, многие из них действительно оказались под влиянием модных тогда либеральных и даже революционных течений. Часть вступила в революционные организации «Народная воля», «Земля и воля», «Черный передел» и пр. и уходили в «народ», искренне полагая, что просвещение крестьян и подъем их на освободительную борьбу спасет Отчизну. Эти люди формально не порывали с иудаизмом, но фактически не соблюдали никаких религиозных обрядов, де-факто порвав со своими общинами.
<…> Развитие капитализма и перемены в хозяйственном укладе еврейского местечка требовали от евреев большей мобильности, выхода из гетто, экономической интеграции в российское общество. Новые экономические условия предоставляли для этого большие возможности [ЭНГЕЛЬ],
— и инициативные и хорошо мотивированные представители российского еврейства не преминули ими воспользоваться, что, естественно, не осталось незамеченным в бурлящем от крутых нововведений русском обществе.
По-настоящему «еврейский вопрос» начинает занимать русскую интеллигенцию начиная с 1860-х годов. В этот период еврейское население центральной России, особенно обеих столиц, стремительно растет, увеличивается число ассимилированных евреев, еврейские интеллектуалы и представители еврейского капитала начинают занимать видное место в русском обществе. На первый план выходит вопрос о еврейской идентичности и возможности отказа от нее путем интеграции еврея в нееврейскую культуру [МУЧНИК].
Однако для либералов и демократов «шестидесятников» — основных двигателей реформ в эпоху Александра II, «еврейский вопрос» не стоял как актуальный на политической повестке дня. Не представлял он особого интереса и для радикально настроенных публицистов-«шестидесятников» Герцена, Чернышевского, Добролюбова, Писарева, Лаврова, Некрасова и др. Из всей славной когорты «пламенных революционеров» той эпохи к нему был исключительно чуток лишь Михаил Бакунин. Однако он большую часть жизни провел на Западе, где и проявлял бурную политическую активность, выказывая при этом себя как оголтелый антисемит. Его перу принадлежит, например, «Полемика против евреев» («Polemique contre les Juifs», 1869) — статья, направленная против «разрушительной» с его точки зрения деятельности евреев внутри Интернационала. Карла Маркса он иначе как «жидом» не называл. В своей склоке с великим пролетарским мыслителем — человеком, хоть и родившимся в еврейской семье, но с 13 лет являвшимся лютеранином, а значит ни по еврейской Галахе, ни по законам каких-либо христианских государств, включая Российскую империю, «евреем» не считавшимся, Бакунин использовал весь арсенал стандартной антисемитской апологетики. Ниже приводится одна из бакунинских характеристик К. Маркса:
Сам еврей, он имеет вокруг себя, как в Лондоне, так и во Франции, но особенно в Германии, целую кучу жидков, более или менее интеллигентных, интригующих, подвижных и спекулянтов, как все евреи, повсюду, торговых или банковских агентов, беллетристов, политиканов, газетных корреспондентов всех направлений и оттенков, — одним словом литературных маклеров и, вместе с тем, биржевых маклеров, стоящих одной ногой в банковском мире, другой — в социалистическом движении <…> — они захватили в свои руки все газеты <…>. Так вот, весь этот еврейский мир, образующий эксплуататорскую секту, народ-кровопийцу, тощего прожорливого паразита, тесно и дружно организованного не только поверх всех государственных границ, но и поверх всех различий в политических учреждениях, — этот еврейский мир ныне большей частью служит, с одной стороны, Марксу, с другой — Ротшильду» (Из в рукописи «Мои отношения с Марксом») [ШАФАРЕВИЧ. С. 16].
Как один из итогов по теме «Хаскала и начало еврейской эмансипации в Российской империи», отметим, что появление евреев в российской экономической и культурной жизни было воспринято широкими слоями русской общественности отнюдь не столь дружественно, как пытается доказать Солженицын, а, напротив, настороженно, а зачастую даже враждебно. Даже среди образованных сословий российского общества большую роль в отношении к появившимся на художественной сцене евреям играл христианский антисемитизм. Вот интересный пример, иллюстрирующий подобного рода настроения:
И. С. Тургенев — П. В. Анненкову от 11 (23) февраля 1878 г. (Париж):
Мы ожидаем сюда «Мертвого Сократа», статуи, изваянной Антокольским в Риме. Если он так же хорош, как его «Христос» — то перед этим жидком (Вы его не видели? маленький, невзрачный, болезненный.) надо нам всем шапки снять. А князь Орлов — наш посланник — не поехал в его студию, куда я приглашал сего доброго, но уж слишком ограниченного сановника. «Как может еврей представить нашего Бога?». — так-таки и сказал. Я было заметил ему, что и сам-то этот бог еврей; но возбудил в нем одно недоумение. Он, вероятно, принял мои слова за кощунство[231] [ТУРГЕНЕВ-ПСС. Т. 28 (16). Кн. 1. С. 45–46].