Однако многие из национальных меньшинств империи не обладали наследственными правящими классами. Как мы видели в случае с евреями, первоначально царское правительство попыталось сформировать их собственную (ненаследственную) элиту, официально обученный раввинат, лояльный государству и зависящий от него. Когда этот подход закончился неудачей, политика в отношении евреев последовала общему пореформенному образцу, когда упразднялись особые привилегии для исконных элит, ограничивалась их функция как местных уполномоченных имперского правительства и взамен привлекались экономически «полезные» элементы меньшинств в русскую сословную иерархию. Еврейский случай отличался отсутствием обычных устанавливающих связи стратегий: ни смешанный брак (невозможный без крещения), ни государственная служба не играли существенной роли в интеграции евреев. Несмотря на ее стремление к аккультурации, новую еврейскую элиту не подпускали на пушечный выстрел к правящим структурам России, а после 1881 г. она в значительной степени лишилась даже того влияния, которое близость к власти могла создать ей в глазах еврейского населения.
Наконец, выборочная интеграция являлась крайне несбалансированным экспериментом. В некоторых аспектах — как, например, попытка обратить евреев в крестьян — она потерпела неудачу с самого начала. В других — вхождение евреев в русскую образовательную систему, а оттуда в профессиональную сферу и другие области интеллектуальной деятельности — она удалась, выйдя далеко за пределы намерений правительства. Ошеломляюще мощное вхождение евреев в еще только зарождавшееся гражданское общество имперской России[241] в такой же мере, как и призрак «особого» еврейского участия в революционном движении, привели к тому, что царский режим потерял доверие к своей собственной политике. Конечно, требования, чтобы жительство всех евреев вновь было ограничено чертой оседлости или чтобы все они были высланы из России, имели мало влияния на государственную политику. Подобно всем «Великим реформам», выборочная интеграция не была в сколько-нибудь значительной мере обращена вспять, а лишь урезана. Каналы, по которым евреи могли законным путем достигать обширных внутренних губерний России, высшего образования и делать карьеру, соответствующую духу нового времени, были преднамеренно сужены, в то время как размеры еврейского населения империи и его стремление участвовать в общественной жизни страны значительно возросли.
Однако для небольшого, но очень заметного еврейского меньшинства, выборочная интеграция произвела результаты, чрезвычайно похожие на результаты европейской эмансипации. Она принесла широкие возможности для социальной и географической мобильности в стране, ощущавшей острую потребность в предпринимательской и профессиональной активности. Она раскрыла возможности существования еврейской общины, построенной на строго добровольных началах, и потенциальные опасности аккультурации, за которую не надо было платить вероотступничеством. Как следствие, к 1880-м гг. имелось два типа русского еврейства: масса юридически и культурно изолированных евреев, ограниченных в проживании чертой оседлости, и небольшое, но растущее число эмансипированных евреев в черте и за ее пределами, чья интеграция в верхние слои окружающего общества (хотя определенно не в правящую элиту) происходила значительно быстрее, чем кто-либо мог ожидать. В этом плотном конгломерате средневековые формы еврейского сепаратизма процветали наряду с типично современными формами социальной мобильности.
Утвердив новые формы иерархии в еврейском мире, выборочная интеграция в результате помогла развиться тому, чего французские революционеры стремились избежать, а именно «концентрации среди евреев разновидности аристократии». Это не была, конечно, аристократия в смысле наследственной правящей элиты, хотя многие современники рассматривали три поколения династии Гинцбургов как близко подошедшие к ней. Новые силы, выпестованные выборочной интеграцией, не смогли полностью затмить власть традиционной раввинской элиты. Тем не менее движение еврейского богатства и учености — в прямом и переносном смысле, за «черту», серьезно переориентировало еврейское общество [НАТАНС. С. 411–424].
В заключении отметим как уникальный феномен из истории русско-еврейских отношений то обстоятельство, что русское студенчество в массе своей не было заражено антисемитскими предрассудками. В западных же странах, особенно таких как Германия и Австро-Венгрия, ситуация была совершенно иной.
В конце концов, к 1870-м гг. немецкие и австрийские евреи достигли полной правовой эмансипации, были более аккультурированы и составляли меньшую часть, как всего населения, так и студенчества, в сравнении с Российской империей. Студентам-евреям в Центральной Европе, казалось, было бы гораздо проще слиться с их христианскими ровесниками. Однако в данном случае решающим фактором был не характер еврейского населения, из которого они вышли, а, скорее, студенческие субкультуры, в которые они хотели войти. У русских студентов не только не было средневековых, близких к гильдейским традиций, как у братств Центральной Европы, но к 1860-м гг. среди них развился мощный коллективный дух, основанный на оппозиции царскому режиму, многому из того, что он поддерживал, включая и зафиксированную в законах дискриминацию евреев. В свое время немецкие и австрийские студенты (до и во время революции 1848 г.) тоже играли подобного рода оппозиционную роль, но даже тогда, особенно в Германии, эта роль включала серьезную оппозицию поддерживаемой государством эмансипации евреев. Во второй половине столетия студенты Центральной Европы либо отказались от политической активности, либо перешли на «правый» фланг и к жестко антисемитской повестке дня. Частично это было вызвано мнением, что студенты-евреи так или иначе несут ответственность за насыщение академического рынка рабочей силы (так называемый Uberfullungskrise).
России, напротив, массовый приход евреев в высшее образование совпал с зенитом активности студенческого «левого крыла» и этнической терпимостью в период между 1860-ми гг. и революцией 1905 г. [НАТАНС. С. 287–288].
Можно отметить еще и другие характерные отличия. В первую очередь они касаются научного сообщества: русская профессура в отличие от германской — см. [ЛОТМАН М.] в Гл. VII, не манифестировала антисемитские лозунги. Не выказывалось неприязнь в отношении евреев и в кругах музыкальной и художественной общественности. В частности компания против выдающегося русского скульптора Марка Антокольского, развернутая на страницах суворинской газеты «Новое время» в конце 1880-х годов, была воспринята ведущими представителями русской художественной общественности крайне негативно, см. об этом в [УРАЛ (II)].
Мы склонны утверждать, что в русском обществе конца XIX в. существовало два идеализированных стереотипа «еврея»: в правоконсервативных и антибуржуазных кругах — как капиталиста, эксплуататора и кровососа, паразитирующего на простом русском народе; в среде еще совсем молодой русской интеллигенции — как представителя народа, несправедливо гонимого и «обиженного судьбой». Именно в этом ключе написано в 1885 г. знаменитое стихотворение Семена Надсона (1862–1887) — одного из самых популярных в молодежной среде поэтов той эпохи:
Я рос тебе чужим, отверженный народ,
И не тебе я пел в минуты вдохновенья.
Твоих преданий мир, твоей печали гнет
Мне чужд, как и твои ученья.
И если б ты, как встарь, был счастлив и силен,
И если б не был ты унижен целым светом —
Иным стремлением согрет и увлечен,
Я б не пришел к тебе с приветом.
Но в наши дни, когда под бременем скорбей
Ты гнешь чело свое и тщетно ждешь спасенья,
В те дни, когда одно название «еврей»
В устах толпы звучит как символ отверженья,
Когда твои враги, как стая жадных псов,
На части рвут тебя, ругаясь над тобою, —
Дай скромно встать и мне в ряды твоих бойцов,
Народ, обиженный судьбою.
Глава IV. Достоевский в общественнополитическом дискурсе 1860-х — начала 1880-х гг
А. И. Кошелев говорил: «Без православия наша народность — дрянь. С православием наша народность имеет мировое значение». А Иван Киреевский говорил: «Особенность России заключалась лишь в самой полноте и чистоте того выражения, которое христианское учение получило в ней, — во всём объеме её общественного и частного быта».
…У меня есть глубокое убеждение, что мы призваны решить большую часть проблем социального порядка, завершить большую часть идей, возникших в старых обществах, ответить на важнейшие вопросы, какие занимают человечество.
Удивляюсь как славяно беснующиеся не понимают истории, не понимают европейского развития, — это помешательство. Славяне в будущем, вероятно, призваны ко многому, но что же они сделали со своим стоячим православием и чуждостью от всего человеческого?
По нашему мнению, все зло происходит от присутствия среди населения юго-западного края чрезмерного количества эксплуататорского элемента, ведущего жизнь паразитную и представляемого преимущественно национальностью евреев. Масса жидов в юго-западном крае, не занимающихся земледелием, с своими антисоциальными обычаями, убеждениями и формами жизни, есть ничто иное, как червь, обгладывающий растение, высасывающий последние соки из населения юго-западного края.