ктеристики представителей революционного народничества 1860–70-х гг. и русского освободительного движения в целом [ «Нигилизм» НФЭ].
В конце 1870-х гг. по вопросу о нравственном состоянии народа, которому Достоевский уделял большое внимание в «Дневнике писателя», с ним полемизировал его бывший добрый знакомый, публицист и общественник Григорий Градовский. С этим ярким деятелем эпохи «Великих реформ» писатель подружился в декабре 1872 г. Вместе с издателем «Гражданина» кн. В. П. Мещерским Достоевский обратился в Главное управление по делам печати с просьбой утвердить и Г. Градовского в звании «Ответственного редактора» журнала. После скорого ухода Г. Градовского из «Гражданина» и его сближения с либеральным лагерем, между ними, естественно, возникло резкое охлаждение. Уже № 2 «Гражданина» за 1873 г. была помещена ироническая заметка о Г. Градовском. В 1876 г. в газете «Голос»[252] от 7 марта (№ 67) К. Градовский в статье, критикующей идеи его бывшего единомышленника, писал о:
мним<ом> противореч<ии> г-на Достоевск<ого, который> выгораживается тем, что приглашает нас судить народ «не по тому, чем он есть, а по тому, чем желал бы стать». Народ, видите ли, ужаснейшая дрянь на деле, но зато идеалы у него хороши. Идеалы эти «сильны и святы», и они-то «спасали его в века мучений». Не поздоровится от таких выгораживаний! Ведь и сам ад вымощен добрыми намерениями, и г-ну Достоевскому известно, что «вера без дел мертва». Да откуда же стали известны эти идеалы? Какой пророк или сердцевед в состоянии проникнуть или разгадать их, если вся действительность противоречит им и недостойна этих идеалов? Г-н Достоевский оправдывает наш народ в то смысле, что «они немножечко дерут, зато уж в рот хмельного не берут». Но ведь отсюда недалеко и до нравоучения: пусть лучше идеалы будут дурны, да действительность хороша [ДФМ-ПСС. Т. 22. С. 74].
На это замечание Гаммы (литер. псевдоним Г. Градовского) Достоевский ответил язвительным полемическим выпадом в «Дневнике писателя» за март 1876 г., содержащим в себе также профетический кивок в сторону недалекого будущего:
без идеалов, то есть без определенных хоть сколько-нибудь желаний лучшего, никогда не может получиться никакой хорошей действительности. Даже можно сказать положительно, что ничего не будет, кроме еще пущей мерзости. У меня же, по крайней мере, хоть шанс оставлен: если теперь неприглядно, то, при ясно сознаваемом желании стать лучшим (то есть при идеалах лучшего), можно действительно когда-нибудь собраться и стать лучшими. По крайней мере, это вовсе не столь невозможно, как ваше предположение стать лучшим при «дурных» идеалах, то есть при дурны желаниях. <…> Останемся каждый при нашем мнении и будем ждать развязки; уверяю вас, что развязка, может быть, вовсе не так отдаленна [ДФМ-ПСС. Т. 22. С. 75].
Достоевский ошибался в сроках: «развязка» была отдалена от эпохи «Великих реформ» промежутком времени в добрые сорок лет и все эти годы,
русская правительственная жизнь <…>, руководимая ближайшими друзьями и единомышленниками Достоевского[253], не переставала в течение целого двадцатипятилетия осуществлять принципы государственной программы, прокламированные «Дневником писателя». Ограничение прав общественного суда, наступательная русификаторская — М. У.> правительственная политика в национальном вопросе <включая государственный антисемитизм — М. У.>, охрана подрастающего поколения от социализма и атеизма — вся эта деятельность русского царизма между 1881 и 1905 гг. находится в полном согласии с политическими тезисами «Дневника» и «Братьев Карамазовых». <…> правительство последних Романовых вело свою политическую линию в духе заветов Достоевского, образ которого и лично запомнился многим виднейшим представителям династии. Политическая пропаганда Достоевского пустила корни в русскую жизнь и принесла свои плоды [ГРОССМАН Л. П. (IV). C.63]
Однако она не стала «русской идеей», ибо, как показал печальный опыт истории, не отражала ни помыслов, ни чаяний широких слоев российского общества.
В контексте главной темы настоящей книги также отметим здесь, что Григорий Константинович Градовский в 1884 г. напечатал в русскоязычной газете «Восход» статью «К еврейскому вопросу», в которой выступил горячим защитником евреев против репрессивной политики русского правительства и нападок юдофобской прессы. В 1906 г. статья появилась отдельным изданием (в Варшаве), а в 1908 году вошла в книгу «Итоги» (1862–1907 гг.), изданную по поводу 45-летнего юбилея автора[254].
Яркой иллюстрацией идеологического противостояния 1870-х гг. является полемика русских либералов с консерваторами-охранителями [КИТАЕВ (II)], которых активно, с присущим ему жарким профетическим красноречием, представлял Федор Достоевский. Хотя в чистом виде такие идейные движения, как «западничество» и «славянофильство», отошли в историческое прошлое, в общественном сознании все либерально-демократические мыслители однозначно считались «западниками», а консервативно настроенные охранители — «славянофилами». Это видно и из цитируемых ниже текстов, принадлежащих перу публицистов той эпохи. В них Достоевский безоговорочно объявляется «славянофилом», несмотря на то что сам он, начиная с 60-х годов, манифестировал себя как «почвенник» — выразитель взглядов совершенно нового, в его представлении, русского духовного движения, которое, в частности, не отгораживаясь общеевропейской культуры, утверждало вслед за одним из столпов славянофильского движения Иваном Кириевским, что:
…просвещение западное только вредною стороною своею противно русскому православному духу, но существенная сторона его не только не противна духу русскому, но еще и необходима для его полнейшего развития, как православное направление необходимо для полнейшего развития самого западного просвещения, что начала русской основной образованности только потому особенны от западных, что они — высшая их ступень, а не потому, чтобы были совершенно иные — см. И. В. Киреевский — А. И. Кошелеву [КОЛЮП. С. 101], [КИР-КИР].
Ниже мы подробно остановимся на концепции «почвенничества», которую декларировал и отстаивал Достоевский. Здесь же лишь отметим, что идейные принципы, казавшиеся Достоевскому-мыслителю новыми и всеобъединяющими, его современникам-реформаторам представлялись не более чем разновидностью славянофильского консерватизма и реакционного охранительства.
Русская либеральная пресса и в первую очередь ее ведущий журнальный орган «Вестник Европы», самым пристальным образом следила за публицистическими выступлениями Достоевского и резко полемически реагировала на его пылкие призывы. Особенную остроту обоюдная полемика приобрела в 1870-е гг. — время общественного подъема в поддержку славян.
В апреле 1877 года Россия в лице ее императора Александр II[255] объявила войну Османской империи, жесточайшими военными средствами пытавшейся подавить освободительное движение православных славянских народов на Балканах. В ходе последовавших боевых действий русской армии удалось, используя пассивность турок, провести успешное форсирование Дуная, захватить Шипкинский перевал и, после пятимесячной осады, принудить лучшую турецкую армию Осман-паши к капитуляции в Плевне. Последовавший рейд через Балканские горы, в ходе которого русская армия разбила последние турецкие части, заслонявшие дорогу на Константинополь, привёл к выходу Османской империи из войны. На состоявшемся летом 1878 года Берлинском конгрессе был подписан Берлинский трактат, зафиксировавший возврат России южной части Бессарабии и присоединение Карса, Ардагана и Батума. Восстанавливалась государственность Болгарии (завоёвана Османской империей в 1396 году) как вассальное Княжество Болгария; увеличивались территории Сербии, Черногории и Румынии, а турецкая Босния и Герцеговина оккупировалась Австро-Венгрией.
Во «Внутреннем обозрении» августовского 1876 г. номера «Вестника Европы» (ВЕ) Л. А. Полонский пространно рассуждал об очевидном для него влиянии славянофильских идей на мышление умеренных либералов, указывая на опасность его «ославянофиливания».
В этом контексте и прозвучала реплика обозревателя журнала в адрес Ф. М. Достоевского, приступившего с начала1876 г. к изданию ежемесячного «Дневника писателя». Это был первый выпад журнала против Достоевского. «Прочтите, что нынче пишет г. Достоевский о славянском призвании России, — говорилось во «Внутреннем обозрении». — Он очень полезен тем, что может напомнить нашим либералам, каково истинное значение тех слов, которые они у славянофилов переняли. В сущности, у славянофилов все начала, даже община, занимают второе место в сравнении с главным (по их мнению) отличием нашим от Европы — православием. Мы уважаем религиозные верования, но не можем не сказать, что культурным и политическим воззрениям, основанным на особенностях какого-либо вероисповедания, место не в публицистике. У нее должен быть научный метод, а не экстаз, она имеет дело с видимым, а не с невидимым миром <…>»
<…> Это высказывание либерального журнала стало критической точкой. <…> Половина содержания сентябрьского выпуска «Дневника писателя» за 1876 г.[256] была посвящена защите принципа «единоверия» в славянском вопросе от либеральных посягательств и обличению «устаревшего теоретического западничества», «оторвавшегося от народа и жизни европейничанья». «Поверьте, — уверял Достоевский своих читателей, — что и “единоверие” слишком любит и ценит благородное и великое дело свободы, мало того: умеет и сумеет умереть за него всегда, когда надо будет» [ДФМ-ПСС. Т. 23. С. 131].
<…> В антипанславистской по своему направлению статье Л. А. Полонского «Русский вопрос на юго-востоке Европы» нашлось место только короткой и резкой реплике в адрес автора «Дневника писателя». «Мы отвечать не можем», — заявил публицист журнала. А причина отказа объяснялась тем, что «почтенный наш оппонент не рассуждает, а крестится». Тут же Полонский приравнял Достоевского-публициста к «массе людей поверхностных, неспособных ни к какому анализу, или неискренних болтунов, щеголяющих взятыми напрокат обрывками чужих мнений» [ВЕ. 1876. № 11. С. 404].