Под именем почвы разумеются те коренные и своеобразные силы народа, в которых заключаются зародыши всех его органических проявлений…
Достоевский на несколько дерзких шагов оказался впереди своего времени. Следуешь за ним со страхом, недоверчивостью, потрясением — но всё равно следуешь. Он не отпускает, ты обязан идти за ним. Его следует просто назвать — уникумом. Он пришёл из ниоткуда и ни к какому месту не принадлежит. И всё же он всегда остаётся русским.
Итак, как уже отмечалось выше, выйдя в самом конце 1850-х годов на русскую литературно-публицистическую сцену, Федор Достоевский заявил себя представителем нового — как он декларировал, идейного направления, получившего название «почвенничество».
Почвенничество (производное от «народная почва») сформировалось как своеобразное литературное течение и направление общественной и философской мысли в России 1860-х гг. О нем написано немало серьезных исследований, как в современной России — [СОЛОВЬЕВ Э. Г.], [ТЕСЛЯ (I) — (3)], например, так и за рубежом [ЗЕНЬКОВСКИЙ. С. 404–437], [ВАЛИЦКИЙ], [DOWLER]. Термин «почвенничество» — позднего происхождения, он появился в начале ХХ столетия и широко использовался в критических трудах советских историков литературы[297] как характеристика русского идейного
разночинно-интеллигентского течения, которое, в отличие от радикальных, от революционно-демократических разночинцев, не покончило с патриархальной традицией, которое боялось и революции, и капитализма и не порвало связи с господствующими классами старой России [КИРПОТИН. С. 200].
Современные достоевсковеды утверждают, что
Достоевский и его единомышленники не употребляли <…> слово <почвенничество>, называя себя почвенниками, а иногда и славянофилами, впрочем, отмечая разность взглядов по ряду ключевых вопросов.
<…> Слово почва почти отсутствует в критическом тезаурусе Н. Н. Страхова. Его редко употреблял А. А. Григорьев. Он никогда не превращал метафору в идеологему; иногда в его статьях возникает поясняющий синонимический ряд к слову почва: народ, народная жизнь, народная правда, национальная культура, «действительность»; порой это слово поясняет другое понятие: «натура, то есть почва и среда» [ЗАХАРОВ В. Н. (II). С. 15 и 17].
Почвенничество как форма русского великодержавного национализма является родным детищем славянофильского движения 1830-х — 40-х гг. Несмотря на претензии Достоевского и его единомышленников на «новое слово» в истории русской общественной мысли (во многом, отметим, справедливые), современники в массе своей видели в них в тех же славянофилов. Да и сами они от такой аттестации не открещивались. Страхов уже к середине 1860-х гг. говорит, что пора завершать с неопределенностью почвенничества и признать себя просто славянофилом, и в этом с ним вполне солидарен Достоевский:
Я во многом убеждений чисто славянофильских, хотя может быть и не вполне славянофил. Славянофилы до сих пор понимаются различно. Для иных, даже и теперь, славянофильство, как в старину, например, для Белинского, означает лишь квас и редьку. Белинский, действительно дальше не заходил в понимании славянофильства. Для других (и заметим, для весьма многих, чуть не для большинства даже самих славянофилов), славянофильство означает стремление к освобождению и объединению всех славян под верховным началом России — началом, которое может быть даже и не строго политическим. И наконец, для третьих, славянофильство, кроме этого объединения славян под началом России, означает и заключает в себе духовный союз всех верующих в то, что великая наша Россия, во главе объединенных славян, скажет всему миру, всему европейскому человечеству и цивилизации его свое новое здоровое и еще неслыханное миром слово. Слово это будет сказано во благо и воистину уже в соединение всего человечества новым, братским, всемирным союзом, начала которого лежат в гении славян, а преимущественно в духе великого народа русского, столь долго страдавшего, столь много веков обреченного на молчание, но всегда заключавшего в себе великие силы для будущего разъяснения и разрешения многих горьких и самых роковых недоразумений западноевропейской цивилизации. Вот к этому-то отделу убежденных и верующих принадлежу и я [ДФМ-ПСС. Т. 25. С. 195–196].
Тем не менее, почвенничество в конечном итоге утвердилось в России как особого рода мировоззрение, эклектическое по существу, но оригинальное в частностях, которые собственно акцентировал в своей публицистике лишь Достоевский. Во все исторические периоды, когда это понятие всплывало на актуальной повестке для, оно оставалось выражением умонастроения узкой группы интеллектуалов — литераторов и мыслителей национал-патриотического толка. Подробное и всесторонне осмысленное исследование этого феномена русской мысли мы находим в монографии польского слависта Анджея Лазари «В кругу Федора Достоевского. Почвенничество» [ЛАЗАРИ], которое и будет взято за основу для введения в эту проблематику.
Общепринятым представлением является точка зрения, что основы почвеннического мировоззрения восходят к идеям и концепциям так называемой «молодой редакции» журнала «Московитянин» (1850–1856) [ЭСБЭ. Т. 29а. С. 947–948], возглавлявшейся тогда поэтом литературным критиком Аполлоном Григорьевым. Почвенничество представляло собой разновидность европейского философского романтизма и примыкало к позднему славянофильству. Почвенники разделяли многие идеи славянофилов, хотя и не принимали их теоретического догматизма, аристократизма и несколько пренебрежительного отношения к эстетике. В противоборстве славянофильства и западничества, когда «редкий современник представлял себе иное решение проблемы “Россия — Запад”, нежели альтернативное», главные апологеты почвенничества (А. Григорьев, Н. Страхов, братья М. М. и Ф. М. Достоевские[298]), признавая положительные начала обоих этих течений, одновременно претендовали на собственную независимую «всеобъединительную» позицию, включающую в себя понятие о «народности» и «русской идее» — как «вере в нашу русскую самобытность», и об особой миссии русского народа в деле духовного спасение всего человечества.
«Что может миру дать Восток?
Голыш, — а о насущном хлебе
С презреньем умствует пророк,
Душой витающий на небе!..» —
Так гордый римлянин судил
И — пал под рубищем мессии…
Не то же ль искони твердил
И гордый Запад о России?
Она же верует, что несть
Спасенья в пурпуре и злате,
А в тех немногих, в коих есть
Еще остаток благодати…
В начале своего издательского пути редакция издававшегося братьями Михаилом и Федором Достоевскими литературно-политического журнала «Время»[299]
прежде всего была озабочена продвижением собственной издательской позиции и стремилась противопоставить себя всем соперничающим литературным направлениям — от радикальных «Дела» и «Русского слова» до либерального «Современника», и от славянофильского «Дня» до консервативного «Русского вестника». При этом братья Достоевские, в отличие от Григорьева и Страхова, были в то время более настроены на компромисс с влиятельными западническими изданиями. <…> Но компромиссность политики приводила к двойственности, а для успеха необходимо было ее преодолеть <…>. Взгляды Достоевского, который раньше не знал славянофильства, под воздействием Григорьева и Страхова быстро менялись. Правда, окончательно оценил славянофильство он уже после закрытия «Времени», <в котором> он еще активно и довольно резко полемизировал со славянофильским «Днем» как с одним из «конкурентов», показывая, будто западничество и славянофильство принадлежали прошлому, а настоящее принадлежит их журналу. Славянофильство Достоевский практически открыл для себя уже после «Времени». 8 сентября 1863 г. он писал брату из Турина: «Страхову кланяйся особенно, <…> скажи Страхову, что я с прилежанием славянофилов читаю и кое-что вычитал новое» <…>. А через несколько лет он был уже гораздо более консервативен, чем Страхов и подвергался ожесточенным нападкам идейных противников. Чего стоит, например, одна знаменитая фраза из письма А. А. Майкова к Страхову от 20 января 1873 г., когда Достоевский принял на себя обязанности редактора «Гражданина»: «…вас поджидает Федор Михайлович Достоевский, на которого теперь залаяла вся свора прогресса» [ФАТЕЕВ В. С. 182, 184].
По утверждению Леонида Гроссмана:
Редактируя свои журналы, Достоевский сблизился с двумя мыслителями, оказавшими решительное влияние на развитие его философских воззрений. Замечательнейший русский критик Аполлон Григорьев[300]и его ближайший ученик и продолжатель Н. Н. Страхов во многом сформировали воззрения Достоевского в последнюю эпоху его творчества <…>. В деле окончательной формации своих философских воззрений Достоевский многим обязан Страхову. Это был один из главных путеводителей романиста по лабиринту современных эстетических проблем; он, несомненно, сообщил Достоевскому основные формулы для его философии творчества. Достоевский — критик и теоретик искусства в последнее двадцатилетие своей жизни — является безусловным учеником Аполлона Григорьева и Страхова [ГРОССМАН-Лп (II). С. 280, 282].
По иронии судьбы два главных идеолога почвенничества — Аполлон Григорьев и Николай Страхов: один — замечательный лирик, другой — выдающийся философ, уже в конце XIX столетия оказались на периферии истории русской культуры, в глубокой тени забвения