Вопреки надеждам националистов, многие идеологии в истории Германии не только не сплачивали, но и разъединяли ее граждан. Никакой единой религии у немцев не было с XVI века[331]. И искатели национальной идеи стали погружаться в глубины веков, где предки, согласно преданиям, жили мирно в экологически чистых лесах с девственно чистым мировоззрением.
Поиски этого утраченного рая вызвали в Германии повышенный интерес к древнегерманской мифологии и всего того, что эту мифологию сопровождало. Практическую помощь националистам, сам того не подозревая, оказал известный сказочник, филолог и отец германистики Якоб Гримм (один из братьев), который в 1844 году издал фундаментальное исследование «Немецкая мифология».
<…> Идейной основой объединенной страны должен был стать национализм или «Deutsches Volkstum» («Немецкое народничество»). Именно так называлась изданная в 1810 году книга известного националиста Фридриха Людвига Яна, получившего за создание современной спортивной гимнастики прозвище «Turnvater» <«Отец гимнастики»>. Преподавание новой системы физического воспитания Ян совмещал с яростной пропагандой объединения Германии на основе демократической конституции. «Народничество» в понимании «отца гимнастики» отличалось по смыслу от более позднего русского общественного движения и скорее соответствовало понятию «национализм», или, как говорили, во времена Николая I — «народность».
<…> Идеология крайнего шовинизма заранее исключала какие-либо иноязычные и инокультурные влияния на объединенную страну. Новая Германия по мнению Яна должна была иметь исключительно немецкую культуру, немецкие обычаи и немецкий календарь. Предполагалось даже полностью заменить все имена иностранного происхождения, включая библейские, на исконно германские. От теоретических выводов сторонники Яна быстро перешли к практическим действиям. В октябре 1817 года на съезде Общегерманского студенческого союза (Allgemeine deutsche Burschenschaft) возле замка Вартбург они устроили показательное сожжение «антинациональных» книг и предметов, а заодно впервые подняли трехцветное знамя современной Германии.
Однако Ян причислял к «антигерманским» не только неодушевленные предметы. Еще в 1810 году он назвал несчастьем Германии «поляков, французов, священников, аристократов и евреев».
<…>
<На почве германского всеединства сходные процессы шли и в Австро-Венгерской империи>. Обобщенным лозунгом всех «фёлькише» стал стишок «Без Иуды, без Рима строим мы собор Германии» («Ohne Juda, ohne Rom bauen wir Germaniens Dom»). Чисто религиозная солидарность с прусскими лютеранскими традициями, очень быстро переросла у пангерманистов в антисемитизм на расовой основе, выраженный их лидером образно и незатейливо: «свинство обусловлено расой» («in der Rasse liegt die Schweinerei»).
<…> Нужно отметить, что пангерманизм в самой Германии несколько отличался от взглядов их австрийских единомышленников. <…> Главным для германских пангерманистов <…> был рост колониальных владений Германии. Их не смущал тот факт, что жители дальних земель ни слова не говорят по-немецки. В любом случае они должны были стать частью Германского мира. Таким образом, <они> выступали фактически не столько за пангерманизм, сколько за «пакс-германизм». «Фёлькише» группы Мюнхена и прочих городов также интересовались преимущественно вопросами расширения заморских владений, а не борьбой за привилегии с национальными меньшинствами, которые, в отличие от Австро-Венгрии, были слишком малочисленными <…>.
Узкоспециализированных организаций, боровшихся с «засильем» отдельных наций, в Германии было относительно немного. Среди них были Немецкое антисемитское объединение, Антисемитская народная партия и еще с десяток мелких группировок, скрывавших свои намерения под более политкорректными названиями. Одни из них пытались действовать в русле лютеранских догм <…>, другие опирались на добрые старые феодальные традиции, а третьи (вроде бывшего анархиста Вильгельма Марра и <социалиста> Евгения Дюринга[332]) уверяли, что их расизм сугубо социален [НЕОГЛОТ].
Тот факт, что русское славянофильство зародилось под влиянием идей немецкого романтизма, в исторической литературе — аксиома, см., например [ТЕСЛЯ (I) — (III)], [ВАЛИЦКИЙ]. Отпочковавшееся от него русское почвенничество, и по форме, и по сути своей — также мировоззрение чужеродное, позаимствованное в странах Западной Европы, вступивших в полосу «имперской нестабильности». Здесь одновременно возникло два типа почвеннического национализма: национально-освободительный и великодержавный. В первом случае речь идет о «центробежном», с точки зрения национальной целостности государств, стремлении отдельных европейских народов, входящих в состав империй, сохранить свою этническую идентичность, а то — как в случае с поляками, финнами, болгарами, румынами, итальянцами и венграми — и обрести национальную независимость.
Выражением националистических умонастроений представителей господствующих наций являлся так называемый великодержавный шовинизм, выступавший как своего рода «центростремительный» ответ на тяготение к политической самостоятельности отдельных имперских народов. Как политический феномен такого рода форма национального самосознания возникла в середине XIX в. в интеллектуальных кругах государствообразующих этносов Германской, Российской, Австро-Венгерской и Оттоманской (Османской) империй. Ее представляли различного рода национал-патриотические и одновременно клерикальные — католические, православные и исламские, движения. Глубокую теоретическую разработку почвеннические и близкие им в духе теории получили в Германии — «стране философов», лишь в 1871 г. «кровью и железом» объеденной канцлером Бисмарком и прусским королем Вильгельмом I[333] в Германскую империю (нем. Deutsches Reich), просуществовавшую до ноября 1919 года.
Считается, что впервые представление о народе как об исторической, а не только политической общности нашло выражение в «Идеях к философии истории» (1784–1791) Иоганна Гердера. Немецкий философ первым подошел к народу как к «развивающемуся организму» и, отвергнув просвещенческую идею о единообразии законов, управляющих жизнью и прогрессом, он обратил внимание на разнообразие жизненных проявлений. Не отказываясь от категории человечества, Гердер узаконил в качестве ее составной части категорию народа и его «духа». Его соотечественник видный представитель немецкой классической философии Иоганн Фихте в «Речах к немецкой нации» (1808) увидел в национальном сообществе основную движущую силу истории и одновременно выдвинул концепцию «избранного народа», который на данном историческом этапе лучше других реализует универсальные ценности. Таким образом, путь к новой исторической категории, каковой для романтизма стала «народность», а затем и для споров, какой народ лучше выражает смысл истории, был открыт. По нему двинулись многие европейские националисты, в том числе и русские славянофилы, стремившиеся возвеличить славянство и утвердить первостепенную значимость православия в семье христианских народов.
По мере роста национального самосознания и стремления к независимости европейских народов, не имевших своей государственности, акцентирование своей народности со стороны государствообразующих этносов стало приобретать черты радикального национализма и великодержавного шовинизма. В имперских государствах, стремившихся, чтобы укреплять свою целостность, к языковому и религиозному единообразию, проводилась политика насильственного распространения языка и религии государствообразующего этноса. В Германской империи это была массовая кампания онемечивания славянского населения Восточной Пруссии и упомянутая выше «культуркампф»[334]. В Австро-Венгерской империи усиленно культивировался немецкий язык и католицизм, в Османской — турецкий язык и ислам, в Российской — русский язык и православие. Ассимиляторская внутренняя политика вызывала резкое сопротивление малых имперских народов, вследствие чего общественное спокойствие постоянно сотрясалось то «немецким вопросом», то «балканским вопросом», то «восточным вопросом» и т. д.
Таким образом, практически одновременно, в России, Германии и Австро-Венгрии, в кругах интеллектуальных элит, напуганных процессом модернизации и либерализации общества, ростом популярности социалистических идей, подъемом национального самосознания малых имперских народов, а также результатами еврейской эмансипации, сформировались близкие в Духе (хотя и во многом враждебные в своих интенциях) консервативные национал-патриотические мировоззрения — «почвенничество» и «фёлькише». Однако в отличие от Российской империи, где почвеннические идеи развивались лишь в узком кругу консервативно ориентированных мыслителей, в германском мире такого рода умонастроения к 80-м годам ХХ в. стали «народным мировоззрением» («Die völkische Weltanschauung», от немецкого слова das Volk — народ), на основе которого возникло широкое националистического общественного движения («Die völkische Bewegung»).
Главные мировоззренческие коды, объединяющие русское почвенничество и «фёлькиш», — это признание превосходства (избранничества) собственного народа, понимаемого как этнос; традиционализм: привязанность к старине, фольклору, «корневым» формам национального общежития; ксенофобия и, непременно (sic!), ярый антисемитизм. Подставив для сопоставления, как это сделано нами выше, в некоторых предложениях цитируемого из [САРЫЧЕВА. С. 12–15] текста к словам: «пангерманизм», «немцы», «немецкий народ» и «Рейх», определения: «панславизм», «славяне», «русский народ» и «Русская империя», мы получим текст, под содержанием которого вполне мог бы подписаться Федор Достоевский. В сопоставительном плане нельзя также не отметить, что и русским почвенникам, и носителям «фёлькиш»-мировоззрения, одинаково было свойственно отрицательное отношение ко всем атрибутам либеральной демократии. Они презирали