партийную систему, многообразие мнений и стилей жизни, релятивизацию так называемых «истин», непрерывно соперничающих друг с другом, усредненность и негероическую «нормальность». В их кругах государство, народ, нация рассматривались как ценности, в которых еще продолжает жить пришедшая в упадок метафизическая субстанция: считалось что государство, стоящее над партиями, действенно именно как облагораживающая народный организм нравственная идея; что лидирующие личности, обладающие харизмой, выражают дух народа [САФРАНСКИ. С. 237–238].
Это, в свою очередь, позволяет говорить о прямом заимствовании великим русским национальным мыслителем постулатов немецкого национализма, шовинизма и экспансионизма.
Конечно же, между всеми означенными мировоззрениями можно найти и немало существенных отличий. Среди наиболее важных отметим, что если для русских почвенников — особенно Достоевского, на первый план выступает религиозный вопрос — экспансия православия, то для немецких «фёлькиш» таким вопросом был расизм[335]. Все почвенники и народники ненавидели «другого», «чужого», коими на родной земле для них в первую очередь являлись евреи. В основе полного и безоговорочного отчуждения от евреев, которые, как ни парадоксально, все же считались «народом Божьим», лежал исповедуемый европейскими этносами христианский антисемитизм.
Однако в Германии ко второй половине XIX в. уже вполне сложились представления о «расовой» чуждости евреев и «арийских» народов, в первую очередь, конечно, германцев. Как новейшие интеллектуальные веяния времени эти представления были замечены русскими националистами и перенесены на русскую почву, где вполне укоренились, хотя, из-за огромной разноплеменности государства, не получили, к счастью, экстремальной формы развития. У Достоевского, например, элементы расизма, над которыми иронизировал Н. Михайловский в статье «Из полемики с Достоевским» (1880) — см. Гл. IV, носят более обобщающий и «гуманный» характер, чем у германцев: для него русские — составная часть всего «арийского» племени, причем, несомненно, лучшая. Другие европейские народы — то же отнюдь не низшая раса. И это в то же самое время, когда носители «фёлькиш»-мировоззрения считали бунтующих в Австро-Венгрии славян неполноценным в сравнении с немцами этносом. Но в отношении евреев, подчеркнем еще раз, и славянофильство, и почвенничество, и «фёлькиш» стоят практически на одних и тех же позициях — полного их отчуждения и уничижения.
Итак, националистическое мировоззрение Достоевского произрастает из германской почвы и генетически наследует большинство зародившихся там идей. При этом, вполне по законам гегелевской диалектики, русское почвенничество облачившись в иное этно-конфессиональное обличье, резко дистанцировалось от германизма, заявив враждебные его экспансионистским устремлениям «русскую идею» и русскую великодержавную идеологию.
Подробное рассмотрение данного тезиса выходит за рамки настоящей книги. Мы ограничиваемся его формулировкой, сравнением мировоззрения русского почвенничества с «Blut-und-Boden-Ideologie» и представлением некоторых исторических фактов, иллюстрирующих рецепцию идей Достоевского в германской национал-консервативной среде последующей эпохи.
Возникновение почвеннических движений, исповедующих в качестве одной из мировоззренческих доктрин антисемитизм, выдвинуло как на русскую, так и немецкую литературно-публицистическую сцене новую актуальную проблему — «еврейский вопрос». Причиной его возникновения стали опять-таки модернизация и либерализация общества в Российской, Германской и Австро-Венгерской империях. Эти явления развивались на фоне еврейской эмансипации, сопровождавшейся массовым появлением евреев в общественной жизни и экономике европейских государств, что вызывало недовольство в широких слоях христианского населения. На фоне разрушения традиционных социально-экономических отношений евреи, активно участвовавшие в этом процессе, стали «возмутителями спокойствия».
Первой европейской страной, где особенно громко был озвучен тезис о «еврейской опасности», была опять-таки Германия. В молодой Германской империи («Второй Рейх») популярность социалистических идей шла буквально рука об руку с ростом национал-шовинистической идеологии пангерманизма и политического антисемитизма[336], — см. статью «Антисемитизм» в [ЭЕЭ]. Жаркий немецкий дискурс на еврейскую тему получили
от историков даже особое название: Der «Berliner Antisemitismusstreit» (Берлинский спор об антисемитизме).
Кипение страстей, вызванных этими спорами, и в Германии, и в России было не в последнюю очередь связано с тем, что их главными действующими лицами стали властители дум тех времен — Федор Достоевский, Фридрих Ницше и Генрих фон Трейчке [ЛЮКС].
Рассмотрение темы «Ницше и евреи», — см. об этом [ИОНКИС], [GOLOMB], выходит за рамки нашей книги. Отметим только, что вопреки расхожему мнению, в основе которого лежит дружба Ницше с антисемитом-теоретиком Рихардом Вагнером и культ этого философа у национал-социалистов, он отнюдь не являлся юдофобом.
Наше же внимание будет сосредоточено на фигуре фон Трейчке, т. к. между его и Федора Достоевского высказываниями по еврейскому вопросу имеется поразительное сходство.
Фон Трейчке во многом сформулировал основные постулаты «фёлькиш»-мировоззрения, и по праву может считаться одним из его отцов-основателей. Как исторический мыслитель он разделял социал-дарвинистские концепции о жестокой конкуренции между отдельными расами, в силу чего восхвалял «безжалостную расовую борьбу» немцев против литовцев, поляков, пруссов; он утверждал, что «магия» исходит из «восточногерманской почвы», «удобренной» «благородной немецкой кровью». В то время его главная цель заключалась в том, чтобы придать историческую легитимность онемечиванию поляков, однако его восхваление миграции на восток, осуществленной средневековыми германцами, в конечном итоге легло в основу легитимации дальнейших германских притязаний на восточные славянские территории. Отказавшись, как и Достоевский, от либеральных взглядов своей молодости, фон Трейчке стал горячим сторонником кайзеровской великодержавной имперской политики, ярым национал-патриотом и пангерманистом. Будучи апологетом колониализма, фон Трейчке являлся заклятым врагом Британской империи и в значительной степени несет ответственность раздувание шовинистической англофобии в кайзеровской Германии. Примечательно, что такого же, как у фон Трейчке, рода захватнический милитаризм (тема «русского пространства в Азии») и англофобия декларировались и в политических статьях Федора Достоевского, но только с позиций русского великодержавного национал-патриотизма.
В высказываниях Достоевского и фон Трейчке по «еврейскому вопросу» также обнаруживается много общего.
И это несмотря на то, что положение немецких евреев принципиально отличалось от ситуации, в которой находились их русские единоверцы. Если в Германии к тому времени процесс эмансипации евреев почти завершился, то в России при царе-освободителе Александре II он только начинался. Тем не менее, и русский, и немецкий авторы были убеждены в том, что евреи образуют внутри современных наций неинтегрируемое «государство в государстве» («status in statu»), представляющее большую опасность для соответствующих стран. Отметим, как бы между прочим, что канцлер Бисмарк именно из-за подобного рода опасений боролся с католической церковью, являвшейся агентом влияния Римского папы[337]. Евреи же, как ни странно, его в этом отношении не беспокоили.
Что касается Германии, то объединение страны, которое проходило в то же время, воспринималось многими немцами как своего рода завершение национальной истории и было связано с эйфорическими ожиданиями. <…> Однако <…> эйфория в Германии очень быстро пошла на убыль, так как ожидавшееся национальное примирение, несмотря на беспримерные внешнеполитические успехи Бисмарка, так и не состоялось. Более того, курс «железного канцлера», направленный на внутриполитическую конфронтацию, на сталкивание в духе Макиавелли одних политических течений с другими, обострил уже наличествующие и не преодоленные противоречия и конфликты интересов. Всё новые группировки — католики, социал-демократы, сторонники партикуляризма — попадали в категорию врагов империи. После консервативного поворота, совершенного рейхсканцлером в 1878 г., даже национал-либералы, прежде всего их левое крыло, (представители тех групп общественности, которые с особенной благодарностью приняли «подарок» Бисмарка немцам — создание Германской империи), в конце концов, поссорились с правительством.
Депрессивному настроению также поспособствовал «дар данайцев» — неожиданно быстрая уплата побежденными французами наложенных на них военных контрибуций, что способствовало биржевому краху эпохи грюндерства[338] 1873 г. Тогда стремительный процесс модернизации страны, который сопровождал бисмарковскую революцию «сверху», получил первый удар. Многие начинали сомневаться в смысле модернизации и ставить под вопрос, прежде всего, либеральные ценности, которые рассматривалась как синоним модерна <…>.
Бурную кампанию против либерального мировоззрения проводил тогда <в частности> востоковед Пауль де Лагард, который в своих культурно-пессимистичных «Немецких письмах» в определенной степени предопределил ход мысли идеологов «консервативной революции» Веймарских времен[339].
Лагард и его единомышленники считали евреев важнейшими распространителями либерализма; таким образом, инспирированное ими сопротивление модернизации было направлено в первую очередь против евреев. В 1881 г. Лагард пришел к следующему выводу: «Евреи и либералы — это естественные союзники, так как они — не натуральные, а искусственные продукты. Кто не хочет, чтобы в Германской империи действовали гомункулы,