[356]. Последний в частности уже в 1922 году называл в работе «Чума в России» Достоевского «величайшим из всех русских», «увеличительным стеклом русской души», мыслителем, показавшим анархистско-разрушительную в своей основе сущность русского характера, по необъяснимым причинам способного «добродушного» человека спонтанно превращать в «преступника» и «убийцу». Этот же разрушительный импульс — утверждает Розенберг в своем фундаментальном труде «Мифы ХХ века» [357], делает русских не способными, в отличии от немцев, к великим созиданиям, а, напротив, заставляет подчиняться воле чуждого ей в Духе начала, коим, по его мнению, является еврейство. С другой стороны, Розенберг видит в художественной прозе Достоевского подробное описание духа европейского упадничества, опять-таки стимулируемого зловредным еврейским влиянием.
По заключению Розенберга русский писатель буквально в каждом своем персонаже, отражает картину кризиса Новейшей эпохи.
«Достоевский и диагностик и сам по себе отчасти носитель всего нездорового, болезненно-чужеродного и разрушительного, что имеется в русской “крови”, того, что полностью перечеркивает все высокие порывы русской духовности. Поэтому его психологизм не является выражением высокой духовности, а напротив, свидетельствует о духовном вырождении».
<…>
«Достоевский получил восторженное признание у всех упаднически настроенных европейцев, у всех бастардов духовности больших городов <…> и у всего еврейского литературного мира, ибо в его образах, как и в унылом пацифизме Толстого, они распознали те средства, что ведут к мировому разложению».
Примечательно во всех утверждениях Розенберга, с какой легкостью и непоследовательностью он предпочитает оставлять за скобками антисемитизм Достоевского, для того только, чтобы можно было заявить его любимцем еврейской читающей публики[358]. Но всегда, даже в том случае, когда он уничижительно оценивает типажи романов Достоевского, Розенберг безоговорочно признает за Достоевским выдающуюся художественную образность.
<…>
Розенберг использует прозу Достоевского как доказательный материал, подтверждающий его тезис о том, что из-за декаданса <т. е. из-за «упадничества» — М. У.> «нордически-русский» человек потерял силу, утратил способность противостоять натиску частично текущей в его жилах «восточно-монгольской крови». Розенберг проводит прямую линию от типовых персонажей Достоевского — «глубоких индивидуалистов», «внутренне опустошенных личностей», «пылко жестикулирующих студентов» и «больных революционеров, к проповеди большевистской революции, которую он представляет как «восстание монголоидов против нордической культуры» [SCHMID. С. 50–51].
После прихода Гитлера к власти восторженно-эйфорическое отношение к Достоевскому в Германии сменилось на несколько более прохладное, поскольку идеологи нацизма стали активно пропагандировать идею Гитлера о негативном влияние «восточно-славянского Человека» (по своей сущности — недочеловека[359]), который за счет огромной численности передает через смешение по женской линии свою неполноценность представителям высококачественной «белой-нордической расы» [ЕРИН][360].
В этом отношении выделяется брошюра сотрудника идеологического ведомства> Розенберга Георга Ляйбрандта (Georg Leibbrandt) «Большевизм и Западный мир», в которой он развивает фантастическую концепцию происхождения советского коммунизма. Согласно Ляйбрандту западные идеалы либерализма, гуманизма и демократии были привнесены из «средиземноморского хаоса». Порождением Византии является «рабская мораль», которой чужды понятия чести, героизма и свободолюбия. Из византизма сформировался русский характер, который, действительно, получил свое зеркальное отражение в персонажах прозы Достоевского, которые все или преступники, или идиоты. Из этой нездоровой культурной смеси и развился марксизм русско-советского типа.
<…> Обобщенный портрет Достоевского в эпоху национал-социализма выглядит весьма неоднородным, строящимся из различного рода деталей. Геббельс, <например>, относится к числу очарованных русскостью немцев, которые вполне ожидали что вклад «русской души» может быть ценным дополнением к качествам германской расы. Для них Достоевский — гениальный писатель, который в своих произведениях достигает высочайшего уровня в познании всего человеческого.
Розенберг и Ляйбрандт находят в Достоевском в первую очередь диагноста русской болезни. Их оценка Достоевского жестко привязана к видению всей картины России, предложенному и сформулированному Гитлером в «Майн кампф»: Россия, когда-то носила в себе здоровое в расовом отношении германское ядро, но оно в результате большевистской революции оказалось разрушенным. Большевизм является результатом еврейского заговора. Достоевский в представлении Розенберга выявляет, с одной стороны, причины, а с другой — также и симптомы русской деградации. Болезненность в текстах Достоевского, полагает Розенберг, становится доминирующим качеством русских, прямо приводящим их к покорности и раболепию. А это, в свою очередь, позволяет евреям забрать всю власть в свои руки [SCHMID. С. 54, 56].
А вот, что об отношении нацистов к Достоевскому говорил в интервью «Российской газете» правнук писателя Дмитрий Андреевич Достоевский:
В Германии всегда было особое расположение к Достоевскому, потому что о нем, как об учителе, говорил Ницше[361], а у нас его считали реакционным писателем. Когда оккупанты захватили Симферополь, там жила моя бабушка, Екатерина Петровна, ее муж, сын писателя, Федор Федорович, уже давно умер, сын Андрей проживал в Ленинграде и в это время находился на фронте. Несмотря на это, немцы при расквартировании повесили на ее дверях табличку на немецком: «Здесь живет невестка Достоевского, квартиру не занимать» [МАЗУРОВА].
Поскольку в некоторых листовках, сбрасывавшихся нацистами на советской территории, цитировались антисемитские высказывания Достоевского[362], существовала легенда об особой любви Гитлера к этому русскому писателю. Ее отражение нашло себе место в знаменитом романе-эпопее Василия Гроссмана «Жизнь и судьба». Один из его персонажей — татарин Каримов, бросает такую фразу: «Портрет Достоевского, говорят, висит у Гитлера в кабинете»[363]. После оккупации немецкими войсками Старой Руссы там был открыт музей Достоевского. Об этом событии восторженно писали немецкие газеты того времени. О том, правда ли фюрер так любил творчество русского писателя, спорят по сей день. Однако, несмотря на популярность гипотезы, портрета Достоевского в кабинете Гитлера не было. Нет и никакой достоверной информации и о том, что Гитлер увлекался творчеством писателя, но среди его высказываний встречается немало фраз, созвучных с антиеврейскими сентенциями Достоевского, например:
Еврейство завладело руководством золотого интернационала. Либеральное законотворчество сделало нас беззащитными перед наступлением капитализма. Евреи, народ прирожденных торговцев, имеют свою аристократию, которая силой денег перемалывает все сверху. Одновременно господство торгового сброда с помощью спекуляций и ростовщичества разрушает и разрывает общество снизу [БЕРКОВИЧ][364].
Однако историки утверждают, что
среди нацистской верхушки был человек, который любовь к творчеству Достоевского никогда не скрывал, — это главный пропагандист рейха Йозеф Геббельс.
Свою докторскую диссертацию молодой Геббельс начал с цитаты из романа «Бесы», а первым прочитанным им произведением Достоевского был роман «Преступление и наказание».
Даже после того как Геббельс стал гауляйтером Берлина, он продолжал перечитывать любимые книги. В одной из дневниковых записей он писал: «Только вошел — и цветы от Эльзы, и Достоевский на столе от мамы. Именины! Я о них совсем позабыл.».
Для Геббельса романы Достоевского были не просто интересными книгами, а едва ли не объектами поклонения. Он признавался в том, что, перечитывая, «и неистовствует, и плачет». Обращался он к творчеству писателя и во время депрессии: «Достоевский повергает в отчаяние. <…> И всё же он придаёт такую надежду и такую веру, делает таким сильным, таким добрым и таким чистым!»[365]
При всей демонстрации презрения нацистов к русской культуре достоевсковедение в «Третьем Рейхе» не было запрещено, хотя и выпускало лишь литературу «второго сорта», идеологически отвечающую «духу времени» [SCHMID. С. 54]. В 1936 году, например, в Боннском университете 24-летний философ и германист Рихард Каппен (Richard Kappen) защитил докторскую диссертацию на тему «Идея “народа” у Достоевского»,
в которой интерпретирует Достоевского в категориях национал-социалистической доктрины: он делает особый акцент на обязательности укоренения русского «Народа» в «Почве», рассуждает о капиталистическом заговоре еврейства, которое хочет «при помощи своего золота поработить всех человечество» и превозносит элитарную, антидемократическую, утопическую концепцию государственности Достоевского».
В целом осмысление Каппеном Достоевского, с одной стороны, базируется на идейных философии истории Мёллера ван ден Брука, а с другой, — на постулатах расовой селекции и евгеники, развивавшейся его академическим учителем Эриха Ротхакера, который в своей истории философии 1934 года для достижения «качественно удовлетворительного расового усреднения народонаселения» предлагал проводить «политику евгенической селекции». Каппен не повторяет стандартное уничижительное расовое обвинение в адрес русских, а, напротив, мечтает о том, что в процессе выведения нового немецкого народного характера «восточная» эмоциональная неумеренность совместится с «нордическим» контролем над разумом.