<…> Это уважение, это насыщение нацистских идеологов идеями Достоевского в конечном итоге завершилось тем, что Достоевский стал «многоаспектным» образом немецкой пропаганды: его имя использовалось, на страницах и газет, и журналов, и даже листовок для советских людей. Мы говорим о русскоязычных коллаборационистских изданиях или немецких листовках на русском языке, предназначенных населению как на оккупированной территории, так и населению на не оккупированной территории, а также красноармейцам. Иными словами, для тех, кому Федор Михайлович был своим. Русским писателем, который входил пантеон русской литературы, русской классики, имя которого большевики не скрывали и не стирали из народной памяти, но, по мнению немецких пропагандистов, трактовали совершенно неправильно. Нацистские пропагандисты заявляли, что большевики выхолащивали Достоевского, который, во-первых, во-вторых и в-третьих, был истинным и убежденным антисемитом. Об этом можно посмотреть и в коллаборационистском журнале «Новый путь», и в газете «За Родину»…[368]Например, в выпущенной нацистами в Риге книге «Русские писатели о жидах», сначала приводится сценка из «Скупого рыцаря» Александра Сергеевича Пушкина — та, где жид пытается убедить молодого рыцаря отравить своего отца. А далее уже шли выдержки из «Дневника писателя» Достоевского. Очень подробно, с некими комментариями приводятся его слова о том, что евреи, они не просто царят в Европе, они управляют биржами, политикой. Они — совершенно чужеродный русскому человеку, русской культуре и русскому духу элемент. И вот это все, при соответствующих комментариях, по сути своей сводилось к тому, что Достоевский, безусловно, одобрил бы Холокост. Ибо из того, что он написал, становится понятно: та самая санитарная зачистка, которую сейчас ведут славные эсэсовцы и примкнувшие к ним наиболее сознательные полиции из числа местного населения — это правильное благое дело. Все вместе мы боремся против «жидовской идеи», которая захватывает весь мир, унижает нас, грозит нам гибелью. И к этому нас, по сути своей, призывал Федор Михайлович Достоевский.
<…> Что касается эффекта от этой нацистской пропаганды, то мне кажется, она в первую очередь была рассчитана на достаточно элитарную часть советского общества. Мы говорим даже не о Старой Руссе, где так бережно сохранили музей. Мы говорим обо всей территории Центральной России, от Крыма, от Северного Кавказа. Здесь в немецкой военной пропаганде имя Достоевского постоянно звучит. Иногда оно звучит в виде, как я уже говорил, отдельных статей: иногда целиком посвященных Достоевскому, иногда через запятую — в числе других русских писателей, ненавидящих евреев. А в ряде случаев и как своего идейного союзника [КОВАЛ-ДЫМАР].
В качестве своего рода авторского заключения к этой главе процитируем еще раз высказывания Николая Бердяева, — православного философа, близость взглядов которого с мировоззрением Достоевского очевидна. Преклоняясь перед гением своего кумира[369], Бердяев, тем не менее, страстно выступает против всех форм национализма[370]:
Нет ничего отвратительнее самого выражения «национально мыслящий». Мы знаем, что значить быть «национально мыслящим»: на практике это значить быть бесчеловечным, корыстолюбивым, насильником, ненавистником, провокатором войны и часто войны против собственного народа. Мир погибает сейчас от национализма, он захлебнется в крови от «национально мыслящих». Церковь должна была бы осудить национализм, как ересь жизни, и католическая церковь, к чести своей, близка к этому осуждению. Национализм есть язычество внутри христианства, разгулявшиеся инстинкты крови и расы. Христиане, которые не предают Христа и Евангелия (большая часть христиан предает), не имеют права быть «национально мыслящими», они обязаны быть «универсально-мыслящими», быть согласными с евангельской моралью и уж во всяком случае с моралью человеческой. Да и у современных «национально мыслящих», ничего национального нет, они совсем не дорожат национальной культурой, напр., русские «национально мыслящие» совсем не дорожат традициями русской литературы, немецкие «национально мыслящие» не дорожать традициями немецкой философии. <…> Стыдно произносить слова «национально мыслящий», «национальная политика», до того низкие вещи за этим скрыты. Есть только один критерий христианского отношения к политике — человечность, т. е. свобода, справедливость, милосердие, достоинство личности. Коммунизм подлежит христианскому суду не за то, за что его судят «правые» и «национально мыслящие», а за отрицание человечности и свободы, за отсутствие милосердия и за жестокость. «Национально мыслящие» сами охотно уничтожили бы всякую свободу, нисколько не считались бы с достоинством человека и, наверное, проявляли бы не меньшую жестокость. Уродливые проявления русской коммунистической революции есть прежде всего вина «правых» и «национально мыслящих» старого режима [БЕРДЯЕВ (VI). С. 54].
Глава VI. «По моему взгляду Германия… страшно жидовится»: письма и «заметки по случаю»
Еврей <…> взял немецкую интеллектуальную работу в свои руки; и поэтому сегодня мы видим отвратительную карикатуру на немецкий дух, который рассматривается немецким народом как якобы его зеркальное отражение.
Как только обществу удастся упразднить эмпирическую сущность еврейства, торгашество и его предпосылки, еврей станет невозможным, ибо его сознание не будет иметь больше объекта, ибо субъективная основа еврейства, практическая потребность, очеловечится, ибо конфликт между индивидуально-чувственным бытием человека и его родовым бытием будет упразднен.
Общественная эмансипация еврея есть эмансипация общества от еврейства.
Антисемитизм — это свободный и тотальный выбор самого себя, это тотальный подход не только к евреям, но и вообще — к людям, к истории, к обществу, это одновременно и страсть, и мировоззрение.
Появлением «еврейского вопроса» как актуальной общественной проблемы на русской литературно-публицистической сцене можно отнести к концу 1850-х годов, когда на престоле Российской империи воцарился Александр II, названный впоследствии «Освободителем». В николаевскую эпоху этот вопрос как бы не существовал, обсуждение его
находилось под цензурным запретом, <теперь же он> выдвинулся на передний план в сознании российского общества. Славянофилы не остались в стороне от этого — их основные печатные органы сыграли важную роль в последующей полемике. Такое внимание было вызвано не простым интересом к данной проблеме, но продиктовано «высшими» соображениями: славянофильство с его идеей русских как избранного народа, объединенного общей религией, на который возложена всемирная миссия, не могло не увидеть в своем идеале явной аналогии с евреями[373].
Говорить о еврейском вопросе в славянофильской прессе — фактически то же, что говорить о взглядах Ивана Аксакова. Аксаков был если и не ведущим теоретиком своего движения, то его самым талантливым публицистом и популяризатором. На протяжении всей своей деятельности Аксаков проявлял интерес к еврейскому вопросу. Все три его наиболее популярные газеты — «День» (1862–1865), «Москва» (1867–1868) и «Русь (1881–1886) — уделяли внимание этой проблеме.
<…> Взгляды Аксакова на еврейский вопрос были не только составной частью его мировоззрения, но и частью всей идеологии позднего славянофильства. [КЛИЕР (II). С. 41–42].
Почвенники, напротив, «еврейский вопрос» особо не акцентировали, вполне солидаризуясь во взглядах на него со славянофилов. Наиболее подробно на эту тему высказался лишь Достоевский — в четырех статьях Главы Второй «Дневника писателя за март 1877 год» [ДФМ-ПСС. Т. 25. С. 74–87]. Однако и Достоевского во внутрироссийской жизни «еврейский вопрос» занимал в гораздо меньшей степени, чем комплекс других проблем, вызванных реформами Александра II: освобождение крестьян, судебная реформа и особенно (!) польский вопрос. Последнему, например, журнал Достоевского «Эпоха» посвятил в трех своих книгах аж целых 242 страницы, см. — [ЛАЦАРИ. С. 93].
Знаковым моментом, положившим начало диалогу на еврейскую тему в российской прессе явился литературный скандал 1858 г., завершившийся публикацией первого в истории России «протестного письма» и одновременно первого публичного выступления в российской печати против антисемитизма. Коллективное обращение видных представителей русской литературно-художественной общественности было спровоцировано рядом анонимных антисемитских фельетонов в петербургском журнале «Иллюстрация» (Илл.) под общим названием «Дневник знакомого человека». Издателем и редактором журнала являлся знакомый Достоевскому, вероятно, еще по кругу петрашевцев плодовитый писатель и публицист Владимир Зотов[374]:
Уже первый из этих фельетонов, рассказывавший о поведении белорусского еврея «г-на N», неожиданно разбогатевшего в результате темных коммерческих махинаций, пестрил сентенциями вроде следующей: «Мильонер — значит великий человек. Долой ермолку, пейсы, балахон, нарядился во фрак — просто цымес! <…> Оставалось съездить в Париж, чтоб сделаться гениальным человеком. И поехал…» (Илл., 1858, 26 июня, № 25). Это антисемитское зубоскальство встретило отпор со стороны газеты «Русский инвалид» (1858, № 168), на что «Иллюстрация» не замедлила ответить новым фельетоном (с характерным подзаголовком: «Западнорусские жиды и их современное положение»), в котором плутни, самодовольство и хвастовство «г-на N» квалифицировались уже как типичные черты нравственного облика всего еврейского населения западнорусских губерний (см.: Илл., 1858, 4 сентября, № 35). После этого со статьями, осуждавшими «Иллюстрацию» и поднимавшими вопрос о гражданских правах для евреев, выступили М. И. Горвиц («Атеней», 1858, № 42) и И. А. Чацкин русский вестник