«– Ну да бог с ним, с этим Достоевским. Что у нас с вами будет?
– Погодите, Миша. Вот роман к 1 ноября закончим, тогда…
– Не знаю. Я этот роман скоро ненавидеть стану. Ну, посмотрите: у вас даже пальцы от работы загрубели, похудели вы и бледная. Нет, он видимо, злой человек, этот Достоевский. Вы сами говорили: злой… Я вот пойду к нему и потребую: пишите, милостивый государь побыстрее. А то измучился я в ожидании».
Анна в ответ пересказывает «Мише» сюжет «Игрока», что называется, за спиной у автора: немыслимо, чтобы первым читателем (слушателем) романа стал посторонний «Миша».
Надо заметить, что никакого Миши в воспоминаниях Анны Григорьевны не было и близко. Все эти три недели она всецело была предана работе, так что было не до прогулок. Насчет женихов в «Воспоминаниях» есть только одно «анонимное» место: «Федор Михайлович спросил меня: почему я не выхожу замуж? Я ответила, что ко мне сватаются двое, что оба прекрасные люди и я их очень уважаю, но любви к ним не чувствую, а мне хотелось бы выйти замуж по любви.
– Непременно по любви, – горячо поддержал меня Федор Михайлович, – для счастливого брака одного уважения недостаточно!»25.
Судя по сценам картины, к Мише у Анны нет ни любви, ни уважения.
Не было в действительности и эпизода, когда в разгар работы на квартиру к Достоевскому является помощник пристава с оценщиками, которые пытаются прикинуть стоимость имущества, если придется пустить его с молотка в счет долга Стелловскому. Анна горячо вступается за писателя и стыдит нечестивцев. Уходя, пристав берет сторону писателя и даже ругает Стелловского, мол, он шельма и пройдоха, и советует сдать рукопись, когда она будет готова, прямо в часть, под расписку. Достоевский тронут заступничеством Анны; в знак признательности целует руку девушке: «Мне теперь с вами никто не страшен».
Сцена эффектная, колоритная, но сплошь выдуманная. Все было куда прозаичнее. «Подходило 1 ноября, срок доставки романа Стелловскому, и у Федора Михайловича возникло опасение, как бы тот не вздумал схитрить и, с целью взять неустойку, отказаться под каким-нибудь предлогом от получения рукописи. Я успокаивала Федора Михайловича, как могла, и обещала разузнать, что следует ему сделать, если бы его подозрения оправдались. В тот же вечер я упросила мою мать съездить к знакомому адвокату. Тот дал совет сдать рукопись или нотариусу или приставу той части, где проживает Стелловский, но, разумеется, под расписку официального лица. То же самое посоветовал ему и мировой судья Фрейман (брат его школьного товарища), к которому Федор Михайлович обратился за советом»26.
Но – одна сценарная выдумка следует за другой. Паша Исаев, пасынок (дебют Евгения Дворжецкого), без стука входит в кабинет отчима и протягивает ему письмо: «Ну, папа. Вы просто Дон Жуан какой-то, селадон. Опять послание, надушено. Держу пари: от Аполлинарии Сусловой, от вашей инфернальницы. Однако, как настойчива, а?» Развязный молодой человек объясняет Анне: «Расстроился папа. Как бы чего не случилось. Вы не знаете? Судороги. Начнет говорить, говорить, а потом крик, и падает».
Неужели же Достоевский делился с пасынком подробностями своей любовной истории, неужели рассказывал юноше об Аполлинарии, тем более аттестуя ее инфернальницей? Иначе откуда бы Паша Исаев взял это «достоевское» словечко? Кроме того, вовсе не от пасынка узнала Анна об эпилепсии Достоевского, а от него самого, в их первую встречу, едва познакомившись. «Он имел разбитый и больной вид. Чуть ли не с первых фраз заявил он, что у него эпилепсия и на днях был припадок, и эта откровенность меня очень удивила»27.
Еще более нелепой выглядит эпизод отказа Анны стенографировать сцену, которую она объявила мерзостью, низостью и грязью – о жестокости любви, о приниженности и ничтожестве безответно влюбленного. «Так не любят, это не любовь», – сквозь слезы твердит Анна, устроив писателю скандал. «Вы не знаете, что такое любовь, не знаете, – пытается вразумить писатель свою помощницу. – Даже если она потерянная, низкая, неблагородная женщина, вы полюбите в ней ее разврат, ее неблагородство; мерзость, вам омерзительную, будете любить в ней. И пойдете на все, до последних пределов, за черту, за черту…»
Такая философия любви пугает Анну, она в ужасе бежит из дома в ночь – прочь из этого романа, прочь от этого писателя. Ночью ей снятся кошмары, она кричит и плачет, у нее истерика. Наутро пресловутый Миша является по адресу Достоевского, сообщает о болезни Анны и отдает прислуге переписанные листки рукописи.
Нечего и говорить, что это – тоже сплошь выдуманный эпизод, как и то, что тем же вечером Достоевский без приглашения мчится к Анне домой, застает у нее большую компанию молодежи обоих полов; сама она пребывает в добром здравии и мирно разливает чай своим гостям. Достоевский просит прощения у девушки, дескать, слишком хорошо понимает причину ее нездоровья, мол, виноват, наговорил глупостей.
Молодые люди, среди них и тот самый Миша, громко и нервно выражают писателю протест против того, что студент Раскольников показан в «Преступлении и наказании» убийцей. «Вы на каторге были. На ваших руках кандалы звенели. Как же вы могли на всю нашу корпорацию грязь и пятно положить?»
«– Кто это? – спрашивает тихо Достоевский после гневного монолога Миши.
– Он ко мне сватается.
– Сватается? И вы любите его? Любите?»
Распаленный Достоевский, отчаянно жестикулируя, громко, горячечно произносит речь – сценаристы вложили ему в уста монолог из «Сна смешного человека». Ф.М. напишет свой «фантастический рассказ» только спустя одиннадцать лет. На словах: «Я не хочу и не могу поверить, чтобы зло было нормальным состоянием людей… Все перестрадают во имя правды…» – он падает, как подкошенный, в жестоком эпилептическом припадке, на глазах всей молодежной компании. Анна поднимает его и молится Богоматери-заступнице, чтобы Она дала ему покой и любовь.
Евгения Симонова в роли Анны Сниткиной: искажения и подмены
Кажется, вопрос, как всё было на самом деле, не стоял перед авторами картины. Во всяком случае, эпизод в двадцать шесть дней из жизни Достоевского, о котором известно, пусть не исчерпывающе, но достаточно много, показан с большими искажениями и нашпигован небылицами. И дело не только в том, что был деформирован реальный ход событий, их причинно-следственная связь. Главная неприятность картины – в ней искажены и характеры, и отношения главных персонажей. Ни о каком бегстве от писателя, по причине якобы мерзких, безнравственных страниц романа, которые стенографка отказывалась записывать, никто из них не запомнил – их просто не было. Достоевский посетил семью Сниткиных и познакомился с матерью Анны уже после окончания работы. Анна писала о работе с автором «Игрока» с большим уважением и нежностью. «Федор Михайлович с каждым днем относился ко мне все сердечнее и добрее. Он часто называл меня “голубчиком” (его любимое ласкательное название), “доброй Анной Григорьевной”, “милочкой”, и я относила эти слова к его снисходительности ко мне, как к молодой девушке, почти что девочке. Мне так приятно было облегчать его труд и видеть, как мои уверения, что работа идет успешно и что роман поспеет вовремя, радовали Федора Михайловича и поднимали в нем дух.
Я очень гордилась про себя, что не только помогаю в работе любимому писателю, но и действую благотворно на его настроение. Все это возвышало меня в собственных глазах. Я перестала бояться “известного писателя” и говорила с ним свободно и откровенно, как с дядей или старым другом»28.
Многие подробности, о которых упоминает Анна Григорьевна, в картине непременно скандализируются. Она пишет об исчезновении из квартиры Ф.М. двух красивых китайских ваз и узнает, что они не разбились, а были отданы в заклад – писателю экстренно понадобились деньги. Эта крохотная деталь, упомянутая в примечаниях мемуаров, превращена в сцену безобразной драки Анны с пасынком, который хочет унести вазу, а она преграждает ему дорогу.
«– Что за фантазии? Вам-то что? Кто вы здесь? – изумляется пасынок. – Я ведь не посмотрю, что вы дама. Какая наглость! Умора. Вы стенографка. Почти слуга. А я имею право.
– Пусть я никто. А вы – вы же бессовестно обираете этого человека. Вы заложили его шубу, а он с кашлем, по сырой холодной погоде. Вы же в гроб его загоните. А сами недостойны руки ему целовать. Он самый добрый, самый несчастный, самый лучший человек в мире. Его оберегать надо».
В ходе перепалки ваза разбивается в мелкие осколки. Подбирая их с полу, Анна ранит руку. Эту сцену как раз и застает Достоевский, возмущенно повторяя вслед за пасынком:
«– Послушайте, Анна Григрьевна! При моих хорошо вам известных обстоятельствах, что я целиком от вас завишу… это еще не дает вам право кричать на моих близких… Как это людям недостает тонкости… Тут с кредиторами борешься… работаешь, как собака, из-под палки. Придешь домой, и тут такое…»
Анна в истерике. Достоевский смущенно извиняется. На полу осколки вазы. Тяжелое объяснение: «Я не хочу потерять вашего сердца, Анна».
Авторы картины побуждают актрису Симонову, исполняющую роль Анны Сниткиной, протестовать против текста романа Достоевского. Но возможна ли ситуация, когда актриса Симонова или актер Солоницын рискнут протестовать против сценария, искажающего факты и обстоятельства биографий обеих героев? Похоже, нет: актеры играют то, что им предписано по сценарию, каким бы он ни был.
А он, этот сценарий, изо всех сил стремился героизировать Анну. В фильме это именно она спасает Достоевского и его роман, когда в положенный по контракту со Стелловским срок писатель приносит рукопись в контору издателя, и оказывается, что тот сбежал из города, чтобы все-таки получить неустойку. Достоевский растерян, полон отчаяния, и тогда Анна сама идет в полицию с романом наперевес и умоляет полицейского чина принять рукопись, готова даже стать на колени.
«Кто вы ему? – недоуменно спрашивает офицер.