Постановка вопроса справедлива и для повести самого Достоевского: какую роль – сюжетную или философскую – играет фантастический элемент в «Двойнике»?
С одной стороны, появление Голядкина-младшего предваряется эпизодом, который вполне может быть связан с вмешательством иных сил: «Какая-то затерянная собачонка, вся мокрая и издрогшая, увязалась за господином Голядкиным и тоже бежала около него бочком, <…> по временам робко и понятливо на него поглядывая. Какая-то далекая, давно уж забытая идея, – воспоминание о каком-то давно случившемся обстоятельстве, – пришла теперь ему в голову, стучала, словно молоточком, в его голове, досаждала ему, не отвязывалась прочь от него. “Эх, эта скверная собачонка!” – шептал господин Голядкин, сам не понимая себя. Наконец, он увидел своего незнакомца на повороте <…>». Собачонка, словно бы преобразившаяся в незнакомца, который позже окажется роковым Голядкиным-младшим, – это прямая отсылка к Мефистофелю и дьявольским проискам. Но собачонка соседствует с другим ключевым элементом мировоззрения Достоевского – с идеей, которая, как и собачонка, не отвязывается от главного героя.
Показанное как часть самосознания героя в «Бедных людях» и явленное в виде фантастического сюжета в «Двойнике» двойничество получит развитие в последующем творчестве Достоевского. Вот несколько примеров: в «Преступлении и наказании» система двойников Раскольникова работает как художественный принцип. В романе «Подросток» Версилов разбивает икону и говорит, что это не он, это двойник сделал. В «Идиоте» есть рассуждение о «двойных мыслях», свойственных природе человека, а чувства главного героя «раздваиваются» между Аглаей и Настасьей Филипповной. В «Братьях Карамазовых» к Ивану является черт, который одновременно есть и двойник, и плод воспаленного воображения героя, и вестник иного мира.
Тема двойничества была важна в первую очередь Достоевскому-человеку, а Достоевский-писатель исследовал ее на протяжении всего творчества.
Однажды Екатерина Федоровна Юнге пожаловалась Достоевскому, что испытывает чувство раздвоенности, поступая дурно и одновременно осознавая, что поступок дурен. На это Достоевский в письме от 11 апреля 1880 г. ответил: «Что Вы пишете о Вашей двойственности? Но это самая обыкновенная черта у людей… не совсем, впрочем, обыкновенных. Черта, свойственная человеческой природе вообще, но далеко-далеко не во всякой природе человеческой встречающаяся <…> это раздвоение в Вас точь-в-точь как и во мне <…>. Это большая мука, но в то же время и большое наслаждение. Это – сильное сознание, потребность самоотчета и присутствие в природе Вашей потребности нравственного долга к самому себе и к человечеству. Вот что значит эта двойственность. Были бы Вы не столь развиты умом, были бы ограниченнее, то были бы и менее совестливы и не было бы этой двойственности. Напротив, родилось бы великое-великое самомнение. <…> верите ли Вы во Христа и в Его обеты? Если верите (или хотите верить очень), то предайтесь ему вполне, и муки от этой двойственности сильно смягчатся, и Вы получите исход душевный <…>».
Баршт пишет, что психолого-философское основание темы двойничества заложено в саморефлексии Достоевского, которому реальность давала примеры противоречий между идеалом добра и красоты – и существующим положением дел. С такими противоречиями сталкивается каждый из нас.
«…ЭТО РАЗДВОЕНИЕ В ВАС ТОЧЬ-В-ТОЧЬ КАК И ВО МНЕ…»
Ф. М. Достоевский в письме Е. Ф. Юнге
Существует два способа их разрешения:
Первый, самый распространенный, заключается в том, чтоб раздвоить духовное единство и выстроить две поведенческие модели и две ценностные системы: одну как бы для себя, другую – для жизни. Такой способ неприемлем для человека с единой универсальной ценностной системой, но тогда его исторгает из себя как чуждый элемент система социальная, поскольку окружающие такого человека не понимают и не принимают.
Второй способ – это, сохранив духовное единство, раздвоиться интеллектуально, на уровне мировоззрения. Это влечет рост самосознания, но ведет к гибели.
Раздвоенность какой природы у Голядкина?
Кульминационный момент повести – это сон Голядкина-старшего, который на 153 года предвосхитил историю режиссеров Вачовски о том, как бесконечные мистеры Смиты, порожденные Матрицей, вытеснили все прочие формы мысли: «Не помня себя, в стыде и в отчаянии, бросился погибший и совершенно справедливый господин Голядкин куда глаза глядят, <…> но с каждым шагом его <…> выскакивало, как будто из-под земли, по такому же точно, совершенно подобному и отвратительному развращенностию сердца господину Голядкину. И все эти совершенно подобные пускались тотчас же по появлении своем бежать один за другим, и длинною цепью, как вереница гусей, тянулись и ковыляли за господином Голядкиным-старшим, так что некуда было убежать от совершенно подобных, – так что дух захватывало всячески достойному сожаления господину Голядкину от ужаса, – так что народилась, наконец, страшная бездна совершенно подобных, – так что вся столица запрудилась наконец совершенно подобными <…>».
Во сне Голядкин-старший противопоставлен Голядкину-младшему: старший – честный и справедливый, младший – развращен сердцем.
Баршт пишет о том, что «судьба Голядкина – это описание дальнейшей жизни Девушкина», который «после потери Вареньки совершает отчаянную попытку найти себе <…> опору в социальной реальности <…> и терпит крах, погружаясь в состояние “не я”» (то есть занимаясь не свойственными для себя вещами). Между Голядкиным и его двойником проходит поляризация по разным жизненным принципам: за Голядкиным-старшим остается принцип духовного единства, а вот младший живет по принципу прагматически-деловой модели и потому плодиться может до бесконечности.
Викторович также рассматривает противопоставление между честным господином Голядкиным и отвратительным господином Голядкиным и прослеживает такой механизм замещения человека его подобием. Спусковым механизмом становится ведущая черта маленького человека, заявленная в Девушкине: страх унижения, осуждения и насмешек. Вот и Голядкин себе твердит: «Как ветошку я себя затирать не дам». Он не хочет быть ветошкой, но кем он хочет быть?
Он хотел бы стать успешным, вызывать зависть. И двойник становится тем, кем хотел бы быть господин Голядкин. История явления двойника и замещения им Голядкина проходит три этапа:
Не пытаясь создать нечто новое, но пытаясь стать тем, что уже существует, он сам превращается в двойника, в зеркало, отражающее несовершенства мира. И, будучи лишь зеркалом, герой обречен на бесславный конец, потому что, как пишет Викторович, по Достоевскому, «человек по высшему своему предназначению должен быть не зеркалом, он должен быть окном, окном в другой мир».
Мечтатели Достоевского
Генетически с Макаром Девушкиным связан и другой тип героя Достоевского – тип мечтателя. Он отличается от Голядкина тем, что способен к поступкам: к таким действиям, которые открывают новое поле возможностей в реальности, а не заключают историю в замкнутый цикл.
Впервые в чистом виде такой тип является в бесплотном герое повести «Белые ночи», написанной в 1848 г. Главный герой ее – человек робкий и одинокий. Он влюбляется в девушку Настеньку, а она видит в нем лишь родственную душу. Настенька любит другого, но, когда он не приходит за ней в условленный срок, решает, что он ее бросил, и готова ответить на чувства мечтателя. Все меняется, когда она случайно встретила возлюбленного и ушла к нему. Мечтатель разрешает конфликт между любовью и братством так же, как пушкинский лирический герой в известном стихотворении: «Да будешь ты благословенна за минуту блаженства и счастия, которое ты дала другому, одинокому, благодарному сердцу!»
Генетически тип мечтателя, как и Голядкин, восходит к Макару Девушкину, влюбленному в Вареньку столь же беззаветно, с такой же готовностью к самопожертвованию, как и герой «Белых ночей».
После каторги в 1859 г. Достоевский написал юмористический роман «Село Степанчиково и его обитатели». Современники его не оценили: Некрасов предложил за публикацию лишь 1000 р. гонорара, и эта ничтожная сумма, по сути, означала отказ. Он оценил роман так: «Достоевский вышел весь, ему не написать ничего больше». Прочая критика отнеслась к новому произведению писателя примерно так же.
Несмотря на холодную реакцию читателей, Достоевский романом дорожил: «Этот роман, конечно, имеет величайшие недостатки <…>; но в чем я уверен, как в аксиоме, это то, что он имеет в то же время и великие достоинства и что это лучшее мое произведение. <…> тут положил я мою душу, мою плоть и кровь. <…> На нем основаны все лучшие надежды мои; и главное, упрочение моего литературного имени» (письмо М. М. Достоевскому от 9 мая 1859 г.). Главным открытием своей книги Достоевский считал «два огромных типических характера… вполне русских и плохо до сих пор указанных русской литературой».
Речь идет о главных героях, полковнике Егоре Ильиче Ростаневе и Фоме Фомиче Опискине. О чертах автобиографизма и связи образа Фомы Фомича с Гоголем говорилось уже в первой лекции. Ростанев также имеет прообразом реального человека – близкого друга Достоевского в Семипалатинске барона Александра Егоровича Врангеля, который облегчил Достоевскому жизнь в годы ссылки.
Ростанев и Опискин мечтают об истине и благородстве, но один из них – мечтатель, а другой – лжемечтатель.
Сравним их высказывания.