Ростанев: «Всякое дело надо делать с достоинством, с мужеством, но без криков, без обид»; «…я, конечно, не философ, но я думаю, что во всяком человеке гораздо более добра, чем снаружи кажется». Он не только говорит, но и живет в соответствии со сказанным и готов признавать свои ошибки.
Совсем другое дело – Фома Фомич: «Я на то послан самим Богом, чтоб изобличить весь мир в его пакостях!»; «…Я хочу любить, любить человека, – кричал Фома, – а мне не дают человека, запрещают любить, отнимают у меня человека! Дайте, дайте мне человека, чтоб я мог любить его! Где этот человек? куда спрятался этот человек? <…> Я кричу: дайте мне человека, чтоб я мог любить его, а мне суют Фалалея! <…> Почему я не люблю человечества? Потому что все, что ни есть на свете, – Фалалей или похоже на Фалалея! Я не хочу Фалалея <…>».
В отличие от Ростанева, Фома Фомич убежден в своей непогрешимости; ему в голову не приходит взглянуть на самого себя с тех нравственных высот, на которые он себя вознес и с которых взирает на других людей. Он комическая иллюстрация того, что случается, когда человек искореняет зло и порок в других, а не в себе. Намного позже, уже в феврале 1877 г., Достоевский отметил в «Дневнике писателя»: «Прежде чем проповедовать людям: “как им быть”, – покажите это на себе. Исполните на себе сами, и все за вами пойдут». И там же: «Исполни сам на себе прежде, чем других заставлять, – вот в чем вся тайна первого шага». Неспособность начать преобразование мира с себя и превращает мечтателя в лжемечтателя.
При этом Фома Фомич несет в себе узнаваемые черты Девушкина: «Предупреждаю заранее: Фома Фомич есть олицетворение самолюбия самого безграничного, <…> случающегося при самом полном ничтожестве, и, как обыкновенно бывает в таком случае, самолюбия оскорбленного, подавленного тяжкими прежними неудачами, загноившегося давно-давно и с тех пор выдавливающего из себя зависть и яд при каждой встрече, при каждой чужой удаче. <…> все это приправлено самою безобразною обидчивостью, самою сумасшедшею мнительностью».
Мнительность Девушкина, осознание собственной неустроенности и несостоятельности, не облагороженные горячей любовью к другому человеку, становятся основой для создания типа лжемечтателя Фомы Опискина. Неслучайно по поводу героя делается замечание: «Кто знает, может быть, это безобразно вырастающее самолюбие есть только ложное, первоначально извращенное чувство собственного достоинства».
Траекторию эволюции лжемечтателя Достоевский обозначил в «Записках из подполья». В Подпольном мы узнаем черты мечтателя: он страстный читатель, увлеченный мечтами о высоком и прекрасном. Но в реальной жизни его мечты оборачиваются подлостью: «Являлась истерическая жажда противоречий, контрастов, и вот я и пускался развратничать». Бахтин характеризует Подпольного: «Герой “Записок из подполья” – первый герой-идеолог в творчестве Достоевского. Одна из его основных идей, которую он выдвигает в своей полемике с социалистами, есть именно идея о том, что человек не является конечной и определенной величиной, на которой можно было бы строить какие-либо твердые расчеты; человек свободен и потому может нарушить любые навязанные ему закономерности».
В письме от 1864 г. брату Михаилу Достоевский описал замысел романа так: «В 1-й главе, по-видимому, болтовня, но вдруг эта болтовня в последних 2-х главах разрешается неожиданной катастрофой».
СНАЧАЛА «БОЛТОВНЯ», А «РАЗРЕШАЕТСЯ НЕОЖИДАННОЙ КАТАСТРОФОЙ»
Ф. М. Достоевский
И действительно: первая часть романа представляет собой запись потока сознания героя. Во второй же части он пытается от слов перейти к действию.
Разворачиваются три истории:
1. История случайной мести.
2. История придуманной дружбы.
3. История лжеспасения.
1. История случайной мести такова: в бильярдной офицер «взял меня за плечи и молча <…> переставил меня с того места, где я стоял, на другое, а сам прошел, как будто и не заметив. <…> Со мной поступили, как с мухой. <…> Но я раздумал и предпочел… озлобленно стушеваться». Полагая себя униженным и распаляя свою обиду, герой вынашивает планы мести, видя себя в образе пушкинского Сильвио. Но как дошло до дела – он спасовал. Реванш Подпольный взял, но когда уже отказался от него: встретившись случайно с обидчиком на Невском и не уступив ему дорогу ни на сантиметр. Реванш стал не результатом сознательного усилия, а случайным событием. Вспоминается месть Гамлета в интерпретации тургеневского эссе «Гамлет и Дон Кихот»: отомстил случайно, когда уже и не думал мстить.
2. История дружбы такова. Друзей у героя нет, их роли он пытается навязать трем школьным приятелям в ресторане, которые провожают четвертого на Кавказ. Они дают понять, что ему не рады, но он навязывается в компанию, подавая реплики из угла, хотя на него не обращают внимания. Вечер они решили закончить в публичном доме, его с собой не позвали, а он, бросившись вслед за ними, опоздал. Вот и вся дружба.
3. История лжелюбви и лжеспасения начинается в публичном доме. Там он познакомился с проституткой Лизой. Когда между ними все случилось, его вновь охватили мечты о своей благородной роли, в этот раз – спасителя падшей женщины. Тема была модная в ту эпоху. Воспаленный собственной речью о том, что она губит свою душу, и призывая отказаться от постыдного ремесла, он ей дал свой адрес, приглашая ее к себе. Этой главе предшествует эпиграф из очень популярного с начала 1840-х стихотворения Некрасова: «И в дом мой смело и свободно / Хозяйкой полною войди».
«И В ДОМ МОЙ СМЕЛО И СВОБОДНО ХОЗЯЙКОЙ ПОЛНОЮ ВОЙДИ».
Н. А. Некрасов В. В. Бабанов. Лиза. Монотипия
Лиза, к удивлению Подпольного, восприняла его речь всерьез и пришла, а он ведь вовсе и не думал ее спасать, он-то думал, что его приглашение останется красивыми словами: «Меня унизили, так и я хотел унизить; меня в тряпку растерли, так и я власть захотел показать… Вот что было, а ты уж думала, что я тебя спасать <…> приезжал, да?» А потом выговаривает, что никогда не простит ей, что она увидела его в «рваном халатишке» после того, каким героем он ей представился.
Но Лиза, в отличие от Подпольного, не умствующий мечтатель, она не живет по книжному сценарию, предусмотренному фантазией парадоксалиста: «Я до того привык думать и воображать все по книжке и представлять себе все на свете так, как сам еще прежде в мечтах сочинил, что даже сразу и не понял тогда этого странного обстоятельства. А случилось вот что: Лиза, оскорбленная и раздавленная мною, поняла гораздо больше, чем я воображал себе. Она поняла из всего этого то, что женщина всегда прежде всего поймет, если искренне любит, а именно: что я сам несчастлив».
Лиза его обняла, а он, вместо того, чтоб принять любовь другого человека, взревновал ее к своей возвышенной роли: «…роли ведь теперь окончательно переменились, что героиня теперь она, а я точно такое же униженное и раздавленное создание, каким она была передо мною в ту ночь – четыре дня назад…»
И Подпольный, и Лиза осознают себя униженными и оскорбленными, но выходят из этого положения они по-разному. Падшая Лиза принимает и предлагает дар любви, видя в нем залог спасения, а не торжество власти над другим человеком. Подпольный же, спасаясь от ощущения собственного ничтожества, выбирает фантазии, в которых он предстает в своих глазах прекрасным романтическим героем.
Книжный человек, для которого фантазии ярче жизни, не может выбрать любовь, потому что другой человек, включенный в отношения, разрушает любые сценарии, действует не по предписанному и, следовательно, требует ответных некнижных действий, на которые Подпольный просто не способен: «Я <…> иногда теперь думаю, что любовь-то и заключается в добровольно дарованном от любимого предмета праве над ним тиранствовать. Я и в мечтах своих подпольных иначе и не представлял себе любви, как борьбою, начинал ее всегда с ненависти и кончал нравственным покорением, а потом уж и представить себе не мог, что делать с покоренным предметом».
Восприняв жест Лизы как «перехват власти», Подпольный вместо того, чтоб принять любовь, сует ей пятирублевую ассигнацию, напоминая проститутке ее место. Лиза бросает деньги (и предвосхищает Настасью Филипповну, бросившую сто тысяч рублей ассигнациями в огонь) и уходит, оставив Подпольного наедине с его мыслями: «Эта жестокость была до того напускная, до того головная, нарочно подсочиненная, книжная, что я сам не выдержал даже минуты, – сначала отскочил в угол, чтоб не видеть, а потом со стыдом и отчаянием бросился вслед за Лизой». Но вернуть ее он уже не сможет.
Парадоксалист – это мечтатель, чьи мечты превратились в химеры, за пределы которых он не смеет выйти.
Он носитель того самого торжествующего разума Декарта, который обрекает героя на миражное бытие, не имеющее ничего общего с реальной жизнью. И, поскольку герой не смеет покинуть свой иллюзорный мир, ему не дано изменить свою жизнь. Единственный дар, который связывает человека с реальностью и другими людьми, дар любви, он малодушно отвергает, потому что понимает любовь как власть одного человека над другим.
Размышления Достоевского о темной стороне мечтателя, превращающегося в лжеспасителя, разовьются в образе Раскольникова, старавшегося изгнать из книжных своих суждений всякое подобие чувства и принимавшего голос совести за слабость.
Раскольников
↓
Как маленький человек Раскольников – наследник Девушкина:
его мучают беспросветная нищета и унижающий быт, он остро переживает чувство оскорбленного достоинства, но при этом он способен к состраданию.
↓
И в то же время мы в нем узнаем лишнего человека:
умный, образованный скептик, утративший моральные ориентиры и сотворивший своим кумиром Наполеона.