Сам Достоевский утверждал, что Подпольный – это первый герой в русской литературе, родственный тем героям, которых относят к типу лишнего человека, и в то же время осознающий свою уродливость. В «Заметках» от 22 марта 1875 г. писатель поясняет: «Я горжусь тем, что впервые вывел настоящего человека из русского большинства и впервые разоблачил его уродливую и трагическую сторону. Трагизм состоит в сознании уродливости. Как герои, начиная с Сильвио и Героя нашего времени до князя Болконского и Левина, суть только представители мелкого самолюбия <…>. Только я один вывел трагизм подполья, состоящий в страдании, в самоказни, в сознании лучшего и в невозможности достичь его и, главное, в ярком убеждении этих несчастных, что и все таковы, а стало быть, не стоит и исправляться!»
И важное замечание Достоевского, сцепляющее лжемечтателя с лжеспасителем, а Подпольного – с Раскольниковым в звенья одной цепи: «Причина подполья – уничтожение веры в общие правила».
Положительно прекрасный герой
Помимо пути умствующего Гамлета у мечтателя есть и другой путь развития: у Достоевского он прочерчен от Девушкина и героя «Белых ночей» к князю Мышкину и Алеше Карамазову.
В 1866 г. Достоевский издал «Преступление и наказание», потом, спасаясь от долгов, четыре года жил за границей. 14 сентября 1867 г. во Флоренции он сделал первую запись к роману «Идиот», а 29 января 1869 г. в Женеве завершил над ним работу.
Сосредоточием своего романа Достоевский задумал сделать идеального человека, о чем написал племяннице Софье Ивановой: «Главная мысль романа – изобразить положительно прекрасного человека. Труднее этого, по-моему, быть ничего не может, а особенно теперь. Прекрасное есть идеал, а идеал – ни наш, ни цивилизованной Европы – еще далеко не выработался…»
Мышкин, по замыслу автора, несет доброту в мир, но Достоевский не упрощает его задачи, обрекая героя на поражение. Образ Мышкина вобрал в себя черты Пушкина и Толстого, но это не единственные его слагаемые.
Герой приезжает в Россию из Швейцарии, а Швейцария в сознании читателя того времени ассоциировалась с Руссо. Веру князя в добрую природу человека, в возможность полной искренности новые знакомые также объясняют влиянием идей Руссо. Мировоззренческая близость героя к французскому просветителю сказывается и в педагогических опытах, которым сочувствует Аглая.
Князь противопоставлен обществу, в которое он входит, и в этом противопоставлении есть отсылки к «Трактатам» Руссо, в которых дикарь и цивилизованный человек противопоставлены друг другу, и сравнение делается в пользу дикаря: «Дикарь живет в себе самом, а человек, привыкший к жизни в обществе, всегда – вне самого себя; он может жить только во мнении других, и, так сказать, из одного только их мнения он получает ощущение собственного существования».
И действительно, Мышкин – единственный герой романа, которого заботит не общественное мнение, а голос собственного сердца. Все прочие обеспокоены своей репутацией и поддерживают ее, даже если она скандальна. Например, Настасья Филипповна играет в «рогожинскую», несмотря на все попытки Мышкина убедить ее отказаться от наносной порочности. Мнением окружающих озабочена Аглая, которая мнит, что ее все считают дурой, страшно оскорбляется из-за этого и стремится доказать обратное. И она не в силах понять князя, над которым все смеются, а он не чувствует себя униженным.
Но в отличие от дикаря Руссо Мышкин способен проникать в суть отношений между людьми и понимать их порочные склонности. В то же время князь безгранично верит в их добрую волю, в их способность овладеть своими страстями.
В его вере, в его отношении к людям окружающие видят не воплощение вечных ценностей, а дань социальной моде, каковую отдавал Подпольный в своих фантазиях. Мышкин, в отличие от Подпольного, искренне верит в людей и любит их; но в глазах общества он всего лишь следует социальной моде. Например, его готовность отказаться жениться на генеральской дочке ради падшей женщины рассматривается как «обычная выходка» нигилиста или подпавшего под влияние нигилизма молодого человека. В связи с этим Евгений Павлович Радомский замечает: «Согласитесь сами, князь, что в ваши отношения к Настасье Филипповне с самого начала легло условно-демократическое… так сказать, обаяние женского вопроса…»
В своих черновиках Достоевский называл Мышкина князь-Христос. Но герою не дано ни освободить людей из-под власти их собственных страстей, ни сотворить чуда. Ему не дано никого спасти. Единственное, что в его власти, – это смиренно принимать людей такими, какие они есть, не навязывая им праведность и добродетельность, но умея рассмотреть в них ту божественную искру, которую они сами в себе боятся увидеть. С Христом его роднит способность к состраданию и любви.
Ответы на вопрос, почему Мышкин терпит поражение, разнятся.
Есть мнение, что идеалы Христа принципиально нереализуемы, и финал романа служит тому доказательством.
Другая позиция заключается в том, что Мышкин – все же не Христос и слишком много на себя взял.
Викторович пишет, что причина поражения героя в том, что Мышкин не знал меры в сострадании и возлюбил ближнего сильнее, чем себя.
Думаю, дело не в первом, не во втором и не в третьем. Дело в том, что в художественной вселенной Достоевского ничего не изменят ни Христос, пытающийся достучаться до сердец людей, ни Антихрист, силящийся построить хрустальный дворец и принудительно загнать человечество в счастье. Христос или Антихрист обретают власть над каждым из нас тогда, когда мы сами делаем выбор в пользу того или иного, потому что для человеческой природы нет ничего важнее, чем «по своей по глупой воле пожить».
Однако свое Евангелие, свою благую весть князь Мышкин нам оставил: «<…> неужели в самом деле можно быть несчастным? О, что такое мое горе и моя беда, если я в силах быть счастливым? Знаете, я не понимаю, как можно проходить мимо дерева и не быть счастливым, что видишь его? Говорить с человеком и не быть счастливым, что любишь его! <…> а сколько вещей на каждом шагу таких прекрасных, которые даже самый потерявшийся человек находит прекрасными? Посмотрите на ребенка, посмотрите на Божию зарю, посмотрите на травку, как она растет, посмотрите в глаза, которые на вас смотрят и вас любят…»
В этих словах «положительно прекрасного героя» и таится ответ на вопрос об истоках счастья: не во власти Христа его дать, не во власти Антихриста его навязать. Счастье возможно лишь осознать благодаря неустанному духовному труду, на который не решился ни один из героев романа, окружавших Мышкина.
Заключение
Моэм в эссе «О Достоевском», размышляя о персонажах, пишет: «Достоевский утверждал, что его необычные персонажи реальнее, чем сама реальность. Не знаю, что он имел в виду. <…> Если же Достоевскому хотелось сказать, будто его персонажи обладают какими-то особыми моральными качествами, поднимающими их над общим человеческим уровнем, то он явно ошибался. Эти персонажи не понимают, что живопись, музыка и литература обладают ценностями, способными исправить порочные наклонности, утешать в беде и хоть немножко освобождать душу от бремени страстей человеческих. Они совсем некультурны, <…> а их манеры просто отвратительны. Им доставляет явное удовольствие хамить друг другу, ранить друг друга и унижать. Варвара из “Идиота” плюет в лицо своему брату лишь потому, что не одобряет его предполагаемый брак. А когда г-жа Хохлакова в “Братьях Карамазовых” отказывается одолжить Дмитрию крупную сумму (и с какой стати она должна давать ему деньги?), он в злобе харкает прямо на ковер в той самой комнате, где она его принимает. Нет, все они просто невозможны. Но и удивительно интересны».
Сам Достоевский относился к психологии как к науке неоднозначно, Бахтин замечает по этому поводу: «К современной ему психологии – и в научной, и в художественной литературе, и в судебной практике – Достоевский относился отрицательно. Он видел в ней унижающее человека овеществление его души, сбрасывающее со счета ее свободу, незавершимость и ту особую неопределенность – нерешенность, которая является главным предметом изображения у самого Достоевского: ведь он всегда изображает человека на пороге последнего решения, в момент кризиса и незавершенного – и непредопределимого – поворота его души».
Судебно-следственную психологию Достоевский понимает как «палку о двух концах», как ее назвал умный следователь Порфирий Петрович. И о допросах Раскольникова Бахтин пишет: допросы «нарушают самые основы традиционного психологического взаимоотношения следователя и преступника (что подчеркивает Достоевский). Все три встречи Порфирия с Раскольниковым – подлинные и замечательные полифонические диалоги».
Вероятно, дело не в том, что Достоевского не интересовали тонкости индивидуальных характеристик. В письме брату, будучи восемнадцатилетним юношей, Достоевский пишет о том, что он хочет посвятить себя разгадыванию тайны человека. Сам же Моэм в романе «Подводя итоги» как-то замечает, что отличий между людьми не так уж и много, а общего между ними гораздо больше.
Вероятно, разгадка тайны человека заключена в том, чтоб выявить это общее и проследить, как оно предопределяет путь человека к счастью или страданию. И именно поэтому, наметив в первом своем герое, в Макаре Девушкине, ключевой набор черт, Достоевский эти черты в разных пропорциях и комбинациях тасует в последующих своих персонажах, исследуя, как меняется топонимика духовного ландшафта от ледяного ада Подпольного до способности Мышкина прозревать Бога.
Секрет третьего дара бессмертия в том, чтоб искать, находить и исследовать то, что есть общего в человеческой природе.
Библиография
Баршт К. А. Достоевский: этимология повествования. – СПб.: Нестор-История, 2019.