<…> предложившего Амалии руку и… непроходимую бедность. У него всего имения было только шинель, как у Акакия Акакиевича, с воротничком из кошки, “которую, впрочем, всегда можно было принять за куницу”».
Конечно, этот рассказ нельзя считать документальным изложением фактов внешней, событийной жизни, но он точно относится к внутренней биографии.
Когда Достоевский сошелся с кружком «Современника», на него произвела неизгладимое впечатление Авдотья Яковлевна Панаева. В восемнадцать лет она вышла за блистательного, но неглубокого Ивана Ивановича Панаева, ей нравилось чувствовать себя хозяйкой «литературного салона», но она мучилась от неудовлетворенной жажды собственного дела. Когда Достоевский влюбился в нее, ему был двадцать один год, а ей – двадцать три. Она же через год после их встречи выбрала гражданским мужем Некрасова.
«БЫТЬ ОДНОМУ – ЭТО ПОТРЕБНОСТЬ НОРМАЛЬНАЯ…»
Ф. М. Достоевский – Н. Д. Фонвизиной
По дороге к каторге в Тобольске арестантов, в числе которых был Достоевский, посетили жены декабристов: Наталья Дмитриевна Фонвизина и Прасковья Егоровна, супруга декабриста Анненкова. Эти женщины вызывали у Достоевского чувство преклонения. С Фонвизиной он будет поддерживать переписку и сразу после освобождения напишет: «Вот уже очень скоро пять лет, как я под конвоем или в толпе людей, и ни одного часу не был один. Быть одному – это потребность нормальная, как пить и есть, иначе в насильственном этом коммунизме сделаешься человеконенавистником. <…> Были и у меня такие минуты, когда я ненавидел всякого встречного, правого и виноватого, и смотрел на них, как на воров, которые крали у меня мою жизнь безнаказанно. Самое несносное несчастье – это когда делаешься сам несправедлив, зол, гадок, сознаешь все это, упрекаешь себя даже – и не можешь себя пересилить. Я это испытал. Я уверен, что Бог Вас избавил от этого. Я думаю, в Вас, как в женщине, гораздо более было силы переносить и прощать».
Обратите внимание, какие черты Достоевский считает присущими женщине от природы – способность переносить тяжелые условия жизни и, что важнее, способность к прощению.
О женском идеале в литературе, прорастающем из самой русской жизни, Достоевский написал в «Дневнике писателя» от 1876 г.: «Да, не русскому отрекаться от своих женщин. Чем наша женщина ниже какой бы то ни было? Я уже не стану указывать на обозначившиеся идеалы наших поэтов, начиная с Татьяны, – на женщин Тургенева, Льва Толстого, хотя уж это одно доказательство: если уж воплотились идеалы такой красоты в искусстве, то откуда-нибудь они взялись же, не сочинены же из ничего. Стало быть, такие женщины есть и в действительности. Не стану тоже говорить, например, о декабристках, о тысяче других примеров, ставших известными. И нам ли, знающим русскую действительность, не знать о тысячах женщин, не ведать о тысячах незримых, никому не видимых подвигах их, и иногда в какой обстановке, в каких темных, ужасных углах и трущобах, среди каких пороков и ужасов!»
Каторга свела Достоевского не только с декабристками, которые воспринимались как вершина духовной добродетели, но и с женщинами противоположного толка – испитыми, опустившимися, теми, о которых кандальники скабрезно говорили: «Были бы денежки, будут и девушки».
Был еще такой случай. Однажды Достоевский возвращался с работ с конвойным и встретил женщину с девочкой лет десяти. Девочка протянула ему монетку: «На, несчастный, возьми копеечку Христа ради». Монету Достоевский берег как реликвию, пока не украли. Еще один урок сострадания, данный женщиной.
Весной 1854 г. Достоевского определили рядовым в Семипалатинск, Седьмой линейный батальон. Близким другом писателя во время сибирской ссылки стал барон Александр Егорович Врангель. В «Воспоминаниях о Достоевском в Сибири» он пишет, что город «не имел ни одной мощеной улицы, <…> ходить было трудно, увязая по щиколотку в песке, а летом, с палящей жарой в 30° в тени, просто жгло ногу в раскаленном песке». Впрочем, после острога и такой город стал для Достоевского раем, по тем же «Воспоминаниям…».
Благодаря хлопотам А. Е. Врангеля Достоевский стал вхож в местные дома и салоны, а поскольку культурной и общественной жизни в городе никакой не было, писателя охотно приглашали как единственную знаменитость захолустья, благоговейно выслушивали каждую реплику и записывали ее в дневники. Наибольшую заинтересованность в нем проявляли Мария Дмитриевна Исаева и жена ротного командира Достоевского Степнова, мужья которых были горькие пьяницы.
Марии Дмитриевне в тот момент было двадцать восемь лет. Дочь директора астраханской гимназии, она была умна и образованна, страдала от обывательских сплетен и нищеты. Будущее ей представлялось беспросветным, так как муж был хоть и добрым человеком, но безвольным и опустившимся. Врангель описал ее так: «…довольно красивая блондинка среднего роста, очень худощавая, натура страстная и экзальтированная. <…> Она была начитанна, довольно образованна, любознательна, добра и необыкновенно жива и впечатлительна…» Достоевский влюбился в ее хрупкость и внешнюю беззащитность. Поскольку свои чувства он не умел выражать спокойно, ее испугала его страстность. Еще ее пугала его падучая, а его будущее представлялось ей еще сомнительнее, чем будущее ее спивавшегося мужа. Исаева и Достоевский, несомненно, сострадали друг другу, но, возможно, оба ошиблись, приняв сострадание за любовь.
В мае 1855 г. Исаев получил место в Кузнецке, и Мария Дмитриевна уехала с ним. Достоевский тяжело переживал расставание и много ей писал. В августе 1855 г. Исаев умер, Достоевский предложил Марии Дмитриевне руку и сердце и изыскал возможность приехать к ней в Кузнецк. Она же при встрече призналась, что любит местного учителя, друга покойного мужа.
Достоевский не только мужественно воспринял это известие, но и взял на себя хлопоты по подготовке к свадьбе. Сила его благородства настолько ее потрясла, что в 1857 г. она выбрала его, и они поженились.
«ОНА ЛЮБИЛА МЕНЯ БЕСПРЕДЕЛЬНО, Я ЛЮБИЛ ЕЕ ТОЖЕ БЕЗ МЕРЫ, НО МЫ НЕ ЖИЛИ С НЕЙ СЧАСТЛИВО».
Ф. М. Достоевский о Марии Исаевой И. П. Греков. [Катерина Ивановна с детьми]. Литография
Их брак длился семь несчастливых лет и завершился в 1864 г. смертью Марии Дмитриевны от чахотки. Достоевский так подытожил их совместную жизнь в письме к Врангелю: «О, друг мой, она любила меня беспредельно, я любил ее тоже без меры, но мы не жили с ней счастливо. Все расскажу Вам при свидании, – теперь же скажу только то, что, несмотря на то, что мы были с ней положительно несчастны вместе (по ее странному, мнительному и болезненно фантастическому характеру), – мы не могли перестать любить друг друга; даже чем несчастнее были, тем более привязывались друг к другу».
Мария Дмитриевна продолжила жить в женских образах Достоевского.
Например, Екатерина Ивановна в «Преступлении и наказании», как и она, мучительно умирала от чахотки, а до брака с пропойцей Мармеладовым «при выпуске с шалью танцевала». Танец с шалью на дворянских балах был почетной привилегией особо отличившихся воспитанниц закрытых учебных заведений – и он был фактом биографии Марии Дмитриевны.
Дочь крепостного Прокофия Суслова, который откупился от своего помещика и поселился в Петербурге, познакомилась с Достоевским в 1860-е гг. еще при жизни Марии Дмитриевны. Аполлинария Прокофьевна была писательницей, и Достоевский печатал ее произведения в своем журнале.
Суслова принимала активное участие в тогдашней общественной жизни, боролась за эмансипацию женщин и числилась в III Отделении среди «девиц», «принадлежащих к партии нигилистов». В то время под женской эмансипацией понималось освобождение от любых уз, включая семейные, моральные и общественные. Суслова заняла непримиримую позицию по отношению ко всем нормам и приличиям, которые считала пережитками и предрассудками.
Достоевского она, вероятно, привлекла нравственным максимализмом. Вот его образчик в ее дневнике 1863 г.: «Все люди, которые меня любили, заставляли меня страдать, даже мой отец и моя мать. Мои друзья все люди хорошие, но слабые и нищие духом; богаты на слова и бедны на дела. Между ними я не встретила ни одного, который бы не боялся истины и не отступал бы перед общепринятыми правилами жизни. Они также меня осуждают. Я не могу уважать таких людей, говорить одно и делать другое – я считаю преступлением. Я же боюсь только своей совести. <…> Я думаю поселиться в деревне среди крестьян и приносить им какую-нибудь пользу, потому что жить и не оказывать пользы другим считаю не достойным человека».
Их отношения строились на любви-ненависти и долго продолжаться не могли. Кризис наступил весной 1863 г.
«…ВСЕ ЭТО ОДНА И ТА ЖЕ ЖЕНЩИНА, СПИСАННАЯ С ПОЛИНЫ СУСЛОВОЙ… ТАКАЯ ЖЕ ИСТЕРИЧНАЯ, НЕДОБРОЖЕЛАТЕЛЬНАЯ И ЗЛОБНАЯ, КАК И ПРОТОТИП»
С. Моэм о героинях Достоевского
Аполлинария Суслова
Достоевский определил природу нравственности своей бывшей возлюбленной так: «Мне жаль ее, потому что, предвижу, она вечно будет несчастна. Она нигде не найдет себе друга и счастья. Кто требует от другого всего, а сам избавляет себя от всех обязанностей, тот никогда не найдет счастья». И он не ошибся: Суслова не мирилась с чужими просчетами и недостатками, но в себе не замечала ни одного. Позже она выйдет замуж за поклонника Достоевского, религиозного философа В. В. Розанова, но и этот союз будет глубоко несчастным.
Последние годы Суслова жила в Севастополе, где и умерла в 1918 г. в одиночестве.
С. Моэм писал о героинях Достоевского так: «Полина Александровна в “Игроке”, Лизавета в “Бесах”, Настасья Филипповна в “Идиоте”, Катерина и Грушенька в “Братьях Карамазовых” – все это одна и та же женщина, списанная с Полины Сусловой… такая же истеричная, недоброжелательная и злобная, как и прототип».